Страница 15 из 83
7 июня 1955 года Бонн был взбудоражен известием, что Кремль передает канцлеру приглашение посетить Москву. Газета «Зюддойче Цайтунг» комментировала это сенсационное событие. На худой конец в июле предстояла одна из тех конференций четырех держав, которая пробуждала как обычно обманчивые надежды на конец разделения Германии. Итак, действительно ли жаждал Кремль встречи с Аданауэром, чтобы «обсудить проблемы, касающиеся “немецкого вопроса”»? Канцлер с самого начала смотрел на это более реалистично. Желание СССР «нормализовать отношения обоих правительств» означало не более чем налаживание дипломатических отношений. Но поскольку в Москве уже было одно немецкое посольство — посольство ГДР — обмен послами означал также и признание Москвой второго немецкого государства. Поэтому специалисты по международному праву в консультационном штабе канцлера советовали ему отказаться от поездки. Ведь Бонн настаивал на праве «исключительного представительства» всех немцев, а поездка поставила бы такую идею под угрозу. Несмотря на это, Аденауэр все же хотел отправиться в пасть ко льву, в первую очередь из-за военнопленных, все еще находящихся к СССР. Сколько из них выжило в советских лагерях, было доподлинно неизвестно, некоторые газеты спекулировали такими цифрами, как 100 000 бывших солдат вермахта, ставших заложниками в «холодной войне». Их судьба кровоточила болезненной раной на теле «страны, свершившей экономическое чудо», поэтому ожидания немецкого народа были важнее, чем всевозможные юридические тонкости.
8 сентября 1955 года самолет Аденауэра Super-Constellation приземлился в аэропорту Внуково, в 30 километрах от Кремля. На краю летного поля после неожиданно дружеского приветствия канцлера ожидал его шофер Клокнер и хорошо знакомый автомобиль «мерседес-300». Аденауэр приказал взять этот лимузин с собой из Германии, опасаясь, что в другом могут быть установлены «жучки». На следующее утро начались переговоры в одном из московских княжеских дворцов. Атмосфера была напряженной. Когда советский премьер-министр Николай Булганин предложил некурящему Аденауэру сигарету, тот холодно улыбнулся: «Тут у Вас преимущество, господин Булганин. Тут Вы всегда сможете пустить своему противнику пыль [8]в глаза». В такие моменты монгольские черты его лица были каменными. Переводчик перевел ответ канцлера. Шутки закончились.
Довольно быстро оказалось, что обе делегации были совершенно непримиримы. Советы требовали установления дипломатических отношений «безо всяких условий», канцлер наслаивал на том, чтобы переговоры о военнопленных были связаны с вопросом об обеих Германиях. Вскоре тяжесть ужасных страданий, выпавших на долю обеих сторон во время войны, опустилась на плечи переговорщиков невыносимым грузом. Булганин постоянно упрекал немцев за прошлое. Когда речь зашла о военнопленных, он выпалил: «В Советском Союзе не существует военнопленных. Здесь находятся лишь военные преступники из гитлеровской армии. Это люди, потерявшие все человеческое». Немцы, конечно, были информированы о том, что среди заключенных в действительности были такие проблемные фигуры, как, например, камердинер Гитлера Линге, но большая часть военнопленных была так же виновна или невиновна, как и все бывшие солдаты вермахта. Аденауэр взял слово и подчеркнул, что он приехал в Москву не каяться: «Все это правда. Произошло очень много плохого. Но правда также и в том, что русская армия в качестве самообороны — это я признаю — проникла на территорию Германии. В Германии во время войны тоже произошло много ужасных вещей». Это была соль на еще не зажившие раны. Хрущев вскочил с места и потряс кулаками. Канцлер тоже поднялся со стула. Задыхаясь от ярости и мучительно подыскивая слова, они стояли друг напротив друга. Переговоры были на грани срыва.
Аденауэр заказал самолеты компании «Люфтганза» по телефону, не защищенному от прослушивания. Ставки были высоки, ведь на родине ему трудно было бы объяснить, почему посол важнее, чем свобода военнопленных. Для Кремля на кону стояло гораздо меньше. Уже 14 июля СССР проинформировал своего наместника в Восточном Берлине, Вальтера Ульбрихта, что все заключенные будут вскоре оглушены. Уже началась перевозка пленных и накопительный лагерь под Москвой. Если Аденауэр будет упорствовать — военнопленных получит Ульбрихт. Это стало бы неплохо для репутации восточного берлинца. То, что дело все-таки приняло благоприятный для Аденауэра оборот, можно списать не только на знаменитую его сноровку при переговорах, но и на его трезвое понимание действительности.
