Бирон

Смертельная бледность покрыла лицо Рейнгольда. Он бросил взгляд на окно.

— Не рискуйте напрасно, — насмешливо произнес Арсений Кириллович. — Внизу солдаты. Верховному совету все известно. Вас завтра же будут судить. Приговор известен заранее. Но я хочу, — продолжал Шастунов, приближаясь к Рейнгольду и с ненавистью глядя на него, — хочу оказать вам милость. Я избавлю вас от руки палача. Берите вашу шпагу и защищайтесь. Иначе я просто убью вас!

С этими словами князь обнажил шпагу.

Слабый свет двух свечей освещал просторную комнату. Сальные свечи горели неровным светом, и то увеличивались, то уменьшались тени противников на белой стене.

Рейнгольду не было выхода. Если он откажется драться, Шастунов просто убьет его. Он видел это по неумолимому, жестокому выражению глаз молодого князя. Конечно, Рейнгольд предпочел бы быть арестованным. Мало ли что может случиться? Здесь же, он чувствовал, смерть к нему ближе.

— Ну что ж, я жду, — нетерпеливо произнес князь, играя шпагой.

— Я готов, — с внезапной решимостью проговорил Рейнгольд, беря со стола брошенную на него шпагу.

Рейнгольд был выше ростом, сильнее, опытнее Шастунова. Борьба на шпагах, на палашах была хорошо знакома ему еще с тех времен, когда он состоял при герцоге Фердинанде и вступал в единоборство с лучшими рыцарями…

Легко и свободно он перекрестил воздух шпагой и стал в позицию. По тому бешенству, с каким нападал на него князь, он решил, что князь скоро утомится, и с рассчитанным хладнокровием отражал его удары. Он был почти уверен в своей победе над этим пылким мальчиком… Но скоро его уверенность начала сменяться ужасом. Недаром Шастунов брал уроки у знатнейшего в Париже maitre d'armes [48]итальянца Бенотти, у которого занималась фехтованием вся придворная аристократия. Свет свечей отражался на кончике его шпаги, и эта светлая точка сливалась в глазах Рейнгольда в одну ослепительную молнию, по всем направлениям бороздившую воздух. Казалось, силы князя увеличивались с каждой секундой. Рейнгольд уже чувствовал усталость в руке и медленно отступал к стене. На его лбу выступил холодный пот, зеленые и красные круги вспыхивали и гасли перед его глазами. Он уже прижался спиной к стене. Он видел перед собою сверкающую молнию шпаги князя и его горящие ненавистью и торжеством глаза. Страшным ударом князь, как бритвой, разрезал его тяжелый атласный кафтан от самой шеи до пояса.

«Погиб», — пронеслось в голове Рейнгольда.

Пронзительный крик раздался за спиной князя. Он на мгновение обернулся и увидел исполненные ужаса черные глаза. Этот миг погубил его. Рейнгольд воспользовался случаем и, вытянув руку, нанес князю прямой удар в плечо.

— А, подлец! — шатаясь на ногах и роняя шпагу, воскликнул князь.

— Рейнгольд! Убийца! — услышал он знакомый голос сквозь туман, заволакивавший его сознание.

Лопухина бросилась к нему.

— Не время заниматься им — надо спасаться, — торопливо говорил Рейнгольд, выдвигая ящики стола и беря заветные мешочки.

Его не удивил и не обрадовал приход Лопухиной. Для него, охваченного животным страхом, не существовало никого!

Он не слушал, что говорила ему Лопухина, не обращал на нее никакого внимания, торопливо накидывая на себя брошенный при входе в комнату Шастуновым плащ.

— Прощай, — сказал он. — Тебе нечего бояться. Я дам тебе знать… — И он выбежал из комнаты.

Уверенным шагом прошел он мимо солдат. Увидя у ворот унтер-офицера, он обратился к нему и сказал:

— Князь приказал тебе осмотреть сейчас же весь двор. Иди.

Унтер-офицер отдал честь и поспешил во двор. Очутившись в безопасности, граф облегченно вздохнул.

Как ни спешил Алеша исполнить данное ему поручение, гонцы Остермана опередили его. Когда он появился около дома Салтыкова с отрядом солдат Копорского полка, дом был погружен в безмолвие. Однако Алеша приказал открыть ворота. Оставил во дворе солдат и вошел в дом, переполошив всех слуг.

