Страница 9 из 165
Могучий молот Даву! Он овладел сутью наполеоновского маневра. Штурмовать, штурмовать и штурмовать! Штурм чередовать с фланговыми ударами. Каждый раз отыскивать новое неожиданное место для атаки и добиваться там решительного перевеса. Угрожать окружением, если не удается по-настоящему окружить, и бить врага с тыла. Зажать в тиски и давить, давить, давить, не позволяя перевести дух. Выкатывать пушки на открытую позицию и расчищать путь картечью, бросая в заваленную телами рваную дыру сначала гренадер, довершающих штыками начатое, а затем и кавалерию — массивных драгун на ганноверских лошадях, расширяющих прорыв, и только потом догоняющую уцелевших легкую конницу, в задачу которой входит изрубить всех еще стоящих на ногах. Даву угадывал, когда нужно атаковать рассыпным строем внезапно, а когда медленно и неуклонно железным каре разрезать оборону противника. Даву изучал обстановку заранее. Он не боялся ни крови, ни потерь! Могучий молот Даву!
Наполеон посылал его, когда надо было разбить стену.
Вторая польская война
В сопровождении сверкающей позументами свиты они поднялись по пологой, выбитой саперами тропе к громадной палатке, где камердинеры, прибывшие вчера, разложили мундиры для императора и приготовили туалетные принадлежности. Свита остановилась у входа. Развевались цветные плюмажи. Сияли ордена и пряжки. Надежно тускнели витые эфесы шпаг, похожие на золотые изделия Бенвенуто Челлини. Похоже, что они подготовились к параду на Елисейских полях. Зрелище было величественным. Да, именно так надо начинать кампанию. Это вдохновляет солдат, вселяет в них веру в императора. Не прошло и пяти минут, как он готов был к свиданию с нетерпеливо поджидающей его Великой армией. Он вышел к ней в массивной жгутообразной и не очень удобной форме варшавских гусар, чем привел славянских католиков в полное неистовство. Польский перекрывал французский. Матка Боска, как он прекрасен! Да здравствует Франция! Да здравствует Польша! Да здравствует император!
Впрочем, и солдаты молодой гвардии не отставали от поляков. Они, правда, в отличие от славяно-католиков, совершенно не отдавали себе отчета, где находятся, куда их привел обожаемый император, зачем они маршировали день и ночь, преодолев пол-Европы, и с кем им придется сражаться. Слух, что там, за рекой, лежит дорога в Индию, передавался из уст в уста. Добраться бы до несметных богатств, которыми пользуются проклятые англичане. Жемчуг и алмазы, рубины и сапфиры, изумруды и бриллианты снились им на коротких привалах. Браслеты, ожерелья, серьги привезут они своим любимым из восточного похода. И не знали молодогвардейцы, что драгоценности, переливающиеся всеми цветами радуги и вспыхивающие сотнями огоньков, есть всего лишь предвестье слез, опасности и горя.
Они прогоняли прочь маркитанток, которые им говорили правду, что жемчуг — к слезам, ожерелье — к неприятностям, браслет — к западне, перстни — к ссорам, а лучистые соблазнительные бриллианты — это к ложному счастью. Да и сама золотая корона на голове символизирует глупость! Но корону носит император! Следовательно, заявлять подобное — государственная измена! Военная полиция Наполеона боролась с суевериями. Но вещие сны продолжали будоражить горячие головы.
— Да здравствует император! — взрывались, надсаживаясь, окрестности. — Да здравствует император!
Потом все вдруг смолкло. И только его голос взлетел над сбившимися в энтузиазме когортами:
— Солдаты! Вторая польская война началась!..
