Страница 65 из 75
Затем солдаты переключились на внутреннее убранство церкви. Они рубили на части иконы, обдирая ризы из драгоценных металлов, и «в мгновение ока завладели прекрасными и святыми реликвиями, сохранявшимися в святая святых, сосудами из золота и серебра и других дорогих материалов». За сим последовало все прочее имущество — предметы, которые мусульмане воспринимали и как объекты идолопоклонства, оскорбляющие Бога, и как по праву принадлежащую солдатам добычу: цепи, канделябры, лампады, иконостас, алтарь и его покровы, церковная мебель, кресло императора — за короткое время все либо захватили и вынесли прочь, либо уничтожили на месте. По словам Дуки, великий собор остался «разграбленным и опустошенным». Он стал подобен пустой раковине. Миг, когда греки потеряли самое главное, породил легенду, абсолютно типичную для их стойкой веры в чудеса и тоски по Священному Городу. Когда солдаты подошли к алтарю, священники взяли священные сосуды, приблизились к святая святых, и — продолжает легенда — стена открылась, чтобы впустить их, и вновь сомкнулась за ними. И там они будут пребывать невредимыми до тех пор, пока православный император не превратит Святую Софию в церковь. Возможно, основой для красивой легенды послужило то, что некоторые из священнослужителей смогли выйти из храма через один из древних проходов, соединявших его с резиденцией патриарха позади собора, и таким образом бежали. И было еще одно малое утешение, хотя и способное вызвать мрачную усмешку. Османы разнесли надгробие и разрыли могилу ненавистного византийцам венецианского дожа, Энрико Дандоло, как и они, учинившего такое же опустошение в Городе двести пятьдесят лет назад. Солдаты не нашли сокровищ, но выбросили его кости на улицу, где их изглодали собаки.
Все утро Мехмед оставался в лагере, ожидая известий о капитуляции Города и о его разграблении. Новости шли к нему непрерывным потоком. Его также посещали депутации напуганных горожан. Явились посланцы от подеста Галаты с дарами, ища подтверждения тому, что договор о нейтралитете должен остаться в силе, однако султан не дал им определенного ответа. Солдаты принесли ему голову Орхана, но более всего Мехмед жаждал видеть лицо Константина. Участь императора и самый факт его смерти остались сомнительными. Сведения о них имели скорее характер апокрифа. Долгое время не поступало заслуживающих доверия сообщений о его смерти, и Мехмед, по-видимому, приказал разыскать на поле битвы его тело. Позднее в тот же день янычары — вероятно, сербы — принесли султану голову. По словам Дуки, Лука Нотарас, присутствовавший при этой сцене, подтвердил — это действительно его господин. Голову Константина — или кого-то другого — водрузили затем на колонну Юстиниана напротив храма Святой Софии, чтобы доказать грекам — их император мертв. Позднее кожу сняли, голову набили соломой и провезли, сопровождая тщательно разработанной церемонией, по столицам мусульманского мира, демонстрируя ее при дворах владык в качестве символа власти и завоеваний.
Как умер Константин, остается неизвестным. Некоторые даже не верили в его смерть. При этом не присутствовал никто из заслуживающих доверия свидетелей. Истина словно рассыпалась на крупицы и скрывается за пеленой пристрастных и просто вымышленных историй. Османские хронисты единодушно представляют пренебрежительное, но весьма своеобразное описание, множество версий которого было написано гораздо позднее самого события. Представляется, что их авторы заимствуют сведения друг у друга: «потерявший от ужаса голову император» попытался бежать, когда стало ясно, что сражение проиграно. Он спешил по круто идущим под уклон улицам к бухте Золотой Рог или Мраморному морю в сопровождении свиты, надеясь отыскать корабль, когда наткнулся на отряд азабов и янычар, согнувшихся под тяжестью добычи. «Вспыхнул отчаянный бой. Лошадь императора оступилась, когда он нападал на раненого азаба, а тот собрался с силами и отрубил императору голову. Когда все увидели это, остатки вражеского войска потеряли надежду, и азабам удалось убить или взять в плен большинство из них. Они также захватили много денег и прекрасных камней, которыми владела свита императора».
