Страница 72 из 115
— Но имя этого русского вельможи вы можете узнать!
— Я узнал его, ваше сиятельство, это Иван Иванович Шувалов.
ИЗ ИСТОРИЧЕСКИХ ДОКУМЕНТОВ
Я — ваш законный император. Жена моя увлеклась в сторону дворян, и я поклялся… истребить их всех до единого. Они склонили ее, чтобы всех вас отдать им в рабство, но я этому воспротивился, и они вознегодовали на меня, подослали убийц, но Бог спас меня. [После победы над дворянами обещание пожаловать казаков, татар, калмыков] рякою [рекою] с вершины и до устья и землею и травами и денежным жалованьем, и свинцом, и порохом, и хлебным провиантом, и вечною вольностью. Я, великий государь император, жалую вас.
Всему свету известно, сколько во изнурение приведена Россия, от кого ж — вам самим то небезызвестно: дворянство обладает крестьянами, и хотя в Законе Божьем написано, чтоб они крестьян также содержали, как и детей, но они не только за работника, но хуже почитали собак своих, с которыми гонялись за зайцами; компанейщики завели превеликое множество заводов и так крестьян работой утрудили, что и в ссылках никогда того не бывает, да и нет, а напротив того, с женами и детьми малолетними не было ли ко Господу слез?
ПЕТЕРБУРГ
Дом Семена Нарышкина
С. К. Нарышкин, Дидро
— Итак, очаровательный спектакль смолянок — наша прелестная «Служанка-госпожа» оставила вас равнодушным, Дидро. Вы даже не высказали необходимых комплиментов императрице. Но помните, я пытался предупредить ваше разочарование или безразличие.
— Всегда и везде одни комплименты! С тех пор как я вышел из вашего экипажа в Петербурге, я физически ощущаю, как все и всюду ждут от меня одних комплиментов.
— Это так естественно: все готовились к вашему приезду.
— Дорогой князь, это становится слишком обременительным и к тому же совершенно, как вы знаете, не соответствует моей натуре. Я не придворный и делать из меня придворного бесполезное и неблагодарное занятие.
— О, вы полны желчи, мой друг. Неужели вас вывела из себя эта действительно прелестная Катишь Нелидова?
— Меня вывела из себя только пустая трата времени — ничего кроме.
— Вы не допускаете самой возможности несколько развлечься, отойти от серьезных мыслей?
— Князь, я все допускаю, но в данном случае речь идет о моем детище, которое не унаследовало никаких черт своего родителя, и мое разочарование должно быть вам понятно.
— Вы имеете в виду институт благородных девиц?
— Всю систему образования, которая свелась к изумительной по богатству и изощренности — этого отрицать я не могу — театральной интерпризе, в которой заняты бедные девочки.
— Даже бедные?
— Бога ради, найдите для них другое определение — я не буду в претензии. Но как назвать их после того, как все детство было отнято у них ради бесчисленных упражнений, которые профессиональному актеру обеспечат всю будущность и кусок хлеба, а ими должны быть забыты сразу же, как они покинут — и это в самом скором будущем — стены института?
— Просто у них появятся другие обязанности.
— Вам все кажется таким простым? О нет, князь, это далеко не так. Яд сцены отравит всю их будущую жизнь тем мишурным и призрачным счастьем, которого они больше никогда не испытают.
— Не слишком ли серьезно вы подходите к простому детскому развлечению?
— Судя по достигнутым результатам и потраченному на них времени, оно и не детское и не развлечение. Это трудная работа, которую им придется бросить на полпути. Их по высочайшему капризу обрекли на время обратиться в актрис, и по такому же капризу всего лишат. Мне искренне жаль прелестную, как вы изволили выразиться, Сербину. Эта девочка действительно очень хороша, естественна, убедительна и к тому же, как мне показалось, умна — в разговоре со мной она сумела блеснуть природным остроумием и непринужденностью, — но что же дальше? Что дальше, дорогой князь?
