Страница 124 из 137
«Последний поэт» (1835). В стихотворении рассказывается о том, что человечество достигло царства разума и материального могущества: расцвели науки, «Носит понт торговли груз», будущее кажется блестящим и славным, но все это куплено ценой утраты высших духовных ценностей, причем не только поэзии, но и идеалов вообще:
И по-прежнему блистает Хладной роскошию свет,
Серебрит и позлащает Свой безжизненный скелет...
«Тоска души» есть признак «дряхлеющего мира», заката человеческой, в основном городской, цивилизации, что вызвано потерей духовных ценностей и высоких идеалов. А утрата духовности означает неизбежную грядущую гибель человечества.
Следствием уничтоженного равновесия между человеком и природой стала гипертрофия разума. Она составляет, по мысли
Баратынского, главную примету времени и главную опасность для человечества. Но с такой же непреклонностью Баратынский отвергал одностороннее преувеличение чувственности, чувства, повышенной мечтательности, превосходства тела над разумом или духа над плотью, ибо каждое отклонение от законов миропорядка ведет к катастрофе. Поэтому странно представлять Баратынского каким-то обскурантом, врагом науки, ненавистником промышленности, индустриального развития, как пишут об этом в некоторых работах, посвященных его творчеству, и в частности стихотворению «Последний поэт» 225 .
Трагедия личности и человечества, согласно Баратынскому, коренится в самом человеке, и это надо мужественно принять. Тут бесполезно плакать и смеяться, как говорил Спиноза, а надо понимать. Человек, появившись на свет, мог быть счастливым и мог быть несчастным. Это зависело от того, сумеет ли он сохранить неустойчивое равновесие плоти и духа, чувства и разума , нормальное соотношение в своей жизни естественного, природного и искусственного, цивилизованного или его увлечет ложная дорога. Весь ход истории человечества убеждал Баратынского в том, что человечество выбрало гибельный путь. Чем ближе к природе, тем человек умнее и творчески плодотворнее, тем сильнее его физические и духовные возможности, тем ближе он к счастью. Первобытный человек неотделим от природы и потому его способности безграничны. Современный человек находится с природой в разладе, и потому он не понимает смысла мировой жизни, не знает, куда направлено движение истории, не чувствует ее дыхания. Его способности ограничены материальными потребностями и запросами, а душа задыхается и умирает в этой тесной и узкой сфере.
«Недоносок» (1835). Стихотворение служит примером изначального, фатального трагизма человека. Недоносок — странное, фантастическое, гротескное существо, придуманное Баратынским для сравнения с положением человека во Вселенной. Если поэты либо возвеличивали человека, либо изображали его ничтожной тварью (ср. у Державина: «бог» и «червь»), то у Баратынского Недоносок является на свет заранее обреченным — он мертворожденный. Он летает между небом и землей, не в силах ни достигнуть Эмпирея, т. е. обитания ангелов и Бога, ни связать свою жизнь с землей. Он — всего лишь крылатый вздох. Он слаб и немощен («мал и плох»). Недоносок — своеобразная метафора человека, который, не в силах жить на земле, устремляется к небесам, но никогда не достигает заветного рая.
Трагедия неизбывна: Недоносок, помещенный на землю и лишенный бытия, умирает, потому что он стал смертным («Роковая скоротечность!»), но и вечность без существа, наделенного пусть даже слабым сознанием, стала еще более «бессмысленной» и ненужной.
