Страница 155 из 178
Толпа с гулом разделилась на две части, и одна двинулась на разбойный приказ, это ненавистное всем, проклятое место, а другие, во главе с Мироном, на двор Матюшкина.
Боярин, ничего не подозревая, медленно прохлаждался за обедом и тянул вторую ендову меда, когда в горницу вбежал испуганный отрок.
— Боярин, — закричал он, — ты тут сидишь, а в Москве бунт. Народ, вишь, к тебе валит. Беда!
Боярин даже поперхнулся медом и вскочил с лавки. Босой, распоясанный, бросился он в терем, прямо к жене, и закричал:
— Матушка, Лукерьюшка, спасай меня от воров! — и с этими словами лег на кровать, прикрывшись перинами, но перина вздулась горою, и за версту можно было догадаться, что здесь спрятался человек. Он соскочил с постели и полез под кровать.
— Закидай меня какой рухлядью, — прохрипел он оттуда.
Лукерья Даниловна заметалась по тесной горнице.
А двор уже заняли гультяи. Мирон и Панфил с несколькими молодцами ворвались в хоромы и яростно шарили по всем углам, ищи боярина.
— И куда ему деться, собачьему сыну? — рычал Мирон, перебегая из горницы в горницу.
— Пройдем наверх, — предложил Панфил, и они бросились по лестнице в терем.
— Куда вам? Чего вам? — закричала, загораживая им дорогу, толстая баба в повойнике.
— Пусти, Лукерья Даниловна, — сказал ей Панфил и шепнул Мирону:
— Беспременно тут.
Мирон рванулся вперед. Боярыня вцепилась в его бороду. Мирон с яростью толкнул ее в грудь, и она отлетела от него, сделала несколько скачков, грузно упала, ударилась виском об угол железного сундука и обмерла, заливая пол кровью. Мирон бросился к постели, сорвал полог, сбросил перины и, не найдя боярина, стал смотреть по углам. В это время Панфил заглянул под кровать и радостно закричал:
— Здесь он! здесь!
Мирон нагнулся тоже и увидел ничком лежавшего боярина.
— Эй, ты, волчья сыть, — закричал он, — вылезай честью! — Боярин не шевелился. Мирон повторил оклик и потом сказал Панфилу:
— Тащи его!
Панфил тотчас нагнулся и ухватил боярина за ноги.
— Егор Саввич, — заговорил он насмешливо, — вылезай, пожалуйста. Девки тебя давно уж ждут! — И он потянул боярина за ноги, но боярин ухватился за ножки тяжелой кровати, и она потащилась вместе с ним.
— Ишь, песий сын! — проговорил Панфил. — И тут кочевряжится. А ну, я ж тебя! — И он освободил одну руку, уперся ею в дубовую кровать, а другою с такой силой рванул боярина за ногу, что тот до половины выкатился из-под кровати. Лицо его ударилось о ножку и окровавилось.
— Не хотел честью, пес! — сказал Панфил с укоризною.
Боярин лежал недвижим.
— Вали его на себя, — сказал Мирон, — и тащи к девкам.
Взвалить семипудовую тушу боярина себе на плечи для Панфила не представляло никакого затруднения. Он ухватил его за руку и за ногу, крякнул, вскинул себе на плечо, как мешок, и поволок вниз по лестнице. Мирон пошел за ним следом, а Лукерья Даниловна, не приходя в сознание, лежала на полу с проломленной головой.
Тем временем гультяи, ворвавшись в погреб, с жадностью пили мед и пиво и пьяные выбегали на двор снова. Мирон с Панфилом перешли двор, сад и подошли к одинокой бане, где когда-то томилась Акулька. Сильным ударом чекана [72]Мирон сбил замок и, распахнув дверь, вошел в просторную горницу Четыре девушки при их входе испуганно забились в угол.
— Уф! — сказал Панфил, опуская на землю боярина.
Мирон обратился к девушкам и сказал:
— Не бойтесь, милые! Не обидчики мы вам! Принесли мы вам в подарочек боярина, чтобы с ним за ваши слезы рассчитаться!
— А вы сами кто? — спросила одна из девушек.
— А мы вольные люди; тоже счет с боярином имеем. Так вот и привели его сюда, чтобы со всяким посчитаться можно было.
Девушки оправились и вышли из угла, пугливо смотря на огромную тушу недвижно лежащего боярина.
— Сбегай-ка, Панфил, за водою, — сказал Мирон, — да заодно достань прутьев с батогами, угольев, ежели найдешь, а то просто веников пару!
