Страница 128 из 153
Лето после возвращения Иоанна из Новгорода и Пскова выдалось жарким, пыльным и мучительным. Чума и голод медленно и коварно подкрадывались к Москве, но еще не обрушились на люд столичный всей смертельной силой. Царь отдал распоряжение готовиться к походу на Ревель. Стало ясно, что открытое столкновение со Швецией неминуемо, а Швеция — противник серьезный.
— Шведа бить — не рыбу удить, — часто повторял Алексей Данилович Басманов — главный опричный стратег и воевода.
Однако теперь он не у дел, сидит, запершись в роскошно обустроенной избе, никуда носа не кажет, к себе никого не зовет, а царь видеть некогда первого и любимого друга не спешит. Между тем он опричнину придумал и в сердце Иоанна занял место наравне с князем Вяземским, долго никому не уступал самую высокую ступеньку у подножия трона. Без Басманова Разрядный, то есть Военный, приказ начал действовать с перебоями, но царь сие пока явственно не ощутил. Все двигалось по заведенному порядку, хотя железный механизм уже поскрипывал, будто в него кто песка подсыпал.
— Северные рубежи мы обезопасили навечно, — сказал Иоанн Малюте. — Измена в Новгороде и Пскове гадючью головку не поднимет. Ни поляки, ни шведы там поддержки не найдут. На очереди град наш стольный.
Новгородских изменников растыкали по тюрьмам и в столице, и в Александровской слободе. Весной Малюта из застенков не вылезал, вел розыск и днем и ночью. Царь нередко туда наведывался. Перебрали людишек без счета. Искали, кто Пимену пособник, кто поточнее показать на него может. Взяли однажды Василия — городового приказчика — на дыбу. Малюта его посчитал смышленым, а смышленые люди нестойки, ищут, как бы вывернуться и гибели избежать. Вот здесь и раздолье дознавателю. Ежели в наглую отрицаловку не уходит человек — обязательно ниточку даст, и ту ниточку лишь размотать остается. Погром в Новгороде подействовал на жителей, подорвав волю к сопротивлению. Оставшись один на один с заплечными мастерами и чувствуя, что выхода нет, мало кто наглухо запирался. На Василия почему-то Малюта крепко понадеялся и пригласил царя. Царь спустился в подвал, где располагался застенок, и сперва сам принялся расспрашивать.
— Правду откроешь — не просто живот сбережешь, а еще и награжу, — пообещал он городовому приказчику. — При дворе место получишь, воровать научат, и песни захочется тебе петь от жизни такой. Жить намерен али смерть кличешь?
Василий бухнулся на колени:
— Преблагий царь! Все поведаю, что знаю, ничего не укрою.
— Если ничего не утаишь, — улыбнулся довольный Малюта, — то рябины не отведаешь ни у меня в гостях, ни в аду.
Рябиной Малюта называл мелкие раскаленные камешки на железном листе. Упрямых ставил голыми ступнями, и несчастные были вынуждены подпрыгивать, как безумные. Однако желание одно, а умение сплести скаску — иное.
— Пимен меня к Курбскому посылал, — сразу признался Василий. — С грамотой. И в Москву я ездил к боярину, что на Неглинке живет.
— Врешь! — захрипел царь. — Обманываешь своего государя!
— Куда ездил к Курбскому? — спросил Малюта. — Где границу пересекал?
— Сначала в Дерпт пробрался, — ответил смышленый Василий. — А потом и далее берегом до Риги.
— Врешь! — опять воскликнул Иоанн. — На дыбу его!
Малюта сунул руки доносчика в хомут и вздернул. Василий взвыл:
— Обещали-и-и! Пропала моя головушка!
— Сознавайся, что солгал. — И Малюта едва ослабил натянутую веревку.
— Так что вам надо — не пойму! — со стоном вытолкнул из себя Василий.
— Истину, — лукаво произнес царь.
Он сам, впрочем, не знал, чего ему надо и какую истину он ищет. Хотел вытравить измену, а существовала ли она вообще? Стремился выведать правду, но людей болью понуждал к извету. Напраслины не желал, за самооговоры будто бы наказывал вдвойне, а получалось совершенно по-иному. Тогда и говорил Малюте:
— Не полезен он мне. Жить он не намерен! Убери!
Иоанн махнул рукой с безнадежностью. Малюта взял плеть, и недолго осталось дышать смышленому Василию.
— Следующего подавай! — крикнул Малюта новому помощнику по прозвищу Секира.
