Страница 16 из 165
Бенкендорф пересел на лошадь и подъехал к окну кареты.
— Ваше высочество, я надеюсь, вы готовы к встрече? Скоро появится граф Петр и делегаты магистратуры, — предупредил он.
Но ни великая княгиня, ни Тилли его не услышали. Они были пленены плавными очертаниями города, укрытого пока не облетевшей золотисто-зеленой листвой с багровыми пятнами, сияющим куполом отдаленной Софии, о которой столько слышали от князя Юсупова, высокой колокольней Печерской лавры и миниатюрным беленьким Выдубецким монастырем, который был будто оправлен в изумрудно-янтарную россыпь, льющуюся с обрыва.
— Действительно мать городов русских, — сказала по-немецки великая княгиня, хотя с Тилли в путешествии они говорили больше по-французски. — Ее величество права. В древности недурно выбирали места для жизни. Недаром здесь так много польской знати.
— Но это ведь не Польша? Почему им разрешают селиться? — удивилась Тилли.
Встреча на берегах Днепра
Лошади замедлили бег, и Тилли, высунувшись из окна, сообщила подруге, что группа всадников, предшествующая первой карете, где находился цесаревич с камер-юнкером Вадковским и гофмейстером Салтыковым, как бы распалась надвое, пропуская графа Румянцева-Задунайского с пышной свитой, скачущего впереди разноцветной кавалькады, задние ряды которой терялись в желтовато-розовой от поднявшейся пыли глубине.
Кареты остановились, и граф Петр отсалютовал шпагой. Легко для такого грузноватого человека он спрыгнул на землю с пританцовывающего жеребца. Дверцы кареты в ту же секунду открылись, и из нее буквально вылетел порывистый цесаревич. Они крепко обнялись, потом отстранились друг от друга и снова обнялись.
Поодаль массивным и густым сине-стальным колером переливался и светился Днепр. Граф Петр не сел в карету в ответ на приглашение цесаревича. Без помощи адъютанта он опять вскочил на едва успокоившегося жеребца, смирил его железным движением, и кортеж медленно покатился к мосту. Перед самым съездом карета цесаревича остановилась. К великой княгине подскакал взволнованный Бенкендорф и хрипло предупредил:
— Ваше высочество, не испугайтесь. Сейчас раздастся салют в вашу честь! Тилли, смотри в оба!
И тут же раздался одинокий выстрел. В небо взвилась, шипя, сигнальная ракета. Не успело эхо от выстрела смолкнуть, как с противоположного берега прозвучал оглушительный залп. Над белыми крепостными стенами, внезапно поднявшимися среди деревьев, показалось дымное клубящееся облако. Кортеж осторожно вполз на поскрипывающий под колесами и пошатывающийся на волнах мост. Где-то посередине реки великую княгиню и Тилли охватил страх.
— Ах, Тилли! — воскликнула откинувшаяся на спинку сиденья великая княгиня. — Мы сейчас рухнем в воду.
— Я никогда не встречала такой широкой реки. И наверное, она самая глубокая на свете. Не бойся, граф Петр нами предводительствует. Ты не забыла, что он усмирил Дунай? Христофор мне описывал, как они переправлялись в бурю на барке и граф Петр командовал, будто заправский моряк. Впрочем, мы уже почти на другом берегу.
Торжественная музыка отвлекла их. Карета, переваливаясь на досках, мягко спустилась по пандусу на расчищенную от травы и каменьев, золотистую от мелкого речного песка площадку.
— Кажется, мы благополучно возвратились домой, — засмеялась Тилли. — Да, домой!
