Страница 58 из 68
А с перепою у меня да ретиво сердцо щемит.
/Былины 1958, с; 378/
И Батыга не только прощает Ваське гибель своих близких, но еще и поит его вином и вверяет очередную часть своей рати! Никаких отражений реальных событий в подобных сюжетах просто не может быть. На эту же мысль наводит и наблюдение фольклориста В. Ф. Миллера, записавшего в 1896 г. сибирский вариант былины о нашествии Батыги и подвигах Васьки-пьяницы: как установил исследователь, зачин былины совершенно не соответствует содержанию ее основной части [Миллер 1900, с. 69-74]. Это наводит на мысль о «подставлении» Батыя, в стандартный былинный сюжет, в более раннем варианте которого, возможно, фигурировал иной персонаж.
Помимо былин, сохранились и произведения другого жанра, которые можно считать народными и эпическими: речь идет о так называемых «воинских повестях» — таких как «Повесть о разорении Рязани Батыем». В отличие от довольно сухого стиля летописей, язык этих произведений гораздо более живой и образный, и они носят, скорее, публицистический или даже художественно-литературный характер. Но образ Бату и в них в какой-то мере легендарен. Возможно, создатели былин именно из этих источников позаимствовали такие характеристики Бату, как «безбожный», «лукавый», «похотливый»... Автор «Повести о разорении Рязани Батыем», несомненно, стремился создать крайне отрицательный образ Бату, чтобы и его преемники — ханы Золотой Орды представали в глазах читателей в невыгодном свете. Портрет Бату, составленный автором «Повести» на редкость непривлекательный: «царь Батый лукав был и немилостив в неверии своем, распалился в похоти своей», «безбожный царь Батый разъярился и оскорбился», «окаянный Батый дохнул огнем от мерзкого сердца своего и тотчас повелел Олега ножами рассечь на части», «и увидел безбожный царь Батый страшное пролитие крови христианской, и еще больше разъярился и ожесточился» [Воинские повести 1985, с. 107, 109-110]. После таких слов как-то неуместно выглядит в «Повести» похвала, которую Бату адресует Евпатию Коловрату (тоже, несомненно, эпическому персонажу), и воздаяние телу Евпатия последних почестей!
«Батый» в русском эпосе и фольклоре, по-видимому, является собирательным образом для ордынских и постордынских правителей, с которыми Русь, а впоследствии и Россия, воевала в течение многих веков. Выбор в качестве обобщающего персонажа именно Батыя объясняется значительностью роли, которую его исторический прототип играл в истории Руси — так же, например, как и Мамай, тоже часто фигурирующий в былинах [ср.: Лихачев 1985, с. 468-469]
На основании вышесказанного можно, казалось бы, сделать вывод, что в памяти русского народа Бату сохранился исключительно как притеснитель, завоеватель и жестокий угнетатель. Желание видеть его посрамленным и побежденным отразилось в многочисленных былинах и иных произведениях народного творчества. Выражением «Батыев погром» и сегодня обозначают беспорядок, кавардак. Но только ли негативное значение имеет упоминание имени Бату?
В «Толковом словаре живого великорусского языка» В. И, Даля есть сообщение о том, что в Тамбовской и Тульской губерниях в XIX в. Млечный путь называли Батыевой дорогой. Другое название Млечного пути, принятое на Руси, — Моисеева дорога [Даль 1998, с. 54]. Параллель «Батый — Моисей» выглядит довольно парадоксальной, не правда ли? Очевидно, имя Бату вызывало в свое время не только негативные реакции. В противном случае вряд ли такое название сохранилось бы в течение шестисот с лишним лет. Кроме того, под Суздалем и сегодня имеется село Батыево - согласно местным преданиям, на его месте располагалась ставка Бату во время его похода на Русь [Воронин 1967, с. 142].
Фигурирует ли Бату в эпосе других народов?
В татарском эпосе «Идегей», созданном в ХУ-ХУ1 вв., несколько раз упоминается «Байду», сын Джучи, или «Баянду, Саин-хан». Образ Бату в этом эпосе, пожалуй, наиболее приближен к историческому прототипу: он упоминается в качестве завоевателя и правителя Поволжья, ему не приписываются какие-либо фантастические черты или деяния [Идегей 1990, с. 56, 161].