Но в доме никого не было. Даже сама Салтыкова была в эту ночь дежурной статс-дамой во дворце. Однако Алеша на всякий случай расставил вокруг дома и во дворе сторожевые посты, строго приказав никого не выпускать из дома, а сам поспешил в Мастерскую палату, куда было приказано явиться им по исполнении поручений, так как члены совета направились туда из дома Голицына.

Подобная неудача постигла и Дивинского. В доме Черкасского остались одни женщины. Алексей Михайлович уехал…

Уже брезжил рассвет, когда Макшеев и Дивинский явились в Мастерскую палату. Их позвали в залу заседаний, где собрались верховники, кроме Головкина и Алексея Григорьевича Долгорукого.

Неудача предпринятого не особенно поразила фельдмаршалов.

— Ну что ж! — сказал Михаил Михайлович. — Они не уйдут от нас. Не сегодня — так завтра. А где же третий? — спросил он.

Никто не мог ответить ему, где Шастунов.

Отпустив офицеров, верховники приступили к обсуждению предстоящего дня и дальнейшей судьбы Бирона и остальных после ареста. Что все их главнейшие враги будут сегодня в их руках — они нисколько не сомневались. Но они не были бы так уверены в себе, если бы совершили объезд по Москве и заглянули бы в полки Преображенский и Семеновский. И если бы они знали, что сегодня, на 25 февраля, Черкасский и Матюшкин уже испросили у императрицы разрешение явиться к ней с представителями шляхетства и генералитета — просить о рассмотрении нового государственного устройства, — верховники тоже не были бы так спокойны.

Получив от Остермана угрожающие вести, Салтыков тотчас бросился в Преображенский полк, Черкасский — в Семеновский, а графа Матвеева и Кантемира послали к кавалергардам.

Секретарь Преображенского полка Булгаков радостно встретил Салтыкова.

— Пора? — спросил он.

— Пора, — ответил Салтыков.

В несколько минут Булгаков оповестил своих сторонников-офицеров, и скоро батальон полка в боевом снаряжении, с заряженными ружьями, в глубоком молчании двигался по улицам Москвы ко дворцу.

То же произошло и в Семеновском полку, а Матвеев и Кантемир вели с собою человек двадцать кавалергардов.

Императрица не спала всю ночь, лихорадочно ожидая событий. Как только явился Салтыков, она тотчас приказала отпустить караул и сменить новым.

Во дворец были введены кавалергарды и по две роты преображенцев и семеновцев. Они были расставлены у всех дверей и в залах, рядом с тронной. Остальные были расположены вокруг дворца.

«Ну, теперь пожалуйте, гости дорогие!» — со злобной улыбкой думала Анна.

Наступал решительный день.

XXVIII

Лопухина беспомощно стояла на коленях перед телом Шастунова. Она расстегнула ему мундир. Брызгала в лицо водой — все было напрасно. Шастунов лежал неподвижно, с плотно закрытыми глазами, и только слабо бьющееся сердце указывало, что жизнь еще не совсем покинула его. С отчаянием и раскаянием глядела Лопухина в прекрасное лицо князя. «Убит, убит, — думала она, ломая руки. — И убила его я, я, я!..»

— Пока еще нет, — раздался над ней тихий голос.

С легким криком вскочила она на ноги и увидела перед собой черную фигуру. Бледное энергичное лицо вошедшего было как будто знакомо Лопухиной; словно где-то она видела эти проницательные глаза.

— Не пугайтесь, — продолжал по-французски незнакомец. — Вы уже видели меня на балу у графа Головкина. Я — де Бриссак.

Лопухина тотчас вспомнила, как на балу она обратила внимание на стройную фигуру, всю в черном, с брильянтовой звездой на груди.

— О, да, я помню вас, — произнесла она. — Вы угадали сейчас мои мысли. Вы поможете ему? Да?

Она смотрела на него прекрасными, полными слез глазами.

— Я для этого пришел, — спокойно сказал де Бриссак.

— Вы знали? — в изумлении воскликнула Лопухина.

— Я знал это, женщина, — строго ответил де Бриссак, наклоняясь к князю.

Он легко поднял его и осторожно положил на диван. Лопухина с тревогой и суеверным страхом следила за всеми движениями де Бриссака.

48

Учителя фехтования (фр.).