Мотивация и личность

И все-таки, как я уже говорил в предыдущей главе, науке никогда не удавалось и никогда не удастся достичь абсолютной объективности, ей никогда не суждено стать независимой от человеческих ценностей. Более того, я сомневаюсь, нужно ли ей стремиться к абсолютной объективности (может быть лучше сказать так – наука должна быть объективной ровно в той мере, в какой человек может быть объективным?) Все ошибки современной науки, перечисленные мною выше, имеют в своем основании нежелание признать несовершенство человеческой природы. Ученый муж в этом случае уподобляется невротику – он устремляется к "чистоте" и "объективности", он хочет видеть в себе только мыслителя, хочет забыть о своей человеческой природе, и в результате лишается психологического здоровья: но мало того, по иронии судьбы он к тому же становится и плохим мыслителем.

Воображаемая свобода от ценностей приводит ко все более смутному пониманию ценностных стандартов. Если бы ученые "средства" были предельно последовательными в своем отрицании цели (на что они не отваживаются, ощущая явную нелепость возможных последствий), наука оказалась бы не в состоянии отличить важный эксперимент от неважного, второстепенного. Мы могли бы рассуждать лишь о большей или меньшей степени технической грамотности эксперимента.7

Самое банальное и самое оригинальное исследование с точки зрения методологии могут выглядеть одинаково "хорошими", одинаково "добротными". На практике мы, разумеется, вряд ли поставим их на одну доску, но лишь потому, что при оценке научных исследований мы все же используем не только методологические критерии и инструментальные стандарты. Мы редко ошибаемся столь вопиющим образом, и все-таки мы можем ошибаться. Пролистайте первый попавшийся вам под руку научный журнал, и я думаю, что вы согласитесь со мной – нестоящее дело не заслуживает хорошего исполнения.

Если бы наука представляла собой просто свод правил и процедур, то чем бы она отличалась от шахмат, или от алхимии, от зубоврачебного дела, от науки о дамских зонтиках?8

Глава 3

ПРЕДИСЛОВИЕ К ТЕОРИИ МОТИВАЦИИ

Эта глава содержит шестнадцать положений, каждое из которых касается проблемы мотивации и обязательно должно быть представлено в любой мало-мальски серьезной теории, посвященной проблеме мотивации. Я постарался охватить весь круг вопросов, связанных с мотивацией, поэтому некоторые из перечисленных мною положений могут показаться вам очевидными до банальности, другие, напротив, спорными или неуместными.

ИНДИВИДУУМ КАК ИНТЕГРИРОВАННОЕ ЦЕЛОЕ

Первое положение теории мотивации гласит: индивидуум – это интегрированное, организованное целое. Данное теоретическое положение не содержит в себе ничего нового, это "Отче наш" психологии, первая заповедь любого психолога, которую мы, греховодники, так часто забываем, проводя экспериментальные исследования. Пора, наконец, четко уяснить, что пока мы не осознаем экспериментальную и теоретическую значимость данного положения, мы не сможем приблизиться к построению теории мотивации, и все наши эксперименты будут бесполезны. В рамках теории мотивации это общее положение влечет за собой множество специфических последствий. Так, например, соглашаясь с ним, мы предполагаем также, что мотивация соотносится не с какой-то частью индивидуума, а со всем индивидуумом как таковым. Такие словосочетания, как "потребность желудка" или "генитальная потребность" в хорошей теории мотивации неуместны. Потребность – это всегда потребность индивидуума. Потребность в еде испытывает Джон Смит, а не желудок Джона Смита. Удовлетворение потребности приносит удовлетворение индивидууму, а не какому-то его органу. Пища утоляет голод Джона Смита, а не голод его желудка.

Зачастую те из экспериментаторов, которые рассматривают голод Джона Смита как функцию пищеварительного тракта Джона Смита, упускают из вида тот факт, что голод воздействует не только на пищеварительную функцию индивидуума, но и на другие, а возможно даже, на большинство его функций. Трансформируется его восприятие (голодный человек совсем по-другому воспринимает пищу), иначе функционирует его память (его преследуют воспоминания о вкусной пище), изменяются эмоции (он становится напряженным и нервозным). Ход и содержание мыслительных процессов также становятся иными (голодного человека вряд ли увлечет решение алгебраической задачи, скорее, он будет думать о том, где бы ему поесть). Этот перечень можно продолжать до бесконечности, пока не будут перечислены практически все функции человека, как физиологические, так и психические. Проще говоря, если уж Джон Смит голоден, то он голоден весь, перед нами уже не тот человек, каким был Джон Смит полчаса назад.

ГОЛОД КАК ПАРАДИГМА

Рассмотрение голода в качестве парадигмы, в качестве модели прочих мотивационных состояний в корне неверно как с точки зрения теории, так и в практическом смысле. Стоит задуматься поглубже, и становится очевидно, что голод – скорее специфический, нежели общий, тип мотивации. По сравнению с другими мотивациями голод более "изолирован" (я употребляю это слово в том же значении, в каком его употребляли гештальт-психологи и гольдштейнианцы); он не столь генерализован, как другие мотивации; и наконец, в отличие от других мотиваций, он имеет под собой всем известную соматическую основу, что вообще-то достаточно необычно для мотивации. Какие мотивы чаще всего движут человеком? Чтобы ответить на этот вопрос, достаточно вспомнить какой-нибудь день из своей жизни, восстановить в памяти мысли, одолевавшие вас, и желания, руководившие вами на протяжении этого дня. Скорее всего, в результате подобного интроспективного анализа вы придете к выводу, что большинство ваших желаний было связано с приобретением одежды или нового автомобиля, с потребностью в дружеском участии, в компании, похвале, престиже и тому подобных вещах. Обычно мы относим эти потребности к разряду вторичных, или культуральных, в отличие от "истинных", или первичных потребностей, которые мы называем физиологическими нуждами. Но на самом-то деле именно эти потребности более существенны для нас, более естественны. Поэтому в поисках парадигмы логичнее было бы обратиться не к голоду, а к какой-нибудь из этих потребностей.

Долгое время бытовало мнение, что все потребности построены по образцу первичных нужд, что культуральные потребности ведут себя точно так же, как физиологические. Но сегодня мы можем с полной уверенностью утверждать, что это не так. Большую часть человеческих потребностей невозможно изолировать, подавляющее большинство из них не имеет локальной соматической основы. Практически ни одна из потребностей не возникает обособленно, в отрыве от других. (Если человек хочет заработать денег, это вовсе не означает, что его радует шорох купюр и звон монет.) Почему бы нам не взять за образец мотивации потребность такого рода, хотя бы ту же потребность в деньгах? Вместо того, чтобы исследовать "чистое" физиологическое состояние или, вернее, некую парциальную потребность, например, голод, было бы правильнее углубиться в изучение потребностей более фундаментальных, вроде потребности в любви. Сегодня, основываясь на имеющихся данных, я могу со всей уверенностью заявить, что, сколь бы велики ни были наши знания о голоде, они нисколько не помогут нам в понимании стремления к любви. Я возьму на себя смелость утверждать, что глубокое познание потребности в любви может дать нам гораздо больше для понимания мотивации как таковой (и в том числе потребности в пище), чем непосредственное изучение голода.

В данной связи уместно вспомнить критическое отношение гештальт-психологии к понятию простоты. Потребность в пище, на первый взгляд куда как более простая, чем потребность в любви, на самом деле не столь проста (160). Иллюзия простоты возникает при выборочном рассмотрении отдельных, изолированных, относительно самостоятельных проявлений и процессов. Но даже и в таком случае рано или поздно мы обнаружим, что по-настоящему важные процессы в обязательном порядке динамически взаимосвязаны со всем тем, что важно для человека в целом. Однако, если так, то имеет ли смысл принимать за образцы потребности, столь далекие от комплексного отражения целостности индивидуума? Может быть, причина столь большого интереса науки к потребности в пище состоит в том, что эта потребность легче других поддается исследованию с помощью знакомых инструментов, традиционных (но не обязательно точных) методик, которые изолируют, редуцируют, обособляют ее? И все-таки, если уж выбирать, какие проблемы подлежат исследованию в первую очередь – тривиальные, но легко разрешаемые, или же сложно постижимые, но чрезвычайно важные, – то я бы отдал предпочтение последним.