Страница 12 из 75
Хотя начало правления Мехмеда сопровождали неурядицы, сразу после победы под Варной Мурад вновь возвратился в Анатолию. Халил-паша оставался первым визирем, однако в большей мере Мехмед находился под влиянием двух человек, действовавших в качестве правителей от его имени: главного евнуха Шехабеддина-паши, управлявшего европейскими провинциями, и могущественного Заганос-паши, христианина-вероотступника. Оба они одобряли планы взятия Константинополя, зная, что в Городе по-прежнему пребывает Орхан, претендент на османский трон. Если бы Мехмед захватил Город, то это упрочило бы его власть и чрезвычайно подняло личный престиж молодого султана. Очевидно, еще в юном возрасте Мехмеда точно магнитом влекла идея захватить столицу христианского мира и самому стать наследником Римской империи. В написанном им стихотворении говорилось «я жажду сокрушить неверных», однако желание Мехмеда овладеть Городом можно в равной мере считать и религиозным, и связанным с имперскими амбициями, причем мотивы его отчасти, как ни странно, не имели отношения к исламу. Султан чрезвычайно интересовался деяниями Александра Македонского и Юлия Цезаря. В средневековом персидском и турецком эпосе Александр превратился в героя-мусульманина. Мехмед знал об Александре с юных лет: во дворце ему каждый день читали по-гречески жизнеописание Покорителя мира, принадлежащее перу римского автора Арриана. В голове Мехмеда возник двойственный образ, и он себя с ним идентифицировал: мусульманский Александр, способный завоевать мир от края и до края, и воитель-гази, который возглавит джихад против неверных. Ему предстояло обратить течение истории вспять: Александр покорил Восток, он же, в свою очередь, прославит Восток и ислам, покорив Запад. Подобное видение будоражило воображение, а личные советники Мехмеда подливали масла в огонь: они понимали — на волне завоеваний им удастся сделать карьеру.
Не по годам развитый Мехмед, поддерживаемый своими воспитателями, начал планировать новый натиск на Константинополь уже в 1445 году. Тогда ему исполнилось тринадцать лет. Халил-паша был чрезвычайно встревожен. Он не одобрял план юного султана и опасался, что после катастрофы 1444 года подобные начинания приведут к еще более тяжелым последствиям. Несмотря на обильные природные ресурсы Османской империи, на памяти живущих была почти полная ее гибель в результате гражданской войны, и Халил разделял глубокий страх многих, опасавшихся крупномасштабным нападением на Константинополь спровоцировать мощное противодействие христиан с Запада. У него были и личные основания возражать против планов Мехмеда: он боялся усиления христиан-ренегатов, подстрекающих султана к войне, за счет ослабления могущества старой турецко-мусульманской знати и его собственной власти. Он решил свергнуть Мехмеда с престола, спровоцировав восстание янычар и упросив Мурада вернуться в Эдирне и вновь взять власть в свои руки. Мурада встретили с величайшим энтузиазмом: надменный, отчужденно державшийся молодой султан не снискал популярности ни у народа, ни у янычар. Мехмед удалился в Манису вместе со своими советниками. Отпор, данный его начинаниям, он воспринял как унижение, которое он никогда не простил и не забыл. Настанет день, когда Халил заплатит за него жизнью.
Мехмед оставался в тени до конца дней Мурада, хотя и продолжал именовать себя султаном. Он сопровождал отца во время второй битвы при Косово в 1448 году, где венгры предприняли последнюю попытку положить конец владычеству османов. Здесь Мехмед принял «крещение огнем». Исход битвы, хотя турки и понесли огромные потери, имел столь же важное значение, как и победа при Варне, и послужил укреплению легенды о непобедимости османов. Запад начал охватывать мрачный пессимизм. «Благодаря своей организации турки имеют неоспоримые преимущества, — писал Михаил Янычар. — Если вы преследуете турка, он убежит; однако если он преследует вас, то вам не уйти… татары несколько раз одерживали победы над турками, но христиане — никогда, особенно в генеральном сражении, причем в большинстве случаев [христиане терпели поражение] из-за того, что давали туркам окружить себя и приблизиться с фланга».