В сообщениях греков в основном говорится о том, как он бросился в бой вместе со своим верным отрядом, состоявшим из его приближенных, когда линия фронта была прорвана. По версии Халкокондила, «император обернулся к Кантакузину и тем немногим, кто находился с ним, и сказал: «Давайте же выступим, о мужи, против этих варваров». Кантакузин, храбрый человек, погиб; самого императора Константина оттеснили и неустанно преследовали; он получил рану в плечо, а затем был убит». Существует немало вариантов этой истории, заканчивающихся упоминанием груды тел близ ворот Святого Романа или близ одной из запертых калиток. Все они свидетельствуют, что легенды об императоре были чрезвычайно живучи в греческом народе. «Император Константинополя был убит, — писал Джакомо Тетальди просто и без колебаний. — Некоторые говорят, будто ему отрубили голову, другие — что он умер, прижатый к воротам. Обе истории вполне могут быть правдивыми». «Он был убит, и его голову поднесли на копье Владыке Турок», — утверждал Бенвенуто, бывший консулом Анконы в Городе. Тот факт, что тело не было с точностью идентифицировано, наводит на следующую мысль: Константин вполне мог сорвать с себя императорские регалии и погибнуть как простой солдат. Многие трупы были обезглавлены, и впоследствии опознать павших оказалось непросто. Апокрифические истории многочисленны. Некоторые утверждают, будто император бежал на корабле (однако эта версия не вызывает доверия), другие — что Мехмед отдал его тело грекам, дабы те похоронили его в том или ином уголке Города (но точно установить место погребения нельзя). Неопределенности, существующей в связи с его кончиной, суждено было стать тем центром, откуда началось развитие греческой легенды, все более распространявшейся. С ним связано ощущение тоски по утраченной славе, отразившееся в песнях и плачах:
Плачьте, христиане Востока и Запада, плачьте и рыдайте над сим великим разрушением. Во вторник, 29 мая 1453 года, сыны Агари взяли град Константинополь… И когда Константин Драгаш… услыхал эту новость… он схватил свое копье, препоясался мечом, сел на свою кобылу — белоногую кобылу — и набросился на турок, нечестивых псов. Он убил десять пашей и шестьдесят янычар, но меч его сломался, и сломалось копье, и он остался один, один, без помощи… и Турок поразил его в голову, и несчастный Константин упал со своей кобылы; и он лежал, распростершись на земле, в пыли и крови. Они отрубили ему голову, и водрузили ее на конце копья, и погребли его тело под лавровым деревом.
«Несчастный император» погиб, будучи сорока девяти лет от роду. При каких бы обстоятельствах это ни случилось, очевидно, он до самого конца пытался сохранить горящим пламя византийского духа. «Правитель Стамбула отличался храбростью и не просил пощады», — утверждал хронист Орух. В его словах звучит нотка завистливого уважения, редкая для османов. Константин был достойным противником.
В тот же день по прошествии некоторого времени, когда хаос улегся и установилась некоторая видимость порядка, состоялся триумфальный въезд в Константинополь самого Мехмеда. Он проследовал через ворота Харисия — турки стали именовать их воротами Эдирне — верхом, в сопровождении шедших пешком визирей, бейлербеев, улемов и командиров, а также отборных войск, телохранителей и пехотинцев. Торжественная церемония, впечатление от пышности которой еще усилилось благодаря легенде. Зеленые знамена ислама и красные — султана развевались над кавалькадой, со звоном проехавшей в арку. После портретов Кемаля Ататюрка это, вероятно, единственный столь знаменитый образ в истории Турции, бесконечное число раз увековеченный в стихах и на картинах. На гравюрах XIX века бородатый Мехмед сидит, прямо держась в седле на гордо ступающей лошади. Лицо его повернуто к зрителю. Он окружен крепкими усатыми янычарами, несущими ружья, копья и боевые топоры, имамами, чьи седые бороды символизируют мудрость ислама. Позади развеваются знамена и теснится лес копий вплоть до самого горизонта. Слева — черный воин, мускулистый, как чемпион по бодибилдингу, стоит, гордо выпрямившись (он представляет все нации, исповедующие истинную веру) и приветствует воителей-гази, вступающих во владение тем, что было обещано Пророком. Его ятаган указует на кучу поверженных христиан под ногами султана, причем щиты их украшены знаками креста, напоминая о крестоносцах и символизируя триумф ислама над христианством.