Страница 52 из 115
— Вот и опасаюсь, нахлебником бы не стать, Ипполит Федорович.
— Какой же вы нахлебник, Дмитрий Григорьевич. Сами знаете, как по мыслям хозяину и сыновьям его пришлись. Обо мне уж и говорить нечего. Невелика шишка Богданович, только и я здесь при деле, при своем месте. К тому же мы с вами без малого земляки — хоть по-польски поговорить, хоть по-нашему, по-малороссийскому, пошутить, все легче.
— Премного благодарен, Ипполит Федорович, за доброту вашу. Только работы для себя не больно много вижу. Живописцы-то, с которыми из Петербурга приехал, к новому году все назад воротились.
— А разве не знаете, задумала государыня великий маскарад учинить.
— Да ведь маскарады в Москве и так один за другим идут.
— Идут, да не такие. Хочет государыня великое представление дать. Одних актеров четыре тысячи!
— Господи! Да откуда же столько-то собрать?
— Ну, не совсем настоящих актеров, а ряженых, так сказать, а уж среди них и певцы, и музыканты, и лицедеи. С согласия государыни господам Хераскову и Сумарокову поручено программу сего шествия писать.
— Шествия? Вы сказали, как будто, представления?
— И так, и так можно. Потому как действие сие будет происходить по ходу процессии, а процессия должна несколько дней по различным улицам московским передвигаться. Чтобы всем москвичам вдосталь наглядеться. Там и ваш труд, Дмитрий Григорьевич, не иначе понадобиться может.
— А где ж там место для живописи? Разве оказы какие или ворота новые триумфальные?
— Заранее не скажу, только Михаил Матвеевич предупредить вас о присутствии вашем велел.
— А, вот вы где, господа! Слышу, кто же это так горячо дискутирует? Голоса знакомые, а сразу в толк не взял: Богданович с Левицким. Вот и отлично, что нашел я вас. Прошу в гостиную голубую — наметки программы нашей послушаем. Посоветоваться никогда не мешает. Кстати, Дмитрий Григорьевич, актера нашего преотличного узнаете — Волкова Федора. Ему государыня с актерами заниматься велела. Александру Петровичу Сумарокову одному не под силу, да и подход у него иной.
— Это что за Волков — не из Ярославля ли?
— Из Ярославля. Купецкой сын.
— Да уж вы, Михайла Матвеевич, прибавьте, что господин Волков в Шляхетном корпусе не один год провел. Без науки какой актер!
— Вот ты Ипполит, все Левицкому в подробностях и расскажи, а теперь времени терять не будем. Раз, господа, все в сборе, прошу вас, Александр Петрович, слово за вами.
— Что ж, порешили мы шествие сие из девяти отделений делать, чтоб перед каждым отделением свой знак несли.
— Подобно главам книжным?
— Вот именно. Здесь ведь что важно — чтобы народ в готовности был с каждой главой ознакомиться, сразу что к ней относится припомнил да в уме держал. Отделения все непростые — сразу посмотреть, не разберешься. В них должно изъявить гнусность пороков и славу добродетели. Отсюда и название — «Торжествующая Минерва». Мы с Михайлой Матвеевичем так постановили: объяснительные стихи к маскараду херасковские, а хоры мои, сумароковские. Машины и всяческие аксессории театральный машинист господин Бригонций сделает.
Итак, первыми пойдут провозвестники торжества с огромною свитою. С ними трубачи, литаврщики, чтобы народ собрать.
— Москвичей чего собирать. От них в какой тайне ни держи, все едино сбегутся. С ночи места занимать будут — никаким морозом-дождем не разгонишь. Любопытны больно.
— Верно, Михайла Матвеевич. Только без вступления никак нельзя. Наподобие театральным представлениям.
— Не спорю, не спорю, Александр Петрович. Это я только про москвичей. Другого такого народу не сыщешь.
— Так вот, перед первым отделением несен должен быть знак Момуса, бога насмешки, который ничему веры не дает, надо всем потешаться норовит, каждому помыслу противустоит. Отсюда и наименование отделения — «Упражнение слабоумных». Вы что здесь, господин Волков, предложить можете?
— Для начала музыкантов, кукольщиков во множестве, всадников на деревянных конях в том смысле, что по виду едут, а на самом деле с места сдвинуться не могут. За ними верхом Родомант — храбрый дурак и чтоб паж косу его нес преогромную.