Современные казахские историки упоминают о казахском средневековом эпосе «Ер-Саин», в котором «рассказывается о подвигах Бату хана, изображенного народным героем» [История Казахстана 1999]. Однако содержание поэмы не дает оснований для отождествления Ер-Саина с Бату.
Небольшая народная поэма «Ер-Саин» повествует о юном герое, который в десятилетнем возрасте становится сподвижником одного из главных героев казахского эпоса — Кобланды-батыра и играет при нем роль «младшего героя», столкнувшись с превосходящими силами калмыков, Кобланды готов отступить, но Ер-Саин, подобно франкскому эпическому герою Роланду, вместе со своими сорока сподвижниками принимает бой и гибнет... по причине недостаточной набожности (?). В отличие от Роланда, Ер-Саина впоследствии оживляет его супруга. Также в эпосе действуют и выросшие чудесным образом (принимая во внимание малолетство самого героя) сыновья Ер-Саина, которые противопоставлены отцу как «слабый тип героя» [Баркова 2003]. Конечно, можно выявить некоторые черты героя поэмы, которые можно отнести и к Бату. Например, «недостаточная набожность» Ер-Саина, зафиксированная, впрочем, применительно к историческому Бату только у Джувейни. Затем упоминание о сыновьях Ер-Саина, которые не могут сравниться с отцом по силе, соответствует историческим сведениям: сыновья Бату не оставили заметного следа в истории. Но в целом можно определенно утверждать, что ни по сюжету, ни по историческому контексту никакой связи между Ер-Саином и Бату (Саин-ханом) нет — кроме использования в имени обоих слова «саин»! Прежде всего вряд ли Бату, один из влиятельнейших правителей Монгольской империи, был бы выведен в качестве «младшего героя» при Кобланды-батыре, даже не обладавшем ханским титулом. Нет никаких параллелей и в отношении происхождения: Ер-Саин рождается по предсказанию ангела у пожилого бездетного Боз-Моная— нет и намека на его ханское происхождение. Впоследствии Ер-Саин ведет жизнь, простого кочевника и казака, расправляясь с былыми обидчиками своего отца, что опять же невозможно отождествить ни с одним периодом жизни исторического Бату [Жирмунский 1974, с. 241, 258]. Кроме того, Ер-Саин, представленный как ногайский богатырь, воюет с калмыками, тогда как в эпоху Бату ни ногайцев, ни калмыков еще не существовало, и вообще, наследник Джучи никогда не вел боевых действий в Монголии и Центральной Азии [Жирмунский 1974, с. 519]. Наконец, и центральный эпизод поэмы — сражение небольшого отряда Ер-Саина против тысяч врагов — не соотвеТствует ни одному известному по источникам эпизоду из жизни Бату.
М. Г. Крамаровский сообщает о героях северокавказского эпоса, прототипами которых послужили монгольские правители—крылатом Хъад-харгасе (Чингис-хан); Сайнаге (Бату, Саин-хан), Балгеа (Берке), Нокае (Ногай) [Крамаровский 2001, с. 16-17; 2003, с. 73]. Между тем современные исследователи кавказского фольклора настаивают на «ложности осмысления» Сайнага как Саин-хана. Согласно их исследованиям Сайнаг — это форма имени одного из гораздо более древних героев аланского эпоса Сауанаг-алдара — «Князя Черной скалы» [см., напр.: Гуриев].
Таковы эпические и фольклорные произведения. Но образ Бату приобретал легендарные черты не только в фольклоре, но и в источниках, которые мы сегодня признаем историческими. Например, в «Скифской истории» А. Лызлова читаем: «Окаянный Батый, видя себе имуща многое воинство, начат дыхати огнедыхателною яростию на народ христианский, хотящи их погубите, и страны оны своими грубыми народы заселити, и истребити имя христианское» [Лызлов 1990, с. 22]. Как видим, образ Батыя практически не отличается от его образа, созданного в художественном произведении — «Повести о разорении Рязани Батыем»! И наделение отрицательного персонажа магическими способностями — прием, широко распространенный в эпосе и фольклоре, — присутствует, таким образом, в историческом источнике, в значительной степени приближая его к разряду мифотворческих произведений [см., напр.: Липец 1984, с. 53].