Страница 5 из 83
Главы государств, премьер-министры, министры и послы всех стран мира прибыли на берега Рейна, чтобы отдать последнюю дань Конраду Аденауэру. В их числе были президент США Линдон Б. Джонсон, президент Франции генерал Шарль де Голль и британский премьер-министр Гарольд Уилсон. Даже советское посольство, бывшее для покойного канцлера чуть ли не филиалом Сатаны, приспустило в знак траура флаг. Но самое сильное впечатление произвело присутствие Дэвида Бена Гуриона, легендарного отца-основателя государства Израиль. Прошло всего два десятилетия с тех пор, как Германия была повержена и лежала в развалинах, изгнанная из братства народов, запятнанная невообразимыми преступлениями. Присутствие сильных мира сего и внимание миллионов людей к траурной церемонии прощания показало, что этим апрельским днем 1967 года в могилу сошел человек, с именем которого было связано нечто исключительное. Некрологи и письма с соболезнованиями утопали в превосходных степенях. Уинстон Черчилль еще в 1953 году безо всякой иронии заметил, что Аденауэр является самым значительным после Бисмарка немецким государственным деятелем. В ответ на это обласканный такими словами Аденауэр ограничился лишь сухим комментарием: «Сапоги Бисмарка мне великоваты».
Опрос 1989 года — года падения Берлинской стены — показал, что немцы по прошествии двадцати лет после смерти первого немецкого канцлера с легкостью превосходят в своих оценках Уинстона Черчилля. На вопрос, кто из немцев «больше всех сделал для своей страны», 33 % назвали Аденауэра, Бисмарк попал на второе место, получив 8 % голосов. О Штреземане или Эберте, об Эрхарде или Брандте не шло и речи, а ведь все они были людьми неоспоримых заслуг и гораздо большей харизмы, нежели Аденауэр. В чем же секрет его авторитета, вознесенного на небывалую высоту? Конечно, свою роль здесь сыграла целая команда историков и хранителей традиций ХДС с их сочинениями и юбилейными речами. Кроме того, свою роль сыграло и сильное желание отдать дань светлому образу канцлера после стольких лет господства в немецких учебниках истории XX века мрачных персонажей, чествовать лидера, который не злоупотребил оказанным ему доверием. Но все вышеперечисленное все-таки недостаточно убедительно. Как смог настолько привязать к себе сердца своего народа человек, которому хоть и было свойственно прекрасное чувство юмора, но остроумия явно недоставало — бедность его речи соратники но партии вынуждены были скрепя сердце защищать, называя «гениальной простотой», — и который постоянно подвергался жестокой критике из-за своего непринужденного обращения с правдой?
Секрет заключается в его невероятном политическом успехе. Отношения с Западом и рыночная экономика, партийная демократия и единение Европы — никто из его последователей не смог даже поставить под вопрос заложенный и укрепленный Аденауэром фундамент Федеративной республики. Редкий случай в политике. А еще реже партия, находящаяся в оппозиции по принципиальным вопросам, капитулирует перед основными убеждениями правительства. Так случилось с СДПГ и ее Годесбергской программой, что впоследствии предоставило ей замечательную возможность наследовать власть. Конечно, Аденауэр был лишь одним из отцов огромного успеха Германии, да и его современникам уже было ясно, что с определенного момента дела могли идти только в гору. Но вряд ли кто-то ожидал, что это произойдет так быстро и убедительно. Менее всего этого ожидал сам Аденауэр. Уместно будет привести слова Голо Манна: «Масштаб успеха был почти непостижим».
Когда быстроходные катера отчалили от берегов Рейна, они еще раз проделали путь через все земли, которыми правил Аденауэр. Кёльн был духовным центром Европы и родиной этого человека. Вошедшая в поговорку «рейнская ментальность», католицизм, приправленный прагматизмом, но исключительно своевременный, выраженное культурное самосознание, ставящее себя выше протестантской Пруссии — все это были основные ценности для уроженца Кёльна Аденауэра. В этом городе он начал свою политическую карьеру в качестве обербургомистра Кёльна. Когда после 1945 года он начал второй этап своей карьеры, то с присушим ему коварством добился того, чтобы Бонн стал столицей Федеративной республики, выиграв это право в борьбе с Франкфуртом, фаворитом американцев. Так что теперь он опять мог жить в своем старом доме и Рёндорфе, расположенном к югу от Бонна, на правом берегу Рейна. Отныне утром и вечером для того, чтобы отправиться на работу или домой, он пересекал Рейн на пароме, курсировавшем между Кёнигсвинтером и Годесбергом. Благодаря Аденауэру Рейн стал центральным пунктом и ориентиром свей федеративной политики.