Вечером 12 сентября хозяева пригласили делегацию на большой банкет в Георгиевском зале Кремля. 700 гостей толпились перед 40-метровым роскошно накрытым столом, который буквально ломился от великолепных блюд и напитков. Консультант канцлера Бланкенхорн вспоминал позже, что будто бы очутился «где-то в Азии в шатре великого хана». Как и накануне вечером, тост следовал за тостом, и Аденауэр еще раз доказал, что, несмотря на свой возраст, он может вынести поистине огромные количества алкоголя. В непринужденной атмосфере праздничного вечера Булганин и Хрущев еще раз внесли слегка измененное предложение: обмен послами в ответ на освобождение заключенных, однако без письменного договора. Должно было хватить честного слова кремлевских господ.
Большая часть немецкой делегации в заключительном ночном раунде переговоров высказалась против подобного обмена. При этом дело было вовсе не в недоверии «честному слову», а в отсутствии какого-либо прогресса в «немецком вопросе». Но Аденауэр в конце концов выступил против «вотума недоверия» своих советников советской стороне, предчувствуя, как такое решение воспримет общественность. Итак, решение «немецкого вопроса» было отодвинуто еще дальше на задний план, и «оговорки» по вопросам объединения Германии и восточной границы, еще раз поднятые делегацией Аденауэра в письменной форме в конце визита в Кремль, в будущем, как и ожидалось, уже не имели никакого значения.
После возвращения канцлера рейтинг его популярности поднялся на невероятную высоту. Картины прибытия последних военнопленных и накопительный лагерь Фридланд в сознании населения стали эмоциональной кульминацией эры Аденауэра. До сих пор согласно опросам общественного мнения его «величайшей заслугой» немцы считают «возвращение домой десяти тысяч немцев». То, что визит в СССР, если иметь в виду его первоначальную цель, стал провалом в немецкой политике, большинство даже не поняли. Теперь Аденауэра критиковали лишь единицы. Например, графини Марион Дёнхоф, которая в статье в газете «Цайт» горько заметила: «Свобода 10 000 немцев бесповоротно закрепила рабство 17 миллионов». Большинство же немцев ФРГ как раз давным-давно смирились с разделением Германии и воспринимали это как реальность, изменить которую на данном этапе жизни невозможно. В конце концов, у руля стояли «силы истории, намного мощнее, чем Аденауэр», — так выразился однажды Голо Манн.
Канцлер достиг зенита своей славы. После легкого штиля 1956 года он заслужил благодарность немцев во время выборов в 1957 года. Под девизом «никаких экспериментов» ХДС со своим как всегда неутомимо ведущим предвыборную борьбу председателем получил 50,2 % голосов. До сих пор в Германии это не удавалось ни одной партии, избранной посредством свободного голосования. Мировой кризис, восстание в Венгрии и война за Суэцкий канал годом раньше сплотили избирателей вокруг человека, который олицетворял собой защиту. Но тот, кто полагал, что канцлер после проделанной работы спокойно передаст дела своему преемнику и постепенно устранится от повседневных дел, тот ошибался. «Яд власти», как выразился биограф Аденауэра Ганс-Петер Шварц, снова крепко держал его в своих руках. Этому большому политику до самого конца жизни не удалось устраниться от власти.
Так, канцлер, разменявший 5 января 1956 года девятый десяток, продолжал вставать в 5 часов утра и на пару минут опускать ноги в холодную воду. Он любил эти утренние часы, как признался однажды своей секретарше Анне-Лизе Попинга: «С утра, как раз перед тем, как проснуться, человек всегда умнее всего». Если погода позволяла, он прогуливайся в саду, вдоль розовых кустов, которые любил, но никогда не выращивал. Во время чтения газет и утренней почты канцлер мог внезапно схватить телефонную трубку и с утра пораньше дать поручения одному из своих сотрудников. Около 8 утра эскорт канцлера отправлялся в Бонн — впереди следовал «порше» с сотрудниками охраны, потом большой «мерседес-300» Аденауэра, следом за ним еще один «мерседес» с радиостанцией. Паром должен был ждать канцлера, и после его прибытия немедленно отправиться в путь. В 9 часов начинались переговоры и заседания во дворце Шаумбург, в час дня наступал перерыв на обед. Лишь в 20 часов канцлер ехал обратно в Рёндорф, куда всегда брал с собой различные документы и письма. Новые сотрудники регулярно удивлялись, насколько насыщен день их руководителя, и в большинстве своем на собственной шкуре узнавали, что и от своих подчиненных он ожидал максимальной самоотдачи.
8
По-немецки: «пустить в глаза синий дым». — Прим. пер.