— Если так подходить к жизни, Дидро, никто не получит в ней и проблеска счастья.
— Мы говорим не о счастье, а о чужой воле распоряжаться юными жизнями. Я не скрываю, что протестую против всякого насилия.
— Мой друг, вы зашли слишком далеко. В таком случае и родители не должны распоряжаться судьбами своих детей.
— Родители? Но это совсем иное дело. Родители будут думать о своем чаде всю жизнь до гробовой доски, императрица же поиграет в занятные игрушки и просто их отбросит.
— Она безусловно обеспечит их будущность.
— Откупится от нее деньгами? Если бы все в жизни решалось так просто! Игра в куклы — вот как называется этот пресловутый институт. Игра в куклы, которой забавляется ее императорское величество, может быть, потому, что не сложилась ее собственная семейная жизнь.
— Полноте, Дидро, что вы говорите: императрица не одинока, и у нее есть сын.
— Меня не интересует институт фаворитов. А что касается сына, я не заметил и тени родственной привязанности в обращении императрицы с наследником.
— У великого князя не простой характер! И он очень напоминает собственного отца.
— Против такого преступления трудно возражать. По это не мое дело, и я не хочу, чтобы меня заставляли по подобным поводам высказывать мою личную точку зрения.
ПЕТЕРБУРГ
Дом Алексея Ржевского
Г. Р. Державин, А. А. Ржевский, Д. Г. Левицкий
— Простите мне мою бесцеремонность, господин Левицкой, но уж коли мы встречались и не раз у Львова, я взял на себя смелость обратиться к вам с вопросом.
— Что ж так официально, Гаврила Романович? Все мы здесь друзья и единомышленники. Во многом, во всяком случае.
— Благодарю вас. Сказывал мне Богданович, думаете вы над портретом нашей монархини и портретом необычным.
— Это верно. Думать думаю.
— Для какого-либо места присутственного, если не секрет?
— Никакого секрета. Задумал я сию композицию сам по себе, а если уж потом кому покажется, напишу как положено.
— Композицию, вы сказали?
— Да-с, скорее аллегорическую, чем собственно портретную. Плод размышлений наших общих: какой видится идеальная монархиня.
— Сам над сим размышляю. Что правда, ко двору не приближен, а все же посчастливилось — видел государыню, как вас вижу.
— Это где же?
— В Петровском графа Разумовского, что под Москвой, где ее императорское величество к въезду торжественному для коронационных торжеств готовилась. Я на карауле от своего полка Преображенского стоял.
— Давненько это было.
— А у меня все перед глазами стоит. Ее величество что ни день инкогнито в Москву ездила, а по вечерам прогуливаться выходила. С княгиней Дашковой, помнится. Обе росту невысокого. Государыня чаще в мундире Преображенского полка. Сразу видать, осанка царская, взор милостивый, снисходительный. Нам, караульным, однажды доброго вечера пожелала.
— Караульным? Вы, что же, на часах стояли?
— На часах и есть, как солдату положено. Офицером-то мне быть не довелось. И еще государыня спросила, знаем ли Москву. Мой товарищ не знал, а я отвечал, что знаю, хоть и не московский родом.
— С родителями живали?
— Только вам и признаюсь, Дмитрий Григорьевич, в такой бедности детство прошло, что и не дай Господи. Мы, как дворяне, по Казанской губернии приписаны, а чтоб меня учиться устроить — батюшка все о сухопутном шляхетном корпусе для меня мечтал — надо было в Москве в герольдмейстерской конторе бумаги выправить. Батюшка в первый раз меня повез, мне десятый год пошел. Денег лишь до Первопрестольной хватило, а за бумагами следовало в Петербург ехать. Так ни с чем и вернулись. Батюшки вскорости не стало, матушка со мной в путь собралась — о Московском университете нам с ней мечталось. И снова неудача — бумаги не те, одежонка для студента плоха. Спасибо, в родной Казани от гимназии не отказали, а после нее без денег все равно одна дорога — в солдаты.