Страница 2 из 50
Голос капитана, на миг заглушенный воем бури, зазвучал вновь:
— А вот теперь мы видим Близнецов на большом девятнадцатом аркане — аркане Льва. Двое детей стоят, держась за руки, перед стеной, символизирующей Солнечный город. Бог-Солнце занимает всю верхнюю часть карты. Обитатели Солнечного города, простирающегося между временем и вечностью, между жизнью и смертью, отличаются младенческой невинностью, ибо они наделены особой, солнечной сексуальностью, которая, помимо того что андрогенична, вдобавок еще и кольцеобразна. Змея, кусающая собственный хвост, — вот символ этой эротики, замкнутой на самое себя. Это апогей человеческого совершенства, бесконечно трудно достижимого и еще более трудно хранимого. Похоже на то, что вы призваны возвыситься до него. По крайней мере мои египетские гадальные карты ясно говорят об этом. Примите уверения в моем почтении, молодой человек! — И капитан, привстав с мягкого кресла, полуиронически-полусерьезно склонился перед Робинзоном. — А теперь дайте, пожалуйста, еще карту… Благодарю. Ага, Козерог! Это ведь врата исхода душ умерших, иначе говоря, Смерть. И скелет с косой на равнине, усеянной руками, ногами и головами, достаточно ясно выражает зловещий смысл, таящийся в этой карте. Вам, низвергнутому с сияющих высот Солнечного города, грозит смертельная опасность. Мне не терпипгся — хотя и боязно — увидеть, какая карта выпадет вам дальше. Если знак будет слабый, значит, истории вашей конец…
Робинзон насторожился. Ему почудилось, будто к дьявольской симфонии разбушевавшегося моря и ветра добавились человеческий голос и лай собаки. Трудно было утверждать наверняка: может, его просто слишком занимала мысль о вахтенном, привязанном там, наверху, под ненадежным прикрытием козырька, среди адского разгула стихий. Матрос был так прочно прикручен канатом к кабестану, что не мог освободиться сам, даже если бы захотел поднять команду по тревоге. Но услышан ли его крик другими? И не он ли только что раздался опять»?
— Юпитер! — воскликнул капитан. — Вы спасены, Робинзон, но, черт побери, издалека же вы вернулись! Вот она, петля судьбы! Вы уже шли ко дну, когда Господь Бог пришел к вам на помощь, да как своевременно! Он, точно самородок, вырванный из мрака шахты, воплотился в золотого младенца и теперь возвращает вам ключи от Солнечного города.
Петля?.. Не это ли слово только что тоскливым воплем прорезало завывания бури? Петля?.. Да нет же! Земля!
Вахтенный наверняка крикнул: «Земля!» И в самом деле, какую еще важную новость мог он возвестить на борту этого корабля без руля и ветрил, как не появление неведомого берега с песчаными отмелями или острыми рифами?
— Мои слова, вероятно, кажутся вам пустой болтовней, — заметил ван Дейсел. — Но именно в этом и кроется высшая мудрость тара: карты никогда не толкуют нам грядущее ясно и определенно. Вообразите себе, какое смятение вызвало бы точное предсказание будущего. Самое большее, что нам дано, — смутно его провидеть. Мое толкование в некотором роде зашифровано, но ключом к шифру явится сама ваша последующая жизнь. Каждое событие в ней откроет вам истинность того или иного из моих предсказаний. И сей вид пророчества не столь уж обманчив, как может показаться на первый взгляд.
Капитан умолк, посасывая изогнутый мундштук своей длинной эльзасской трубки. Но она успела погаснуть. Он вынул из кармана перочинный ножик и, выдвинув шило, принялся вычищать из фарфоровой головки золу и ссыпать ее в лежащую на столе раковину. Робинзон больше не слышал тревожных криков в диком оркестре шторма. Вытянув за кожаный язычок деревянную затычку, капитан откупорил бочоночек с табаком. С бесконечными предосторожностями он просунул свою хрупкую трубку внутрь и оставил ее в табаке.
— Так я уберегаю ее от ударов, — пояснил он, — вдобавок она пропитывается медовым запахом моего «амстердама» (сорт голландского табака).
— Внезапно он замер и пронзил Робинзона строгим взглядом. — Крузо! — сказал он. — Послушайте меня: берегитесь непорочности! Непорочность — язва души!
