Страница 4 из 115
Звал дочку перед концом, чтобы при всех волю свою заявить. Не нашли Анну Петровну. Во дворце, как в лесу темном, столько часов искали, пока сознания государь не лишился, а там уж поди доказывай, чего Петр Алексеевич хотел, чего не хотел, что написал, а чего никогда и не писывал.
Дальше и вовсе чудеса начались — пропало завещание! Государь еще на смертном ложе последнего вздоха не испустил, а в соседнем покое совет пошел — кому на престол вступать. Цесаревен и звать не стали. Меншиков императрицу Екатерину Алексеевну выкрикнул. Кто ахнул, кто завещания письменного потребовал. Все напрасно: в дверях преображенцы с палашами наголо появились. Так и вступила на престол чухонка, из-под солдатской телеги вытащенная. Онуфрий иначе и не говорил, как его папенька ни унимал. Стар я, говаривал, Алексей Григорьевич, от правды бегать. Смолоду одно, а перед кончиной да страшным судом — другое. Может, правда-то мне на том свете зачтется. Папенька еще тогда закричал: «Никому еще правда не зачитывалась! Никому в ней и нужды нет!»
С Онуфрием дедушка частенько делами своими делился — отца рано потерял, кому же, как не дядьке, верить. Рассказывал, какая при императрице Екатерине I сумятица поднялась. Больно охоча государыня до молоденьких адъютантов оказалась. Ни одного пропустить не могла. Сразу по трое около нее было.
Старшую дочь — соперницу во власти — с герцогом Голштинским обвенчала да из Петербурга-то в Голштинию и выслала. О младшей, цесаревне Елизавете Петровне, и думать забыла, не то что судьбу ее устраивать. Веселилась до упаду, а кого можно деньгами старалась ублажить — чтобы не мешали веселому житью.
Так за весельем и не заметила, как Меншикову бумагу подписала — завещание. Чем светлейший ее улещил, никто не говорил, а только лишила она по завещанию обеих своих дочерей права на престол. Наследником объявила внука покойного супруга своего — сына казненного царевича Алексея Петровича.
Дедушка полагал, что убедил императрицу Меншиков конец вражде с Лопухиными, наследниками императора от первого его брака, положить. Мол, мир и лад при дворе наступят. А чтоб дочери не плакались, им очередь за внуком назначить: коли умрет бездетным.
Императрице какая разница. Одного она не приметила — условия, что Меншиков в завещании поставил: получить престол Петру II, если возьмет он в супруги одну из меншиковских дочерей. А может, и приметила, да посмеялась княжескому честолюбию, в толк того не взяла, что сама себе смертный приговор подписала. Да неужто стал бы светлейший дожидаться, когда она свой век по-Божьему кончит?
Пока императрица одного немецкого аманта с другим сравнивала, смертный ее час и подошел. Двух лет престола не грела, как преставилась. Онуфрий, видно, до слухов великий был охотник — пропускать ничего не пропускал. Повторять любил: как это на здоровье не жаловалась, в развлечениях устали не знала, а тут, конфектов меншиковских отведавши, в одночасье Богу душу отдала.
Меншиков и радости не скрывал: наконец-то! Немедленно старшую дочь с новым императором обручил. Мало ли, что он мальчишка, а она уж девица на выданье да еще и просватанная. Главное — торопиться надо было. И все равно не успел! Иные любимцы к императору подобрались, в уши ему надули, меншиковское семейство и выслали подальше. Все имущество в казну отобрали, между членами царского дома поделили. Вот тогда-то и наш Остров хозяина своего былого потерял.
Да и то сказать, тогда только диву давались: Меншиков около сына того, кого собственными руками задушил. Все знали, назначил государь Петр Алексеевич суд над нелюбимым сыном. Сенаторы судили-рядили, да вины за царевичем настоящей сыскать не могли. Пока копошились, Меншиков в каземате крепости Петропавловской и задушил царевича. Один. Никого в помощь не позвал. Ни с кем ни позору, ни благодарности царской делить не стал.
Вслух не говорили, а про себя думали: как светлейший на вчерашнего царевича смотрел, как жертву свою вспоминал, когда родную дочь за него сговаривал. Любили не любили царевича, а у новгородского дворянства праздник наступил, когда светлейшего поначалу в рязанский Раненбург, а там и в Березов отправили.