— И непременно Панталоне со служителями в комическом платье. Панталоне в портшезе нести можно, чтобы с важностию по сторонам раскланивался.
— Панталоне можно. А далее дикарей множество.
— И место для Арлекина.
— А вот еще Александр Петрович задумал: быка с приделанными на груди рогами, на быке человек, а у человека в груди окно, чтоб держал он модель вертящегося дома. Объяснить такую мысль нетрудно. Момус, видя человека, смеялся, для чего боги не сделали у него на грудях окна, сквозь которое в его сердце можно было смотреть. Бык смеялся, для чего боги не поставили ему на грудях рогов и тем лишили его большей силы, а над домом смеялся, отчего нельзя так его сделать, что если худой сосед, то его поворотить на другую сторону.
— Не слишком ли мудрено?
— В стихах все разъяснить можно. Да и государыня пожелала, чтобы первым делом критиканов всяких осмеять. Для примеру.
— Что ж, коли на то воля ее императорского величества, господину Волкову остается только талант свой приложить.
— Сделаю, что смогу, ваше превосходительство. Тут и второе отделение не проще — «Смех и Бесстыдство», Бахусом представленные.
— И что же? Помнится, для начала решили мы, чтобы картину везли. На картине пещера Пана, в ней нимфы, сатиры, вакханки в буйном веселии, сатиры на козлах, свиньях и обезьянах.
— А за картиной пьяный Силен на осле в окружении сатиров. За ним на быке толсторожий откупщик, бочка с корчемщиками, целовальники, стойки с питием, за стойками чумаки с балалайками да в конце хор пьяниц.
— Тут уж Никита Юрьевич все подсказал. Видал он шествия Всешутейшего и Всепьянейшего собора государя императора Петра Великого. Народ с того больно веселился.
— И здесь веселиться будет. Пьяницам у нас всегда почет. Не знаю, у какого еще народа поговорка такая быть может: пьян да умен — два угодья в нем.
— С третьим отделением надежда вся на картину — «Действие злых сердец». Тут и ястреб, терзающий голубя, и паук, спускающийся на муху, и голова кошачья с мышью в зубах, и лисица, давящая петуха. Можно за ней хор музыки пустить, чтобы музыканты разными животными наряжены были да несогласно играли.
— Зато в четвертом картина простая — маска со змеями, кроющимися в розах, и надписью «Пагубная прелесть», и означать она должна обман.
— А вот за нею цыгане и цыганки с песнями и танцами, пляшущие колдуны, ворожеи, дьяволы и сам Обман в лице аферистов и пустых прожектеров. Государыня настаивала, чтобы особенно прожектерство осудить. От него, по ее мнению, лишь смешение мыслей у народа наступить может.
— Подумать бы, как Обман от Невежества отличить. Невежеству и его посрамлению у нас пятая картина посвящена будет.
— Отделение, хотели вы сказать, Александр Петрович, потому что картины живописной тут на деле никакой — одно изображение черных сетей, нетопыря и ослиной головы с надписью «Вред непотребства». Господин Волков придумал, чтобы за знаком четверо как бы замерзших змей отогревали, хор слепых друг дружку вел, Невежество на осле ехало, а за Праздностью и Злословием толпа ленивых плелась.
— Шестое отделение, думается, Михайла Матвеевич, едва ли не самое важное — «Мздоимство». Было оно, есть и будет в России, и все же подчеркнуть уместно, что ее императорское величество терпеть его не намерена.
— Большое облегчение от того народ российской почувствовать должен, потому и отделению следует быть разнообразному — на все случаи жизни. Как там у вас, господин Волков, предполагается? Художники, знаю, на знаке изобразить Гарпию взялися — птицу великую с человечьей головой. Вокруг крапива, крючки, денежные мешки и изгнанные бесы.
— О том мы с господами живописцами уже толковали. Надпись еще они сделают: «Всеобщая пагуба».
— А далее что решили?
— С ябедников и крючкотворов начнем. Они знамя понесут с одним словом: «Завтра». В том смысле, что ничего сразу решать не хотят. За ними особы замаскированные на крючьях тащить будут взяточников, обвешанных крючками. У сочинителей ябед своя толпа. Им положено идти с сетями, соседей своих стравливая и опутывая. А под конец хромая Правда на костылях еле тащиться будет, а сутяги и аферисты ее в спину тугими денежными мешками станут толкать.