Страница 99 из 138
— Жизнь русского человека бесценна! — повторял юноша слова Константина Петровича, едва они познакомились. — Я не немец, я русский. И все русские — мои братья. А разве нужно доказывать, что брат не пожелает смерти брата?
Позднее — после Шипки, Плевны и Рущука — великий князь, давно ставший цесаревичем, прибавлял:
— Я видел кровь! Ничего ужаснее преждевременной смерти человека нет! Пусть и турка!
Проницательный Мещерский сразу и давно сообразил, каким влиянием пользовался Константин Петрович в Аничковом. Разумеется, Константин Петрович знал о слухах, которые сопровождали шлейфом интимную жизнь князя, но не придавал им значения. Мало ли что несут великосветские сплетники. Сегодня упреки Мещерскому показались бы смехотворными. В Москве и Петербурге открыты гей-клубы, и их посещают многие известные личности, не скрывая своих пристрастий, которые при коммунистическом режиме гарантировали приличный тюремный или лагерный срок. За рубежом крупные чиновники, например, градоначальники Берлина и Парижа или глава одной из вполне легальных правых партий в Голландии, с удовлетворением сообщают избирателям о собственной принадлежности к сексуальному меньшинству определенной направленности. Но в России до сих пор к геям относятся все-таки с подозрением. В XIX веке свет довольно сурово осуждал педерастию. Однако в начале 70-х годов об увлечениях Мещерского судачили втихомолку: дамы, прикрыв блестящие глазки и рот веерами, господа, сияя огромными звездами на черных фраках, скривив губы и сломав бровь.
Мещерский в придворной толпе держал себя безукоризненно. Великий князь Александр считал его сердечным другом, больше, однако, отдаваясь душой иной представительнице рода Мещерских — фрейлине Марии Элимовне Мещерской, дочери французского поэта и ревностного переводчика Пушкина князя Элима, назвавшего Александра Сергеевича «гением необыкновенным» в речи, произнесенной 26 июля 1830 года в «Атенее Марсельском». Иногда Константину Петровичу чудилось, что цесаревич по-настоящему влюблен. Отношения с княжной, правда, не имели перспективы, и все участники игры в фанты понимали это, кроме самого наследника.
На Мещерских лежал резкий отпечаток аристократического рода, к которому они принадлежали, и у Константина Петровича, с его историческими наклонностями и невероятным интересом к древности, с его уважением к державным традициям, генеалогический чертеж владевших исконно русским краем князей вызывал в прошлые времена скорее не человеческий, а научный интерес. Кем только не были Мещерские! И военными, и чиновниками, и литераторами, и придворными. А князь Элим, атташе в Париже и камер-юнкер, привез в Петербург известного журналиста Леве-Веймара к Пушкину за несколько месяцев до роковой дуэли. Заглянув после личного знакомства с Владимиром Петровичем в «Бархатную книгу», Константин Петрович выяснил, что нынешние Мещерские числят предком ширинского князя Бахмета Усейновича, засевшего в Мещере в 1298 году. Не каждый знатный петербуржец или москвич имел столь продолжительный родословный стаж! Сына Беклемиша при крещении нарекли Михаилом. Целый век они не выпускали Мещеру из ухватистых, цепких и жилистых рук. В XVI и XVII веках обрусевшие князья успешно делали военную карьеру. Полковые и городовые воеводы верой и правдой служили царям. Несогласных с Москвой новгородцев и псковичей в 1650 году кроваво усмирил князь Никифор Федорович. Князь Платон Степанович шесть лет правил Малороссией — с 1769 по 1775 год, затем, завоевывая благосклонность столицы, рьяно исполнял обязанности наместника казанского, симбирского, пензенского и вятского. В конце века он опять занял кресло казанского генерал-губернатора.
Род Мещерских был разветвлен. В 5-й части родовой книги Калужской, Костромской, Курской, Санкт-Петербургской, Московской, Тульской, Черниговской и Полтавской губерний можно найти многочисленных представителей гордого клана. Но это еще не все! Владимир Петрович имел счастье быть внуком Николая Михайловича Карамзина. Его мать Екатерина Николаевна — дочь великого историка. Вот что вызывало острый интерес, и не у одного Константина Петровича.