Как царевич в Москву на коронацию собрался, все дворянство в старую столицу и потянулось. Только там и разобрались, что меншиковское место пустым не осталось. Семейство Долгоруковых его заняло, да как! Братец в такое доверие к императору вошел, что тот часу без любимца пробыть не желал, спать в своей спальне укладывал. Сестрицу же тотчас с императором обручили. Какая там любовь! Молодой государь и смотреть на нее не хотел, только ради фаворита на все соглашался. Оно и братец сестрицу не жаловал, как кошка с собакой жили, да ведь известно — одно дело любимец, другое — жена законная. Ее с руки не сбросишь, а значит, и от родственников суженой не отмахнешься.
Дедушка Григорий Иванович как в древнюю столицу приехал, от слухов да разговоров голова кругом пошла. Тут бы сообразить, как на службу устроиться, да не знаешь, к кому подступаться. Все друг к другу присматриваются, все о всех доведываются.
Не успели осмотреться, не стало императора. В самый что ни на есть канун свадьбы. Кто про оспу толковал, кто про простудную горячку. Одно сразу сомнительно показалось. За несколько недель сестрицы государевой не стало, царевны Натальи Алексеевны. Любил он ее, государь Петр И, во всем слушался. Хотя погодки они были, старшей ее почитал.
Ехала царевна на празднества из Петербурга в Москву. На последнюю ночь в селе Всехсвятском остановилась, у царевны Имеретинской Дарьи Арчиловны. А к утру померла. Тоже про оспу толковали да про простудную горячку. Хоронить заторопились, чтобы коронации да свадьбе царской не мешать.
И еще об одной странности разговор шел. Была при царевне в ту ночь одна-единственная служительница Анна Крамерн. Та самая, которую одну государь Петр Великий допустил к телу задушенного царевича Алексея Петровича. Большой доверенностью при дворе пользовалась пленная шведка, да и молчать, как никто, умела. После кончины царевны ее сразу наградили щедро и подальше от столиц отослали. В Москве каждый ее имя знал.
Дедушка Григорий Иванович тогда дознавался о молодом государе. По-разному говорили, но большинство полагало: дело рук недругов Долгоруковых. Больно крепко за власть ухватились. Весь Тайный совет родней своей заполнили. А государь молод, глуп, капризен, ни в чем удержу не знал. Мальчишкой куролесил без перестачи, чего было от взрослого ожидать.
Шляхетство из Москвы и разъезжаться не стало. Решили на погребении остаться, а главное — нового монарха дождаться. Верховный Тайный совет выбором занялся да и порешил ко всеобщему недоумению просить на трон вдовствующую герцогиню Курляндскую Анну Иоанновну. На духовную императрицы Екатерины Алексеевны и не оглянулись, о последней дочери Петра Великого и толковать не стали, будто и нет вовсе Елизаветы Петровны.
Папеньку спросили, удивился вопросу: какое ж чудо? За Елизавету Петровну гвардейцы бы выступили — поди справься с ними. А герцогиню Курляндскую с той поры, что замуж за своего пропойцу в 1710 году вышла, никто в России и не видывал. Приезжала, слов нет, маменьку навещала в Измайлове, больше денег на свой обиход курляндский вымаливала. Когда удачно, когда и нет. Все знали: обноски императрицыны носила, за каждое платьишко земно кланялась. Любомудры-то из Совета и решили такой государыней командовать. Мол, всем им обязана, так и слушаться будет. Здесь-то у нее ди сторонников, ни поддержки. Разве что немцы заступятся — с житьем своим курляндским герцогиня и язык-то родной коверкать стала, а этого людишки куда как не любят.
Много Григорий Иванович о тогдашних празднествах рассказывал. Совет хотел, чтобы новая императрица многими своими правами в его пользу поступилась. Да нашлись доброхоты — упредили. А Григорий Иванович вместе с другим шляхетством в делегации ходил, чтобы государыня самодержавие сохранила. Не нужен им никакой Совет — пусть по своему монаршьему разумению государством правит. Государыня благодарила. Каждого к руке допускала. Григорию Ивановичу и служба тогда определилась неплохая, так что жениться смог и домком обзавестись.