Страница 51 из 75
Лихорадочная атмосфера дурных предчувствий царила не только в Городе. В последнюю неделю мая в османском лагере также наступил жестокий кризис в умонастроениях солдат. Глухой ропот недовольных раздавался под турецкими знаменами. Стоял пятый месяц арабского лунного года: в течение семи недель турки штурмовали Город с земли и с моря. Им приходилось терпеть ужасную весеннюю погоду и нести огромные потери под стенами. Траншеи были забиты растоптанными трупами, которые убирали оттуда в неведомых количествах. День за днем над равниной поднимался дым погребальных костров. И все же, глядя из моря расположенных в правильном порядке палаток, турки видели — стена стоит по-прежнему. Там же, где они разрушили ее выстрелами гигантских пушек, появились длинные земляные валы с уложенными сверху бочками, словно насмешка над упрямым врагом. Двуглавый орел по-прежнему реял над бастионами, в то время как лев Святого Марка над императорским дворцом напоминал о помощи Запада и заставлял в тревоге думать о том, что, быть может, к Городу движутся подкрепления. Никакие полчища не могли так эффективно вести продолжительную осаду, как османы. Они понимали, в чем заключаются правила лагерной жизни, лучше, чем любая западная армия. Умение быстро сжигать трупы, оберегать источники воды, удалять экскременты, проводя соответствующую санитарную обработку, — все это занимало важное место в военном искусстве османов. Однако постепенно «арифметика осады» оборачивалась против них. Подсчитано, что в Средние века для армии численностью в двадцать пять тысяч человек, ведущей осаду (что было в три раза меньше армии, расположившейся у Константинополя), требовалось девять тысяч галлонов [27]воды и тридцать тонн фуража в день, чтобы она могла прокормиться. За время осады, продолжавшейся шестьдесят дней, такая армия должна была избавиться от одного миллиона галлонов мочи людей и животных и четырех тысяч тонн чистого веса биологических отходов. Вскоре летняя жара должна была усугубить материальные затруднения мусульман и усилить угрозу поражения. Времени на раздумья не оставалось: требовалось безотлагательно принять решение.
Действительно, после семи недель военных действий обе стороны ощущали неимоверную усталость. Все признавали, что нельзя дольше медлить с развязкой. Нервы были натянуты до предела. В этой обстановке битва за Город превратилась в поединок Мехмеда и Константина, причем борьба велась за состояние боевого духа войск. В то время как Константин наблюдал упадок веры в успех в Городе, идентичная ситуация таинственным образом возникла и среди солдат османской армии. Точная последовательность событий и датировка их остаются неясными. Прибытие венецианской бригантины, которая 23 мая принесла сообщение о том, что флот не явится освобождать Константинополь, османы, вероятно, сочли за появление передового судна этого самого флота. На следующий день по палаткам быстро распространилось известие о том, что к Дарданеллам приближается мощный флот, а армия венгерских крестоносцев под командованием Яноша Хуньяди, «грозного белого рыцаря», уже пересекла Дунай и марширует на Эдирне. Наиболее правдоподобное объяснение таким слухам заключается в следующем: Константин предпринял последнюю попытку подорвать боевой дух турок и дал распространиться ложному сообщению. Последствия не замедлили сказаться. Всех находившихся на равнине охватили неуверенность и тревога. Они расходились, точно волны. Говоря словами хрониста, люди вспомнили, как «многие короли и султаны поднимались… и собирали и вооружали большие армии, но ни один не достиг подножия крепости. Несчастные, израненные и разочарованные, они отступили». Отчаяние овладело обитателями лагеря, и, если верить Леонарду Хиосскому, «раздались возгласы турок, порицавших султана». Во второй раз сомнение и ощущение опасности овладело высшим командованием османов, и давние разногласия относительно ведения осады обострились вновь.
Для Мехмеда настал кризисный момент. Если бы он не взял Город, то это могло бы оказаться фатальным для его репутации, а время и терпение его армии истекали. Ему необходимо было снискать доверие своих людей — и действовать решительно. Ночь затмения обеспечила благоприятный момент для поддержки слабеющего боевого духа войск. Религиозное рвение мулл и дервишей, прибывших к месту осады, дало хороший результат: благоприятная интерпретация лунного затмения распространилась по лагерю. Однако оставалась неуверенность в отношении того, надо ли продолжать осаду. С характерной для него смесью проницательности и коварства Мехмед решил предпринять еще одну попытку убедить Константина сдаться и покончить дело миром.