Князь тоже окончил Училище правоведения, культивировал сперва, даже в частной жизни, традиции второго после Лицея в Царском Селе классического учебного заведения и начинал службу неплохо. Недолго, правда, проработал полицейским стряпчим и уездным судьей в Санкт-Петербурге. Вскоре перешел в Министерство внутренних дел на должность чиновника для особых поручений. С годами получил камергерский ключ и попросил причислить его к Министерству народного просвещения. Но официальная карьера никогда не была главным делом жизни умного, развитого и способного потомка Карамзина. Главным оказалось литературное ремесло, которым он владел блестяще. Княжеская репутация, составленная из разнородных, часто не соответствующих реальности элементов, погубила его творчество в глазах пресыщенных читателей. В советские времена писания Владимира Петровича или замалчивали, или клеймили, не прибегая к доказательствам. А между тем издатель «Гражданина» и нескольких других газет и журналов сам был превосходным автором романов — остросатирических, созданных со знанием основ труднейшего художественного жанра, в России мало из-за цензуры распространенного, — любопытных и достаточно правдивых мемуаров и журналистских корреспонденций, материал для которых он черпал на месте событий. Репортажи из воюющей Сербии — чтение захватывающее и… неожиданное. В неожиданности полезность и для современного читателя, которому не безразличны отношения сербского и русского народов: ведь Белград дважды втягивал Москву в войну.
Вот какой человек воскликнул, завидев Константина Петровича, входящего в приемную залу:
— Наконец-то вы здесь, среди нас! А я заждался!
Взяв Константина Петровича под руку, он провел гостя, плавно раздвигая толпу и огибая сидящих, к стоявшему у белой колонны человеку — немолодому, показавшемуся Константину Петровичу костистым и хрупким одновременно, одетому в зеленоватый сюртук, довольно поношенный, что подчеркивали мягкие складки брюк, тщательно отглаженных, и до блеска начищенная обувь. Франтоватый ее фасон и зеркальный глянец обладали каким-то скрытым смыслом.
— Это мой Достоевский, — сказал восторженно князь, — мой, мой друг! И первое лицо в «Гражданине»!
Достоевский несколько неожиданно для Константина Петровича и порывисто выбросил руку, будто зная заранее, что последует до конца жизни за крепким рукопожатием:
— Господин Победоносцев?! Я весьма наслышан и очень рад. Очень! Не ошибаюсь — Константин Петрович?
Протягивая и задерживая ладонь, сухую, горячую, и, глядя немного снизу вверх, он произнес:
— Давно и с интересом ждал нашего знакомства. Очень, очень рад!
Расширение судьбы
Сердечная тоска, иногда и зло глодала его всю жизнь, а сейчас, на исходе, на исчерпе ее, пользуясь словцом Солженицына, которое к месту и не к месту без ссылки на первоисточник вставляют теперь в прозу и стихи те, кому раньше оно и в голову не приходило никогда, считаясь неинтеллигентным и недостаточно интеллектуальным — простецким, — так вот именно на исчерпе жизни она, эта сердечная тоска, особенно тяготила и уже неотступно завладела им после отставки, после рескрипта, после благодеяний, которые якобы выбил из бывшего воспитанника Витте. Вопли разнузданной толпы и даже булыжник, разбивший стекло, угнетали не так сильно и явно, хотя толпу он с давних пор ненавидел, часто припоминая случай в церкви, когда прихожане сломя голову бросились за святой водой. Как тут обойтись без прочной и решительной власти для поддержания порядка, а власти нынче, как видно, нет.
Самые тяжелые годы припали на конец семидесятых и начало восьмидесятых, когда обстоятельства буквально обрушили на него новые обязанности, резко повернув судьбу и бросив ее в неизвестность. С ним, впрочем, случалось подобное или, вернее, ничего иного и не происходило раньше и в мелочах, и в крупном.