И в этот миг фонарь, резко «взлетев вверх на своей цепи, вдребезги разбился о потолок каюты, а капитана бросило вперед, грудью на стол. В кромешной тьме, под громкий треск дерева, Робинзон ощупью двинулся к двери. Он так и не нашел ее, а по сильному сквозняку понял, что двери больше нет и он уже в коридоре. Все его тело заныло от ужасного ощущения неподвижности, сменившей резкую качку. На палубе, в зловещем свете полной луны, он смутно различил матросов, спускавших спасательную шлюпку. Он было рванулся к ним, но тут палуба провалилась у него под ногами. Казалось, тысячи таранов разом ударили в левый борт галиота. Черная стена воды, обрушившись на корабль, смыла с него все от носа до кормы — и людей, и снасти.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Волна хлынула на берег, пробежала по влажному песку и лизнула ноги Робинзона, лежавшего лицом вниз. Еще не совсем придя в себя, он скорчился, встал на четвереньки и отполз подальше от воды. Потом перевернулся на спину. Черные и белые чайки с тоскливыми воплями метались в лазурном небе, где лишь одно серовато-белое волоконце, уплывающее к востоку, напоминало о вчерашней буре. Робинзон с трудом сел и тотчас же ощутил жгучую боль в левом плече. Берег был усеян растерзанными рыбами, крабьими панцирями и коричневатыми водорослями, которые встречаются лишь на определенной глубине. К северу и востоку до самого горизонта простиралась морская гладь, на западе же обзору мешал огромный скалистый утес, выдающийся в море и продолженный в воде грядою рифов. И именно там, среди них, примерно в двух кабельтовых от берега, виднелся нелепый и трагический силуэт «Виргинии», чьи изувеченные мачты и оборванные, хлопающие по ветру ванты безмолвно свидетельствовали о постигшем ее бедствии.
Когда ураган еще только набирал силу, галиот капитана ван Дейсела, вероятно, находился не к северу, как он полагал, но к северо-востоку от архипелага Хуан-Фернандес. Разразившаяся буря отогнала и чуть не прибила корабль к острову Мас-а-Тьерра, не дав ему свободно дрейфовать на стосемидесятимильном морском пространстве, отделяющем этот остров от чилийского побережья. Таково, по крайней мере, было наименее пессимистическое предположение Робинзона — ведь, судя по описанию Вильяма Дампьера <английский мореплаватель, исследователь, пират, автор «Кругосветного путешествия» (1691) и «Трактата о ветрах и течениях…» (1699)>, население Мас-а-Тьерра, весьма, впрочем, малочисленное и рассеянное по тропическим лесам и лугам площадью девяносто пять квадратных километров, составляли выходцы из Испании. Однако можно было допустить и другую вероятность: капитан не отклонялся от заданного курса, а «Виргиния» просто разбилась о рифы неизвестного островка, расположенного где-то между архипелагом Хуан-Фернандес и южноамериканским побережьем. В любом случае следовало идти на поиски спасшихся от кораблекрушения и местных жителей, буде таковые существовали.
Робинзон поднялся и сделал несколько шагов. Переломов у него вроде не было, но левое плечо являло собой огромный сплошной синяк. Опасаясь палящих лучей уже высоко стоявшего солнца, он покрыл голову свернутым в виде колпака листом папоротника, который в изобилии произрастал между берегом и лесом. Потом подобрал ветку дерева и, опираясь на нее, как на трость, вошел в колючие заросли, покрывавшие склоны вулканических гор, с высоты которых он надеялся определить свое местонахождение.
Постепенно лес густел. Колючий подлесок сменился ароматными лавровыми деревьями, красными кедрами, соснами. Поверженные наземь мертвые, гниющие стволы спутались меж собою так неразделимо, что Робинзон то пробирался по древесному туннелю, то шел, балансируя, в нескольких метрах над землей, по мосткам, созданным самой природой. Переплетенные лианы и ветки окружали его со всех сторон, точно гигантская сеть-ловушка. Звук шагов в мертвой тиши леса будил неведомое пугающее эхо. Здесь не только не ступала нога человека: даже и зверей не было видно в этом заколдованном замке, чьи зеленые чертоги открывались его взору один за другим. Вот почему Робинзон сначала принял за пень, только более причудливой формы, неподвижный силуэт в сотне шагов от себя, напоминающий барана или крупную косулю. Но мало-помалу предмет в зеленом полумраке обернулся диким косматым козлом. Застыв, как изваяние, высоко вскинув голову и насторожив уши, он глядел на приближавшегося человека. Робинзона охватил суеверный ужас при мысли о том, что ему придется проходить мимо необычного зверя, — не обойти ли его стороной? Отбросив слишком легкую палку, он подобрал с земли черный узловатый сук, достаточно массивный, чтобы отразить нападение козла, если тот вздумает броситься на него.