Скажи, Красная Шапочка

Я вдруг пугаюсь и стараюсь смотреть сердито и враждебно.

Чего тебе тут надо, — спрашиваю я через некоторое время. Мой голос звучит твердо и храбро.

Мальчишка только пожимает плечами. Он садится передо мной на корточки.

Я вижу, что нос у него немного кривой, и боюсь, что в этом виновата я и что сейчас он за это со мной рассчитается. Прямо сейчас, когда мы тут одни и нас никто не услышит.

Он намного сильнее меня, хотя и не выше, но он стал шире в плечах, с тех пор как я видела его в последний раз. Мускулы на руках у него ого-го, они хорошо вырисовываются под свитером. Я потихоньку сжимаю кулаки, так, на всякий случай.

Тут он ухмыляется.

Я знаю, кто ты, — говорит он.

На секунду сердце у меня останавливается, я жду, что он дальше скажет: это ты сломала мне нос.

Твой отец ведет у нас биологию. Настоящая сволочь.

Он не смотрит на меня, и я этому рада, я вся сжимаюсь, как будто на этот раз он ударил меня в лицо.

Я не знаю, что сказать. Наверно, что-нибудь в папину защиту, но в голову ничего не приходит. К тому же я знаю, что ученики папу не особенно любят. Он очень строгий, не только в школе, но и с нами дома.

Он единственный учитель в школе, который в наказание заставляет учеников оставаться после уроков. Думаю, что и учителя не очень-то хорошо к нему относятся.

Мальчишка встает и прислоняется к подгнившим стропилам, у той стороны крыши, где через дыры в ней виден поселок. Он небрежно вытаскивает помятую пачку сигарет из кармана штанов.

Хочешь? — спрашивает он, но не дожидается ответа и сует в рот сигарету.

Дым вьется по чердаку, словно туман, меня это злит, потому что дым раздражает моих голубей, они нервно воркуют, стараясь держаться от мальчишки подальше.

Я встаю.

Не очень-то приятно сидеть и смотреть на него вот так, снизу.

Я ему не доверяю, в конце концов, это ведь я тогда опозорила его перед друзьями, и это именно мой отец преподает в его школе.

Не знаю, что хуже.

Правда, что твой отец раньше был боксером?

Я удивленно смотрю на него, мы стоим рядом, на его лице отражается закат, и тут я замечаю, что он очень даже красивый. Цвет глаз не разглядеть, но ресницы темные и длинные, почти как у девочки.

Я поскорее отвожу взгляд и смотрю туда же, куда и он, на новый поселок.

Да, был когда-то, — говорю я, но давным-давно.

И он никогда не был профессионалом. Но этого я говорить не буду, это никому не интересно.

Он до сих пор тренируется каждый день, — добавляю я, у него в подвале груша.

Мальчишка кивает, как бы говоря «так я и думал».

Он как-то вломил одному нашему однокласснику. Бенни его звали, он был старше нас, потому что два раза оставался на второй год, но воображал, что он какой-то особенно умный. Посреди урока он бросил в доску хлопушку… Бах!.. Твой отец точно знал, кто это сделал. Он подошел, совершенно спокойно и — р-р-раз! Прямо в рожу, я уж думал, Бенни каюк.

Я неловко молчу. Эту историю я уже знаю. И вдруг чувствую отвращение к собственному отцу.

Прямо до тошноты.

Если кто-то наносит ответный удар через три секунды — это рефлекс, это можно.

Я бы и сам так сделал, — говорит мальчишка и размахивается, как будто хочет кому-то врезать.

Голуби испуганно вспархивают.

Им на сегодня достаточно, они облетают вокруг виллы, задевая друг друга крыльями, а потом направляются к поселку.

Тут мне становится страшно, вдруг мальчишка спросит, а как ведет себя мой отец дома — так же, как и в школе?

Я бы с удовольствием сказала, что он самый милый папа на свете и только к другим так мерзко относится, но это неправда. Теперь мне это ясно. И еще ясно, что я не хочу мальчишке врать.

Но он не спрашивает. Он щелкает по окурку, тот перелетает через крышу, скатывается в водосток, дымится там еще пару секунд, а потом тухнет.

Ты живешь там, в поселке? — спрашиваю я, хотя на самом деле уже знаю.

Угу, — говорит мальчишка, в «Солнечном парке».

Это звучит очень насмешливо.