Последние годы жизни Мурад провел в Эдирне. Казалось, султан потерял вкус к военным предприятиям, предпочитая мир и стабильность превратностям войны. Пока он оставался жив, Константинополь получал передышку, наслаждаясь миром, пусть и тревожным. Когда в феврале 1451 года он скончался, его оплакивали как друга и врага одновременно. «Он всегда соблюдал договоры с христианами, скрепленные священной клятвой, — утверждал греческий хронист Дука. — Гнев его был краток и скоро проходил. Он отвратился от войны и предпочел мир, и по этой причине Отец мира послал ему в награду мирную кончину, и жизнь его не прервал удар меча». Греческий хронист вряд ли оказался бы столь щедр на похвалы, знай он, что советовал Мурад своему наследнику. Происки Византии в 1440-х годах убедили его — до тех пор пока Византия продолжает оставаться христианским анклавом, Османская империя никогда не будет в безопасности. «Он завещал своему выдающемуся преемнику, — писал османский хронист Саад-ад-дин, — поднять знамена джихада и захватить Город, в результате чего… тот сможет обеспечить процветание народов ислама и переломить хребет проклятым неверным».
Смерть султана всегда являлась опасным моментом для Османской империи. В соответствии с традицией и для предотвращения всякого рода вооруженных восстаний новость держали в секрете. У Мурада оставался еще один сын — малыш, прозванный Маленьким Ахмедом. Он не представлял непосредственной угрозы для Мехмеда в вопросе престолонаследия, но Орхан, также претендовавший на трон, по-прежнему оставался в Константинополе. К тому же Мехмед не пользовался популярностью. Известие о смерти его отца содержалось в запечатанном письме. Гонец срочно доставил его юному султану. В нем Халил-паша советовал Мехмеду не мешкать; необходимо было прибыть в Эдирне как можно скорее, ведь любая отсрочка могла вызвать восстание. Согласно легенде, Мехмед немедленно оседлал коня и сказал своим приближенным: «Пусть тот, кто любит меня, следует за мной». В сопровождении личной гвардии он пересек Галлиполи за два дня. По дороге к Эдирне ему встретилась громадная толпа: тут были чиновники, визири, муллы, наместники и простой народ. Они исполняли ритуал, уходящий в далекое племенное прошлое — в те времена, когда их предки жили в азиатских степях. Когда они подъехали на расстояние мили, группа, явившаяся приветствовать нового правителя, спешилась и двинулась к нему в мертвом молчании. В полумиле от него они остановились и разразились дикими воплями, оплакивая умершего султана. Мехмед и его свита также спешились и присоединились ко всеобщим стенаниям. Зимний ландшафт наполнился отголосками скорбного плача. Высшие сановники поклонились новому султану, после чего все собравшиеся вновь сели на коней и отправились во дворец.
На следующий день состоялось официальное представление министров. Наступил роковой момент — момент, когда решалась судьба визирей прежнего султана. Мехмед восседал на троне, окруженный своими советниками — его собственными доверенными лицами. Халил-паша попятился назад, ожидая действий Мехмеда. Мальчик-султан молвил: «Почему робеют визири моего отца? Призови их, и пусть Халил займет свое обычное место». Халила восстановили на посту главного визиря. То была обычная манера Мехмеда: сохранять статус-кво и вместе с тем таить глубоко в душе хорошо продуманные планы и выигрывать время.
Новому султану было всего семнадцать лет. Характер его являл смесь доверчивости и подозрительности, он был амбициозен и осторожен одновременно. Очевидно, то, как прошли его детские годы, наложило на Мехмеда глубокий отпечаток. Вероятно, будучи совсем маленьким, разлученным с матерью, он уцелел в полном опасностей мире османского двора во многом благодаря счастливому стечению обстоятельств. Можно даже сказать, что он был столь же молод, сколь скрытен и подозрителен по отношению к другим: уверенный в себе, высокомерный, никого не любящий и чрезвычайно амбициозный — словом, личность сложная и парадоксальная. Человек, которого позднее, в эпоху Ренессанса, воспринимали как чудовище и в котором видели лишь жестокость и извращенность, представлял собой клубок противоречий. Умный, храбрый и чрезвычайно импульсивный, способный на поистине лисью хитрость, тираническую жестокость — он мог неожиданно совершить добрый поступок. Легко поддавался переменам настроения, был непредсказуем; будучи бисексуален, он избегал близких отношений, никогда не прощал обид — однако ему суждено было быть любимым за праведность. К этому времени основные черты его характера уже сформировались: впоследствии он стал тираном, будучи ученым человеком. Стратег, день и ночь думавший о войне, он любил персидскую поэзию и садоводство. Весьма сведущий в вопросах снабжения и создания практических планов, он был столь суеверен, что полагался на придворного астролога, принимая военные решения. Наконец, этот воин ислама был способен на великодушие по отношению к своим подданным-немусульманам и охотно общался с иностранцами и неортодоксальными религиозными мыслителями.