Флотилия проследовала мимо Петерсберга, находящегося выше по течению, откуда комиссары стран-победительниц должны были следить за начинаниями Бонна. Там, наверху, на «Монте Вето» — так ехидно окрестила это место пресса — Аденауэру часами приходилось настойчиво бороться за увеличение самостоятельности Германии. Это превратилось в основную цель первой половины срока его правления. Доверие, которого канцлеру удалось добиться у комиссаров, стало драгоценным начальным капиталом молодой республики. При этом ему помогало не только безупречное прошлое времен национал-социализма, но и христианско-католическое происхождение.
Во внутренней политике католицизм канцлера как раз являлся достаточно слабым местом. Много намеков было сделано на «клерика-реакционера из Рёндорфа». Конечно, каждые четыре года Аденауэр получал на выборах мощную поддержку со стороны Католической церкви. Но выразителем интересов католического клира он никогда не был. Кёльнский кардинал Йозеф Фрингс, справивший в честь усопшего канцлера большую литургию в Кёльнском соборе, мог рассказать об этом довольно много. В 1948 году, во время совещаний Парламентского совета, он попытался с помощью своего старого кёльнского приятеля повлиять на конституцию. «То, что вы задумали сделать со школой и церковью, неприемлемо», — так выглядели доводы Его Высокопреосвященства против плана устранения религиозных школ. Аденауэр, который в качестве президента Парламентского совета должен был заботиться о независимости мнений, в своей неподражаемой манере ответил, не соблюдая обращений и званий: «Знаете что, господин Фрингс, занимайтесь церковью, а мы будем заниматься политикой. И если у Вас так же хорошо получится с Вашей церковью, как у нас с нашей политикой, мы все будем довольны».
Без сомнения, Аденауэр был богобоязненным человеком, каждое воскресенье он ходил к мессе; а еще он был человеком, который мог объяснить, почему немецкая история зашла в тупик — она была недостаточно религиозна. Для Аденауэра многое значили церковные моральные принципы. Когда однажды он получил в подарок мемуары Казановы, он с возмущением выслал их обратно отправителю. Но как руководитель правительства Федеративной республики он демонстративно выступал против влияния высокого духовенства на большую политику, подучив определенные представления об этом в те времена, когда духовенство было центральным ядром его партии во времена Веймарской республики. Часто жертвой таких выступлений становился Йозеф Фрингс. Когда канцлер и кардинал вместе ехали в машине, Аденауэр без малейшего сомнения оккупировал в лимузине почетное место справа сзади. Кольцо кардинала он не целовал, по крайней мере, на публике, поскольку это казалось ему «негигиеничным». Он целовал кольцо одного лишь Римского папы. Дошедшие до нас словесные нападки Аденауэра на Фрингса насчитывают целые страницы в сборниках политических анекдотов. Вот, оцените: кардинал летом 1945 года гордо рассказал Аденауэру, что на первую послевоенную процессию, посвященную празднику Тела Христова, пришло 20 000 из 70 000 человек выжившего населения Кёльна. Аденауэр ответил на это новым анекдотом про Тюннеса и Шэля: Шэль встречает Тюннеса после процессии и спрашивает его укоризненно: «Скажи-ка, я не видел тебя на процессии?» Тюннес отвечает: Мне это не нужно, я и в партии не состоял!»
Находчивость и меткий юмор до самого конца оставались козырями, с помощью которых канцлер мог внезапно изменить ход затянувшейся дискуссии и разрядить атмосферу. Он обладал помимо этого еще одним свойством, без которого вовсе невозможно понять феномен Аденауэра. Он был стар. Канцлер был старше любого другого политика Федеративной республики, а также старше всех собеседников, которых он встречал на международном уровне. Когда Бисмарка провожали в последний путь, Аденауэр был референдарием. Он стал канцлером в 73 года, в возрасте, когда другие уже выбирают себе место на кладбище. «Настоящий кремень, родом из давно минувших времен», — так охарактеризовал его один из наблюдателей в первые годы боннской республики. Его возраст не только обеспечивал ему вес и уважение в обществе, но и способствовал тому, что окружение Аденауэра явно недооценивало его. Замечание, высказанное Аденауэру его врачом еще перед тем, как он стал кандидатом на пост федерального канцлера от ХДС, гласившее, что ему «вряд ли удастся пробыть в этой должности более двух лет», привело к тому, что более молодые конкуренты отнеслись к нему мягче. Тем, кто направил бы молодую Федеративную республику на верный путь, собирался стать человек, который по причине плохого здоровья был освобожден от военной службы и с которым в 28 лет не пожелали заключить договор о страховании жизни, сославшись на его «слабые легкие». Но он правил дольше, чем 21 кабинет министров Веймарской республики и дольше, чем существовала «тысячелетняя империя».