С.Г. Бочаров в статье «“О бессмысленная вечность!” От “Недоноска” к “Идиоту”» полагает, что ни в пантеистический образ природы как одушевленного космоса, ни в образ природы как детерминированный космический миропорядок, «подчиненный неукоснительной механической закономерности и проникнутый сплошной “неволей” “Недоносок”, “созданный в те же годы, не помещается”» 226 . На самом деле Недоносок целиком укладывается в «парадигму» детерминизма, потому что он находится во власти природы: сияет солнце, и недоносок «весело играет» с «животворными лучами», налетает ветер, и он трепещет под натиском бури. Но главное заключено в другом: оба «лика природы» у Баратынского вмещаются в одну общую «парадигму»: он мыслит мир одновременно и подчиненным, и свободным. Мировой порядок держится на «законе», согласно которому мир изначально противоречив и неразложим на пантеизм и детерминизм. Пантеизм держится на детерминизме, а детерминизм предполагает пантеизм. Можно сказать так: пантеизм у Баратынского детерминирован, а детерминизм пантеистичен. В этом состоит еще одна причина трагичности мира. Срединное — меж землей и небесами положение в мире Недоноска — это напоминание о его отчасти свободных, отчасти зависимых порывах и полетах. Недаром С.Г. Бочаров услышал в «чужой речи» Недоноска звуки «сокровенной, чистой лирики
Баратынского». Пребывание души между абсолютным бытием и абсолютным небытием, о чем писал А.Ф. Лосев, анализируя эстетику Платона 227 , объясняет положение Недоноска, которому дано «чувство бытия», он вечен, но не дано «провиденье» . От него скрыты «тайны мира» и его удел — «бессмысленная вечность». Это пребывание Недоноска в мире сходно с местом человека во Вселенной. Оживленный же Недоносок-сын как чисто земное существо вовсе лишен «бытия» и тут же умер, а Недоносок-отец, оставшийся в одиночестве, еще острее почувствовал тягость «бессмысленной вечности».
Баратынский колебался между приятием и неприятием миропорядка. Недаром он писал о «диком аде», в который временами погружалась его душа. Но серьезные и глубокие сомнения не отменяют страстной жажды гармонии, совершенства, единства телесного и духовного начал. Идеалом их выступает в лирике Баратынского поэзия, природа которой изначально гармонична и являет собой, по стойкому убеждению поэта, образец стройной красоты.
В стихотворении «В дни безграничных увлечений...» (1831) «прерванный гений» увлекал, по признанию поэта, к скептицизму и неверию. Однако в душе поэт «носил идеал» «Соразмерностей прекрасных». С тех пор порывы страстей и «мятежные мечты» «не затмевают Законов вечной красоты...». Но Баратынскому мало созерцанья красотой и наслажденья гармоническим совершенством поэзии. Ему нужно преобразовать жизнь по художественным законам поэзии:
И поэтического мира
Огромный очерк я узрел,
И жизни даровать, о лира!
Твое согласье захотел.
Примирение страстей в душе поэта достигается не разумом и не чувством, а творческим преображением. Лишь поэзия способна разрешить конфликт между мятежными страстями и «вышней волей». Она одна усмиряет бунтующую душу и врачует ее. Мысль о гармонической природе искусства, в частности поэзии, одна из основополагающих в романтизме. Шеллинг писал: «В совершенстве произведения находит себе успокоение всякий порыв к творчеству; все противоречия здесь снимаются, все загадки разрешаются» 228 . Идея эта в романтизме была настолько распространена, что ее разделяют и Баратынский, и его суровый критик, не признавший в нем «поэта мысли», С.П. Шевырев: «Искусство приводит нас к единому всеобъемлющему чувству, к согласию с самим собою и со всем миром, нас окружающим» 229 .
Согласно Баратынскому, ничто не может успокоить «больную» , раздвоенную, скорбящую душу — ни вера в Бога, ни любовь, ни дружба. Холод жизни, неизбывное страдание становятся уделом души, которая, утратив надежды на достижение гармонии в себе и с миром, не в силах найти покой. Для Баратынского, в отличие от Жуковского, нет утешения ни в «очарованном Там», за пределами земной жизни, ни, в отличие от раннего Батюшкова, в счастливой и простой хижине 230 , ни, в отличие от Пушкина, в той самой жизни, которая несет страдания и одаряет «улыбками». «Больная» душа поэта не может излечиться в «больном» мире. Для того чтобы поведать о мировой дисгармонии, нужно сначала исцелиться, примирить противоречивые чувства в самом себе, найти душевное успокоение. Для этого необходимо победить «болезнь духа», преобразив ее в гармонию стиха. И только потом преображенная творчеством душа перейдет в души людей, неся им через излитые мерные стихи весть о желаемой гармонии всего сущего.