Шквал радостных кличей вынудил его взмахнуть рукой. Постепенно солдаты успокоились, и он произнес лаконичную и емкую речь, которая как две капли воды походила на сотни прежних призывов. Нечто подобное он извергал из себя и в Египте, и в Италии, и в Германии, и в Польше, и, конечно, во Франции — перед каждой схваткой, и каждый раз слова — крылатые и могучие — воспринимались свежо, по-новому, будто впервые. Он тиражировал текст легко и свободно, без усилий и траты дорогого времени, которого всегда недоставало. Внезапно оборвав клокочущий внутри поток, он возвратился в палатку, чтобы принять привычный облик. Он переоделся в серый походный сюртук, обожаемый старой гвардией, взял в руки треугольную шляпу со скромной кокардой и поношенные перчатки и опять вышел на воздух. Он обратил взор к солнцу, затянутому пепельной пеленой. Армия возвращалась к повседневным заботам. Лошадям насыпали в мешки фураж, канониры чистили и смазывали пушечные колеса, повара раздавали пищу. То там, то здесь клочковато вспыхивала военная музыка. Солдаты готовились к переправе. Дивизии перестраивались, приближаясь к трем мостам — для пехоты, кавалерии и артиллерии. Вдали из недр замершего леса выливалась бесконечная нить обозов. Все скучивалось и уплотнялось в ожидании начала общего движения на Восток. Он привел без потерь на берега Немана Великую армию. Дисциплина на марше оставалась железной. Несколько изнасилований, две-три кражи, с десяток убийств. Исчезла дюжина бочек с вином. Остальное — или по обоюдному согласию, или за деньги. Целая Европа поднялась против России: поляки, испанцы, португальцы, итальянцы, саксонцы, вестфальцы, баварцы, сардинцы — ну и конечно, ударную силу составляли французы. Однако он сбережет французскую кровь!
Он чувствовал себя французом, хотел им стать и стал. Но он знал, что между ним, корсиканцем, жителем городка Аяччо, и теми, кто родился в Париже, Бордо или Лионе, есть различие. Он утаивал это различие от других и нередко даже от себя. Его храбрейшим маршалам, таким как благородный Ней или бывший контрабандист Массена, иногда делалось дурно от запаха крови и вида гниющих трупов. У него никогда не кружилась голова, а тела убитых вызывали лишь раздражение. Именно победителю приходилось их убирать. Побежденные были мертвы или отсутствовали. Он приказал создавать похоронные команды из пленных, но пленные плохие землекопы, и трупы, едва присыпанные землей, воняли, отравляя ему сладостные мгновения триумфа. Впрочем, он легко переносил эти испытания. Труп врага хорошо пахнет. Не он заметил — древние!
И все-таки он недаром тремя мощными, строго нацеленными массами промаршировал по прекрасной — ухоженной и сытой — земле Европы. Четыре года континент не знал большой войны, и вороны изрядно отощали. Теперь он их подкормит. По дороге солдаты торопливо глотали еду, торопливо брали подвернувшихся женщин — конечно, с их согласия! — и мечтали об обещанных победах. Победы не за горами, победы обязательно будут. Он накопил огромную мощь.
— Меня беспокоит дивизия Фриана, — сказал император Бертье. — Где она?
— С минуты на минуту появится здесь. Я уже получил донесение, — ответил начальник штаба, который давно научился предвосхищать любой вопрос императора, держал в уме номера всех частей Великой армии и знал, кто и где в данный отрезок времени находится, то касалось даже отставших и заблудившихся вроде генерала Луи Фриана, начальника образцовой дивизии корпуса Даву. Фриану предназначалось идти на конце длинной, спущенной с тетивы стрелы.
Татаро-монгольские ассоциации не были чужды Бонапарту. Татары его интересовали. Сильное племя! Отличные кавалеристы! Вообще Восток занимал его, особенно Чингисхан, Тамерлан и Батый. Странно, что они не сблизили свои границы с Европой. Проиграв Египет, он устремил взгляд в другую сторону. Холод легче переносить, чем жару. По крайней мере жажда не мучит. Сейчас он реже думал об Александре Македонском, Карле V и Фридрихе II. Судьба Карла XII постоянно волновала его. Жаль, что Вольтер не совладал с занятной темой. Вообще Швеция упорно играет отрицательную роль в его делах. Бернадот и его супруга… Император отогнал от себя неприятные мысли.
Фриан действительно возник из небытия через четверть часа. Бертье, который, как два эполета, носил два титула — принц Невшательский и князь. Ваграмский, почти никогда не ошибался, если принимал решения сам. Единственная ошибка стоила ему жизни.
— Сир, — обратился к нему маршал Жерар Кристоф Мишель Дюрок, герцог де Фриуль, — казачий арьергард уходит на северо-запад.