Он после возвращения из Новгородского похода почистил застеночную обслугу, в заплечные брал по рекомендации, расспрашивал лично, интересуясь и мелкими штрихами прошлого и характера претендента на должность. Секира отвечал всем требованиям шефа опричнины. Из Пскова, чисто русский, без подмеса польского там или литовского, в меру туповат, мускулист, ловок, с цепкой памятью, орудия пыток и норов их выучил быстро, на жалобы и стоны не реагировал, умел секирой башку снести с одного удара, но предпочитал придушить.
— Голыми руками лучше, — как-то обронил он. — Привычней, сподручней да и хлопот меньше.
— Это почему?! — удивился Малюта, которого не каждому удавалось удивить.
— Жаль сталь тупить да кровь лень стирать, — услышал он в ответ. — За ноги — да в яму! Туда и дорога цареву ослушнику, — прибавил помощник.
Малюта покачал головой и хмыкнул. Жалованье поднять не грех. Секира втолкнул следующего.
— Как звать? — спросил царь.
— Иона.
— Чей сын?
— Купца Резанцова.
— Врешь! А сам — кто?
— И сам купец.
— Врешь! Врешь! Врешь! Зачем врешь?!
— Истинный крест, великий государь!
— Как попал сюда? Почему в слободу свезли? В чем виновен?
— Ни в чем! Склад опричные пограбили, просил твоих оставить на расплод. В Нарве воск да пеньку в огне спалили. Пустили по миру! Ну я на твоего и замахнулся. Зачем товар портишь? В казну бери, для царя да для отечества ничего не пожалею, а в дерьмо зачем превращать труд человеческий?! Без смысла какие богатства разметали!
— На царского слугу посягнул, — промолвил Малюта.
— Литву ждал? — спросил царь. — Умысел на мою жизнь имел?
— Нет, — твердо отрезал Иона. — Нет, нет и нет. Хоть убей!
— И убью! — взревел Малюта. — На слугу замахнулся, в хозяина бы стрелу пустил. Али ножом предпочитаешь?
— Ты, палач, меня не заманивай и не путай. Я царю верный холоп, хоть ни разу его в глаза не видел.
Иоанн опустил на мгновение потеплевший взор. Верность?! Верности ему недоставало. Кругом предатели или воры.
— Ну и в чем твоя верность?
— В правде!
— Ну-ка поставь его, Малюта, на рябину, — велел Иоанн.
Поставили — заплясал Иона, завыл.
— Не тяни! Сказывай свои измены! — нервно прикрикнул царь. — Не то издохнешь, пес!
— Это ты мои измены сказывай! — простонал купеческий сын, свалившись на каменный пол.
— С кем дружбу водил? — спросил Малюта.
— Ни с кем!
— Как так?! — вскинулся Иоанн. — Человек без друзей — что зверь лесной.
И он ткнул Иону острием посоха:
— Ну-ка, Малюта, рябины, видно, ему мало, пусть повисит.
— В хомут его, Секира, — распорядился Малюта и без чьей-либо помощи подтащил бревно, чтобы заделать между щиколоток молодого купца.
Секира быстро вздернул обожженного. Малюта задвинул бревно и, упершись ногой, растянул белое тело что было мочи.
— Сознавайся! Не то раскаленную сковородку лизнешь. Тогда и спросу с тебя не будет! Замычишь, что корова! — погрозил Малюта.
— Да в чем мне сознаваться, отец родной! Не в чем! Даром терплю! Даром мучаете! Разорили опричные без жалости, и все! Детишки неизвестно где! Жене маточкино место разодрали — вдесятером навалились! В чем сознаваться-то?!
Голова у Ионы свалилась набок, и он обеспамятствовал.
— Значит, Литву ждал! — горько вздохнул царь. — Не нужен он мне! Убери!
Секира вынул безжизненное тело из хомута и потащил вон.
Так перебрали многих — не только в слободе, но и в Москве, — ничего толком не выяснив. Один иногда показывал на другого, третий ссылался на слухи, четвертого уличали в связях с литовцами и поляками. Иоанн сердился, был нетерпелив, но всю добытую страданиями ересь велел тщательно протоколировать. Мало того: требовал от Малюты точно составленных отчетов. Дьяки Сыскного приказа после возвращения из похода отписали прилежно замечательный документ, от которого Григорию Лукьяновичу уж никак не отмазаться. Здесь придется несколько отвлечься и привести реконструированный текст предисловия к синодику опальных царя Ивана Грозного (7091 года), предваряющего списки невинно погубленных русских душ. Читая эти списки, начинаешь думать, что Иоанн и вправду был немец, то есть человек германского происхождения, о чем любил заявлять неоднократно, вломившийся на русскую землю с войной и изничтоживший ее народ. В привязанности к немецкому он напоминает императора Николая I, приветствовавшего один из прусских полков, носящих его имя: