Страница 11 из 18
Я не смела коснуться картины, иначе повернула бы ее лицом к стене или отнесла на самый дальний чердак и припрятала там. Да и вряд ли много людей заходят в эту затхлую комнатушку. Покидая ее, я увидела торчавший в двери ключ, повернула его и положила себе в карман. А позже сунула в ящик своего туалетного столика.
Последующие недели были слишком хлопотливыми, выматывающими, слишком необычными, чтобы у меня было время подумать о картине, хотя мне снились дурные сны и я предпочитала не ходить по коридору, ведущему к маленькой гостиной, а всякий раз выбирала долгий обходной путь. Свекровь моя была в трауре и сильно горевала; мне приходилось проводить с ней много времени, поскольку Лоренс был занят с рассвета до заката, управляя поместьем. Она была доброй, но не очень общительной, и мы в основном сидели вот в этой гостиной или в ее маленьком будуаре, где я листала книгу, которую пыталась прочесть, или проглядывала местные журналы, она же тем временем сидела с вязаньем на коленях: руки неподвижны, взгляд устремлен в никуда. А я носила в себе ужасную, необъяснимую тайну, знанием которой не хотела и не могла поделиться. Но теперь я уже понимала: то, что становится известным, не может оставаться секретом. О, я понимала!
Я все больше худела, и Лоренс уже раз-другой замечал, как я бледна и слаба. Однажды он предложил мне куда-нибудь уехать, пусть даже на неделю или, самое большее, десять дней, прокатиться на поезде по Франции и Италии до Венеции. Он был так доволен, так старался развлечь меня, что я просто обязана была все это принять. Нам все никак не удавалось побыть наедине, и я ни разу в жизни не путешествовала. Но когда он сказал о Венеции, мое сердце так сильно сжалось, что перехватило дыхание.
Я не могла возразить, ничего не могла поделать. Пришлось терпеливо хранить молчание.
До нашего отъезда произошло еще кое-что. Нас пригласили на большой званый ужин, и когда все расселись за столом, я подняла взгляд и увидела, что напротив меня — в точности напротив, так что взгляда ее мне не избежать, — сидит Кларисса Виго. По-моему, я еще не говорила, что была она необыкновенно хороша собой и к тому же красиво одета. Я не была искусна в нарядах. Носила простую одежду, какой Лоренс всегда отдавал предпочтение, и не любила выделяться. Кларисса выделялась — а я сидела за столом напротив, чувствуя себя замарашкой и испытывая страх. Она не спускала с меня требовательных глаз. Когда наши взгляды сходились, я начинала дрожать. Никогда прежде не знала я такой ненависти, такого злорадства. Я пыталась отвлечься — говорила с соседями, склонялась над тарелкой, — но она следила за мной неотрывно, преисполненная омерзения и какой-то жуткой силы. Она понимала. Понимала, что обладает властью надо мной, над нами. В тот вечер я чувствовала себя разбитой, разбитой страхом.
Но она не сказала мне ни единого слова. Вечер закончился.
Неделю спустя мы отправились в нашу поездку по Европе.
Не стану шаг за шагом тащить вас за нами через Францию и северную часть Италии. Мы были счастливы, мы были вместе — и тяготы последних месяцев отступали. Мы выглядели беззаботной, недавно поженившейся парой. Но надо мной висела мрачная тень и, даже будучи счастливой, я со страхом ждала нашего прибытия в Венецию. Я не знала, что там может случиться. Много раз строго твердила себе, что страхи мои беспочвенны и Кларисса Виго не имеет никакой власти, никакой власти ни над одним из нас.
Доктор Пармиттер, я читала, что всякий попадающий в Венецию влюбляется в этот город, что Венеция околдовывает каждого. Наверное, мне была не судьба испытать там радость из-за этой картины и того, на что я насмотрелась, но меня поразило, насколько город не понравился мне с самого нашего прибытия. Я любовалась зданиями, каналы и лагуна поразили мое воображение. И все же я его ненавидела. И боялась. Он казался городом порока и излишеств, искусственным пространством, заполненным тьмой и дурными запахами. Я постоянно оглядывалась. И видела во всем предвестье беды или угрозу. Я понимала, что между Лоренсом и мной пролегла пропасть, ведь он любил этот город, обожал его, говорил, что счастливее не чувствовал себя никогда.