Приблизительно 25 мая он направил в столицу своего эмиссара Измаила — знатного грека-ренегата, дабы тог сообщил византийцам, какая участь может ожидать их. Он указывал им на безнадежность их положения: «О греки, воистину вы стоите на краю пропасти. Так почему же вы не отправите посла, чтобы договориться с султаном о мире? Если вы доверите это мне, я предложу ему на рассмотрение ваши условия. В противном случае ваш Город будет порабощен, ваши жены и дети станут невольниками, а сами вы погибнете все до единого». Византийцы со вниманием отнеслись к этому предложению и решили разузнать о нем побольше, однако сочли нужным подстраховаться: они сочли за лучшее послать человека «невысокого ранга», нежели рисковать жизнью одного из первых людей Города. Сего несчастного привели в красную с золотом палатку, и он простерся перед султаном. Мехмед кратко предложил две возможности: пусть Город ежегодно выплачивает гигантскую дань в сто тысяч безантов или же все жители покинут его, «забрав с собой все, чем владеют, и каждый отправляется туда, куда захочет». Предложение Мехмеда было передано императору и его совету. Уплатить дань Город, доведенный до нищеты, не мог, а мысль уплыть и покинуть Константинополь оставалась неприемлемой для Константина. Поэтому он сообщил, что отдаст все, что имеет, за исключением Города. Мехмед резко ответил: остающиеся возможности — сдача Города, смерть от меча или переход в ислам. Возможно, именно поэтому у горожан возникло ощущение неискренности предложения Мехмеда: он послал Измаила, «дабы изучить настроения греков… узнать, что думают греки о происходящем и насколько тверда их позиция». Однако их добровольная сдача для Мехмеда по-прежнему оставалась наилучшим вариантом. Сохранились бы в целости сооружения Города, где Мехмед планировал устроить столицу. Согласно законам ислама, ему пришлось бы разрешить своим войскам трехдневный грабеж, если бы они взяли Город силой.
Никто не знает, насколько близко подошли защитники к решению о добровольной сдаче. Предполагают, будто генуэзцы, чьей колонии в Галате также косвенным образом угрожала опасность, оказывали давление на императора, дабы тот отверг предложение о капитуляции. Однако непохоже, чтобы Константин, будучи весьма последовательным в своем отношении к происходящему, сколь-либо серьезно задумывался о сдаче Константинополя. Для обеих сторон уже поздно было вести переговоры о капитуляции: и те, и другие слишком ожесточились. Пятьдесят дней противники издевались друг над другом, убивали друг друга на стенах и казнили пленников на виду у их соотечественников. Ситуацию могло разрешить либо снятие осады, либо захват Города. Дука, вероятно, точно уловил смысл ответа Константина: «Наложив сколь возможно более тяжкую дань, вы хотите заключить мирный договор и отступить, ибо не знаете, одержите ли победу или будете обмануты. Ни в моей власти, ни во власти кого-либо из горожан сдать вам Город. Вот наше общее решение: мы предпочтем умереть, чем сохранить свою жизнь».
Если Константин распускал по османскому лагерю слухи о приближении западных армий, то следовало иметь в виду — это было обоюдоострое оружие. Находившиеся вне стен люди не знали, что предпринять, однако угроза освобождения Города подталкивала к активным действиям. Решительный ответ Константина в корне изменил ход споров в османском лагере. Вероятно, на следующий день, 26 мая, Мехмед созвал военный совет, дабы решить дело так или иначе — снять осаду или приступить ко всеобщему штурму. В ходе последовавшей дискуссии повторилось произошедшее на встрече во время кризиса после поражения на море 21 апреля. Старый визирь, турок Халил-паша, заговорил вновь. Осторожный, он боялся последствий безрассудства молодого султана и возможного противодействия со стороны всего христианского мира. Халил был свидетелем превратностей фортуны в годы правления отца Мехмеда и понимал, какие опасности влекут за собой волнения в армии. Он страстно призывал к миру: «Власть Вашу, которая и так уже очень велика, Вы можете еще более усилить скорее мирным, нежели военным путем. Ибо исход войны неясен — куда чаще ей сопутствуют бедствия, нежели процветание». Он упомянул о призраке венгерской армии и итальянского флота и убеждал Мехмеда отменить тяжелые денежные санкции в адрес греков и снять осаду. Вновь Заганос-паша, перешедший в ислам грек, указал на колоссальное неравенство сил, на то, что мощь противника ежедневно тает и он близок к полному истощению. Он высмеял утверждение, будто с Запада может прийти помощь, продемонстрировав хорошее знание реального положения дел в политике итальянцев: «Генуэзцы расколоты на группировки, на венецианцев напал граф [28]Миланский — никто из них не подаст никакой помощи». Заганоса вновь поддержали генералы, такие как Турахан-бей, командующий европейской армией, и сильная группировка религиозных деятелей, возглавляемая шейхом Акшемсеттином и муллой Гурани.
27
Английский галлон равен 4,54 л.
28
Видимо, ошибка — Миланом управляли в то время герцоги.