Панфил ушел, а Мирон остановился над боярином и со злобной радостью смотрел на него.
— Сократился, — прошептала одна из девушек, — довольно насильничал над нами, срамник!
— Давно вы у него? — спросил Мирон.
— Шестой месяц! — ответила одна.
— Четвертый месяц! — ответила другая.
— А я уж год, как мучаюсь! — Сказала третья, а четвертая только пронзительно завыла от обиды и горя.
И полились их жалобные рассказы. У всех у них была одна история с Акулиной. Так же их взяли в застенок, а из застенка перевели сюда.
— Не сдается которая, ту секут. Вона одну, рассказывают, насмерть засек, разбойник!
Мирон вздрогнул и сказал:
— Это была моя полюбовница!
— Горемычный ты! — воскликнула одна из несчастных.
Мирон усмехнулся:
— Теперь он горемычный! — и ткнул боярина ногою в бок.
Тот давно очнулся, но нарочно не двигался и сдерживал дыханье, слушая эти разговоры и думая о своей горькой участи. От толчка в бок он простонал. Мирен обрадовался и нагнулся.
— А, боярин, прочухался?
В это время вошел Панфил с пучком розог, несколькими плетьми и пачкой веников. За ним следом вошло несколько холопов.
— На боярскую расправу поглядеть! — сказали они просительно.
— Что же, можно! — усмехнулся Мирон и снова толкнул боярина. — Ну-ка, поворачивайся, что ли! Братцы, — сказал он холопам, — скиньте-ка с него рубашку!
Холопы бросились и в один миг сдернули с него рубаху. Мирон роздал девушкам кому плеть, кому розгу и сказал: —Считайтесь с ним, а я опосля!
Девушки пришли в неистовство. Они вспоминали лихому боярину все свои обиды и хлестали его нещадно под прибаутки холопов, а Мирон тем временем разжигал веники.
— А это тебе за Акульку! — сказал он, когда девушки устали хлестать, и начал водить пылающим веником по истерзанной спине боярина. Тот лишился чувств, но от этой адской боли очнулся, закричал не своим голосом и снова лишился чувств.
— Не нравится! — усмехнулся Мирон.
— Пусти-ка и меня! — сказал Панфил и, ухватив ус боярина, вырвал его с мясом.
Девушки побледнели от ужаса и с криком выбежали из бани. Холопы оторопели, и только Панфил с Мироном продолжали свою дикую расправу, радуясь каждому стону, вырывающемуся из полурастерзанного тела боярина.
Когда они оставили его, тело Матюшкина представляло кровавую обугленную гору, в которой не было даже признака человеческого.
Панфил и Мирон вышли мрачные, торжественные и, миновав двор с бушующими гультяями, вышли на улицу.
Им навстречу бежала толпа; среди всякого сброда виднелись то тут, то там страшные лица колодников.
Несколько человек, составлявших ядро толпы, высоко поднимали на палке отрубленную голову и кричали:
— Со всеми так будет! Ладно, поиграли нами, пошутим и мы!
— Берегись, спесь боярская!
Мирон взглянул на отрубленную голову и узнал в ней голову дьяка.
— Всем один конец, это верно! — произнес он злобно.
— Эй, вы! Куда ж теперь идти хотите? — закричал он толпе.
Толпа остановилась. Многие узнали в нем своего вожака и закричали:
— Куда поведешь нас! Мы за тобою!
— Тогда к Шорину!
— К Шорину! к Шорину!
— Гайда, ребята!
В это время со стороны города подбежала ватага.
— Братцы!-закричали они. — Бежим на площадь! Там от царя гонец!
— На площадь!
— От царя гонец!
Голова Травкина, сброшенная с палки, полетела на землю и глухо ударилась.
Толпа ринулась по улицам, давя и толкая друг друга, прямо на Красную площадь.
Мирон с Панфилом медленно шли позади.
— Не улестил бы народ он только, — озабоченно говорил Мирон.
По дороге встречались отдельные ватаги; они присоединялись к толпе и текли на площадь, как лавина.
XVII БЕЗУМИЕ
Хованский на взмыленном коне стоял посреди Красной площади и надрывался от крика. Кругом его, куда ни глянь, виднелись головы, лица и шапки, и только огромная любовь москвичей к Хованскому разрешала ему такую безумную отвагу.
72
Чекан — боевой топор с узким лезвием и молотовидным обухом.