Мне оставалось лишь следовать за ним да помалкивать. Неделя выдалась тягостной и горькой, дни тянулись так медленно, и меня не покидал жуткий страх. Я чувствовала себя заключенной в невидимую клетку, в которой страдала и боялась, и могла лишь беспомощно ждать. Любовь к милому мужу превратилась в нечто ужасное — отчаянное, страстное, навязчивое желание обладать, сохранить, удержать. Я страшилась упустить его из виду, а отыскивая взглядом, все смотрела и смотрела, словно опасалась забыть. Наверное, звучит это странно! Но это правда. Я была одержима страхом и ужасным предчувствием.
Нам предстояло провести там пять ночей, удар последовал на третью. Днем я уснула. Венеция лишала меня сил, а страх изводил. Я ничего не могла с собою поделать, и, пока спала, Лоренс вышел прогуляться. Ему нравилось бродить по площадям, ходить над водой по мостам, любоваться всем вокруг. Когда я проснулась, он был в номере и восторженно улыбался. Сообщил, что случайно наткнулся на друзей, — это невероятно, но в Венеции действительно всегда встречаются знакомые. Друзья жили здесь по несколько месяцев в году, в палаццо на Большом канале. Завтра ночью состоится мини-карнавал с костюмированным балом. Друзья устраивают вечеринку. Нам предстояло к ним присоединиться. Костюмы и маски возьмем напрокат, муж договорился, что мы будем у них через час.
Как мне передать вам страх, который наводило то место? Узенькая темная лавка в одном из бесчисленных проулков, сильно вытянутая. Стены увешаны костюмами, масками и шляпами, традиционными для карнавалов и балов в Венеции, однако в них не было ничего приятного, красивого или забавного, напротив — все они казались мне зловещими и странными. Можно было облачиться в наряд льющего слезы еврея, сатира, мясника, короля со скипетром или мужчины с обезьянкой на плече; одеться крестьянской девушкой, уличным буяном или встать на ходули; изобразить из себя Панталоне, Пульчинеллу, а то и чумного лекаря. У меня, как у женщины, выбора было меньше. Лоренс хотел видеть на мне шелк, кружево и тафту и усыпанную драгоценностями маску, однако я предпочла одеться крестьянской девушкой, которая несет в корзинке ребенка: никак не могла превозмочь себя и предпочесть наряд поискуснее, хотя все же вынуждена была взять маску на украшенной лентами рукоятке. Лоренс выбрал большой черный плащ, шляпу-треуголку и черную маску, покрытую перламутровыми пуговками. И еще длинные блестящие сапоги. Он был увлечен, возбужден, словно ребенок, собирающийся на праздник. Видеть его было невыносимо: меня к тому времени уже лихорадило от страха. Я не могла сдержать приступов внезапной дрожи, лицо мое смертельно побледнело. Я молилась, чтобы все это началось и кончилось поскорее: почему-то была уверена, что сразу после этого пропадут все мои страхи.
Ночь выдалась жаркая, и меня мутило от запаха загаженных каналов, чьи черные тинистые воды, казалось мне, полнились всеми нечистотами и мусором города. Пахло пережженным маслом и дымом от ракет, от уличных ларьков с едой несло пригоревшим мясом и странными пряностями. Бальный зал в палаццо был битком набит галдящими людьми, мне чудилось нечто зловещее в невозможности увидеть лица, понять, старые или молодые перед тобой и даже мужчина это или женщина. Но еды и питья было вдоволь, каждый сам выбирал себе по вкусу, и я немного подкрепилась, поев фруктов, цукатов и выпив какого-то шипучего вина. Потом мы танцевали с Лоренсом, и вечер стал казаться если и не очень приятным, то по крайней мере не таким пугающим, как я опасалась. Время шло.
Я уже почти развеселилась, почти успокоилась, когда объявили, что мы покидаем палаццо и выходим на улицы, чтобы в сопровождении примкнувших прохожих пройтись по площадям под вспышки ракет и под взглядами жителей, смотрящих изо всех окон. Очевидно, так полагалось. Люди толпами ринулись вон: спешка, общая сумятица, во время которой меня оттерли от мужа. Вместе с другими бражниками я неслась вперед рядом с Пульчинеллой, священником и злой старой ведьмой; мы потоком низверглись по широкой лестнице и выплеснулись наружу. Горели факелы. Я и сейчас их вижу — оранжевые и дымящиеся на фоне ночного неба. Вам эта сцена тоже знакома, доктор Пармиттер. Вы ее видели достаточно часто. Свет, пляшущий на темной воде. Гондолы в ожидании. Толпы, напирающие сзади. Маски. Сверкающие глаза. Свет в окнах домов вдоль Большого канала. Вы все это видели.