Сейчас опять хотят расширяться, эту хибару в ближайшее время снесут, тут будет супермаркет…

Он косится на меня.

Вот теперь меня действительно тошнит, шею как будто кто-то сдавил, я чувствую слезы в глубине глаз, которые весь день только и ждали момента, чтобы выплеснуться. Более неподходящего они выбрать не могли.

Мне надо идти, — говорю я, стараясь сдержаться, потом поворачиваюсь и торопливо бегу вниз.

Эй, — кричит он мне вслед, как тебя зовут-то?

Но я уже выбегаю на улицу, время не ждет, слезы брызжут из глаз. Злые слезы, которые еле прорываются через горло наружу.

Хочется волком выть от всех этих несправедливостей. Мальчишка стоит наверху, пока я не скрываюсь за домами в поселке.

Проклятый поселок!

Суббота

Когда мы с Лиззи обнаружили виллу, мальчишек из поселка вообще еще не было. То есть быть-то они были, но жили где-то в другом месте. Там, где сейчас стоит поселок, были только луга, поля и маленький пруд, весь заросший ряской. Летом мы в нем купались, там был мостик, по которому можно было разбежаться и прыгнуть в воду. Мы разбегались, держась за руки, и старались прыгнуть как можно дальше. Учимся летать — так мы это называли.

Потом пруд засыпали, он занимал слишком много места, и построили там дом на две семьи, жильцы даже не знают, что когда-то мы здесь плавали, Лиззи и я. После того как пруд исчез, мы переместились в виллу. Нарисовали на белых простынях черные черепа и вывесили их в окнах, в знак того, что вилла принадлежит нам. Нам, и только нам. Лиззи сказала, что вообще-то пиратские флаги рисуют наоборот — белый череп на черном, но это ничего. Главное — что мы эти флаги все-таки сделали.

Нужда заставит — хочешь не хочешь, будешь импровизировать, — сказала она.

Мальчишки, конечно, нас высмеяли, увидев флаги. На своих велосипедах они накручивали круги вокруг виллы и шептались между собой — чтобы мы не услышали — о том, что им делать дальше. Потом принялись бросать камни в уже разбитые окна и кричать нам: эй, соплячки!

Мы с Лиззи сидели в гостиной с Синей Бородой и не отваживались даже дышать.

Ох, Лиззи, — сказала я, они из нас котлету сделают, если поймают.

Камни падали вокруг нас. Они были небольшие, но если случайно попадут, то ударят вполне чувствительно. Один камень попал в фотографию Синей Бороды — в ту, где он в форме и выглядит очень мрачно, — и разбил ее. Стекло зазвенело так громко, что мальчишки перестали бросаться, а Лиззи прошептала: еще один камень — и я за себя не отвечаю.

Она ведь считала, что это мальчишки виноваты в том, что сделали с нашим прудом. Кто-то же должен оказаться виноватым, а мальчишки были первыми, кто подвернулся под руку. Один из них даже жил в том доме на две семьи — маленький толстый мальчишка, который всегда жевал жвачку и надувал из нее огромные зеленые пузыри.

Пусть теперь расплачиваются за то, что они там живут!

Потом они все-таки бросили еще один камень, он попал Лиззи в плечо, и тут мы вскочили и начали бросаться в мальчишек всем, что попало под руку, Лиззи запустила в них старым оловянным кувшином, а потом мы услышали, как мальчишки ругаются и садятся на велосипеды. Потихоньку отодвинув флаги, мы подглядели, действительно ли они уезжают.

Маленький толстый мальчишка приклеил мне на седло свою жвачку, можно сказать, отомстил — огромный зеленый комок, на седле еще и сейчас заметны его следы. Мы видели, как он достал жвачку изо рта, и я еще подумала — слава Богу, он не приклеивает на седло свои козявки.

Ну, вы у нас еще попляшете! — сказала Лиззи.

В субботу дедушка упал с лестницы.

Он хотел выйти во двор выбросить пустые бутылки в контейнер для стекла и свалился, так он сказал. Потому что соседка, фрау Бичек, опять оставила на лестничной клетке коляску. Фрау Бичек для дедушки давно уже как бельмо на глазу, она ведь из Польши, у нее пятеро детей, которые все время бесятся и шумят на лестнице. Но, когда дедушка с ней заговаривает и хочет сказать, что дети должны вести себя тихо, она только качает головой и отвечает: не понимать! Дедушка считает, что она очень даже может все понимать, просто не хочет.