Они были молоды и в те мгновения по-настоящему счастливы. Тяжелое и страшное будущее даже не мерещилось. Да и как не быть им счастливыми? После долгих и невыносимых лет разлуки они вновь вместе. Если не все, то многие мечты и желания осуществились. Петербургские неприятности отступили и затерялись сейчас в сладостном тумане. Ничто им не угрожает. Ни злые языки, ни суровый взгляд императрицы. Ни омерзительная бедность — потертые туфельки и вышедшие из моды платья с чужого плеча. С какой грустью рассматривала София Доротея еще невестой богатый гардероб покойной жены цесаревича. Как горько она сетовала Тилли в первых письмах на отсутствие самых необходимых туалетных принадлежностей. Какой у нее был скудный багаж! И никакого приданого! Неловко было жаловаться императрице на недостачу румян, белил и одеколона. Нынче по-иному. Она любимица императрицы. Мать двух ее боготворимых внуков. Красивейшим местом в окрестностях Петербурга владеет она. Павловск соперничает с Гатчиной. Обидно, правда, что детей воспитывает императрица, но вряд ли сама Мария Федоровна справилась бы с этим без помощи Тилли. И судьба Тилли устроена. Бенкендорф отличный семьянин. У них скоро появятся дети. Сыновья. Их назовут Александр и Константин, как и ее сыновей. Очень скоро, вернувшись из путешествия, они переедут в собственный дом. Карл фон Кюхельбекер, однокашник Göthe по Лейпцигскому университету и главный строитель Павловска, недавно познакомил Бенкендорфов с планом, составленным, когда Тилли находилась еще далеко отсюда — в Этюпе. Тилли уже полюбила будущий семейный очаг, строгий и вместе с тем веселый — такой близкий, такой немецкий, такой родной. Будущий семейный очаг! Она давно покинула родительский кров, перебравшись в Монбельяр. Конечно, София Доротея сделала для нее столько, сколько не сделал бы сам Господь Бог, но свой дом, в который она вскоре переедет, — совершенно другое. Своя постель, свое трюмо! Собственная комната — не то что маленькая конурка на втором этаже дворца в Этюпе и даже мансарда в Мариинтале. Это совершенно другое, нет, нет, совершенно другое! Какое немецкое сердце не вздрогнет при словах: мой дом! Нет такого сердца! Молодой, но уже великий поэт Göthe решил жить только в своем доме, предпочитая его апартаментам гросс-герцога. Великая княгиня тоже чувствовала себя счастливой, быть может, сильнее, чем Тилли. Когда она могла доставить радость другим, то ликовала больше, чем за себя. Это редкое качество вынудило ее имя — единственное среди жен русских царей — поместить в энциклопедии, составленные в XX веке русскими наследниками якобинцев.
Изумляющий посетителей Павловск — ее дом. Здесь будет все, как она пожелает. Павловск — память сердца, как скажут потомки после смерти императрицы. История жизни, начертанная на лоне природы. Паульлюст и Мариинталь символизируют союз душ. Павлова Утеха и Мариина Долина. Павел и Мария отныне связаны неразрывно на века. И она тут же решила отправить курьера из Киева в Петербург к Кюхельбекеру и изложить в письме то, что ей пришло в голову после отъезда из Царского Села. Пусть он не скупится и превратит дом Тилли в земной рай.
Музыка звучала громче. Они вышли из кареты и в сопровождении присоединившихся к ним Нелидовой и Борщовой направились к живописной группе военных и гражданских чинов, стоящих на специально построенном возвышении, обтянутом пунцовым бархатом. Граф Петр и его супруга, полюбившая великую княгиню с того самого ненастного и тревожного дня их первой встречи в Мемеле, приветливо улыбались, вглядываясь внимательно и сочувственно в ее лицо, будто хотели спросить, не нуждается ли она в чем-нибудь. Но великая княгиня ни в чем не нуждалась, кроме того, чтобы эта церемония поскорее началась и длилась подольше. Какой живительный воздух! Какая звенящая осенняя гамма цветов! И как здесь чудесно! Да это просто огромный Виртемберг!
Войт в строгом сером мундире с черными шнурами и золотыми пуговицами, члены магистрата, бургомистр и городской голова двинулись к ним, держа на вытянутых руках караваи с белым казацким хлебом — паляныцей — и деревянными солонками величиной с детское ведерко. У самых триумфальных ворот, украшенных лентами, напротив возвышения, они преклонили колена, и войт громко произнес речь верноподданного. Она была кратка, но зато сопровождалась выразительными жестами. Ни единого слова великая княгиня не разобрала, кроме здравицы в честь императрицы Екатерины и цесаревича. Снова заиграла музыка, и гости расселись по каретам, чтобы проехать под триумфальной аркой. Великая княгиня перешла к цесаревичу. А у Тилли сладко сжалось сердце, когда она увидела Бенкендорфа, дружески беседующего с Румянцевым-Задунайским. И даже вынужденное соседство с Нелидовой не испортило настроения. Она даже обратилась к противнице, чтобы не усугублять тягостное молчание: