Оппозиция его Величества

Личность Киселева оценивалась современниками неоднозначно. В нем видели прежде всего любимца царя, и для многих уже этого факта было довольно для неприязни. Широко известен следующий факт. В 1821 г. Киселева вызвал на дуэль генерал-майор Мордвинов, один из бригадных командиров 2-й армии. Дуэль состоялась, Киселев застрелил Мордвинова. В целом общественное мнение было на стороне Павла Дмитриевича, поскольку считалось некорректным компенсировать служебные неудовольствия у барьера. Исключение составил А. С. Пушкин, который считал, что Мордвинов поступил смело, бросив перчатку своему начальнику и, к тому же, любимцу царя. К числу врагов Киселева, как, впрочем, и Ермолова (до поры) и Закревского (постоянно) принадлежал Аракчеев, неприязни к которому Киселев, подобно остальным героям нашего рассказа, не скрывал.

Иван Васильевич Сабанеев(1772–1829), генерал от инфантерии.

П. Бартенев, издавший в 39-м томе «Архива князя Воронцова» письма Сабанеева М. С. Воронцову, совершенно справедливо относит Ивана Васильевича «к числу замечательнейших людей русской земли». Сабанеев, человек крайне интересный, был незаслуженно обделен славой при жизни и довольно быстро позабыт после смерти. Уже в 1893 г. тот же Бартенев писал, что имя Сабанеева «известно нынешнему поколению разве по названному в его память князем Воронцовым Сабанеевскому мосту в Одессе» (в конце XX в. фамилия Сабанеева связывается с его родственником, чьи труды по рыболовству и охоте остаются бестселлерами до сих пор).

Сабанеев окончил Московский университет, после чего поступил на военную службу. В 1791 г. он отличился в сражении с турками под Мачином. Затем под началом Суворова служил в Польше и участвовал в знаменитых Итальянском и Швейцарском походах. Он командовал передовыми цепями одной из колонн, был дважды ранен в боях за Чертов мост и при Муттентале, оказался в плену в числе других тяжело раненых, которых Суворов оставил «на милосердие» французов в Гларисе.

Вернувшись из плена, Сабанеев привез составленный на основании опыта последней войны проект обучения пехоты рассыпному строю, который вскоре был принят во всей русской армии (!). Сабанеев некоторое время пробыл в отставке, затем вернулся в строй и отличился в 1805–1807 гг., командуя полком в авангарде Багратиона. В Пруссии он был ранен штыком в лицо. Во время русско-шведской войны он стал генералом, получил Георгия 3-й степени, снова был ранен. В это время его заметил Барклай де Толли. В молдавской армии в 1810–1812 гг. Сабанеев был одним из наиболее заметных военачальников. Неоднократно его действия решали успешный исход сражений. Сабанеева очень высоко ценил Кутузов.

В 1812 г. Сабанеев был начальником штаба армии Чичагова, а во время заграничного похода — всей русской армии у Барклая де Толли. В этом-то как раз одна из причин малой известности Сабанеева. Ему не повезло: мы знаем имена сколько-нибудь заметных генералов и офицеров, сражавшихся в 1812 г. на главном направлении, и куда хуже осведомлены о тех, кто присоединился к армии Кутузова возле Березины и позднее, кто отличился в заграничном походе.

С 1816 г. и до смерти Сабанеев командовал 6-м корпусом, дислоцированным в Бессарабии, причем в 1824 г. несколько месяцев командовал 2-й армией. Александр I его не жаловал, в частности потому, что Сабанеев был откровенным противником аракчеевщины. Дважды его обходили производством в полные генералы; этот чин он получил только в 1824 г.

В состав 6-го корпуса входила 16-я дивизия, которой командовал в 1819–1822 гг. декабрист М. Ф. Орлов. Когда произошли беспорядки в Камчатском полку, приведшие к аресту В. Ф. Раевского, Сабанеев возглавил следствие по его делу. Крайне неприязненное отношение Сабанеева к Орлову, отстранения которого от командования дивизией он добивался, дало некоторым исследователям основание ставить чуть ли не знак равенства между Иваном Васильевичем и Аракчеевым, что разумеется, абсолютно, неверно. «Крикун Сабанеев», как он однажды назвал себя, был одним из гуманнейших генералов русской армии, одним из самых достойных продолжателей дела Суворова, и уже поэтому заслужил добрую память.

Итак, фельдмаршал, четыре полных генерала и генерал-лейтенант, притом двое из них министры. Карьеры благополучные в разной степени, но, кажется, неудачными их не назовешь. Впрочем, все относительно.

Можно ли считать неудачниками, например, декабристов?

Вероятно, и да, и нет. Но если «нет», то зачем мы все время твердим, что они могли жить спокойно, счастливо, безбедно, а если бедно, то не в Сибири; могли, по крайней мере, некоторые, выйти в генералы, стать сенаторами и т. п.

То есть, видимо, существует некая потребность измерять, оценивать величие Личности с точки зрения бытового, «мещанского», среднестатистического успеха, благополучия. Мог, но не стал! Не стал, потому что не захотел.

С таких позиций наши герои, конечно, «удачники». Генералами они стали в возрасте от 25 до 31 (лишь Сабанеев в 36 лет, но у него был перерыв в службе). И скольких из полных генералов XIX в. знают и помнят? И многие ли из них могут равняться, например, с Ермоловым или Сабанеевым?

А с другой стороны, разве тот же Ермолов менее достоин фельдмаршальства, чем Воронцов, не говоря уже о любимцах Николая I — Паскевиче и Дибиче? И как измерить десятилетия, проведенные им в полном бездействии, причем в расцвете сил, в роли наблюдателя за торжеством чистопородной серости?

Видимо, в свое время каждый из них мог быть единственным, но оказался одним из…

Биографии большинства генералов первой четверти XIX в. не могут не внушать уважения. Даже Бенкендорф прежде, чем стать начальником III Отделения, был героем 1812 г. Но об этом мы предпочитаем не вспоминать.

В некоторой степени нечто похожее наблюдается и в отношении героев этого рассказа. Их «невоенная» репутация часто перевешивает боевую. Практически каждый из них небезупречен в глазах позднейших исследователей. Один — «полуподлец», преследовал великого поэта, другой — расправлялся с горцами, третий — с либерализмом, четвертый — «бюрократ», который и реформу-то провел бюрократическую, пятый — не любил и преследовал декабристов. Так, однажды поклонник Чаадаева, не зная, чем уж уязвить 140 лет спустя Дениса Давыдова, упрекнул его в том, что он «хвастался подвигами в Польше» в 1831 г., оставив почему-то без внимания пушкинское стихотворение «Бородинская годовщина».

Конечно за последние годы много сделано для того, чтобы очистить наше восприятие истории от вульгарного социологизма. Однако в полном соответствии с известной мыслью Ст. Е. Леца о том, что, свергая памятники, нужно оставлять пьедесталы — всегда пригодятся, на место старых мифов тут же пытаются поставить новые. И История снова оказывается гербарием, причем таким, где подпись под экспонатом важнее самого экспоната.

Историками давно введен в научный оборот термин «презентизм». В данном случае смысл его можно определить примерно так: оценка прошлого, исходя из представлений и нравственных ценностей сегодняшнего дня. Этот подход весьма похож на ту реставрацию памятников, после которой остаются руины. Ну, например, что сказали бы о нравственности прекрасной половины человечества конца XX в. люди, жившие 100 лет назад, если бы оценивали ее только по длине юбок?

Наши герои — люди своего времени. И только когда мы будем рассматривать их жизнь, исходя из этого, мы сможем приблизиться к пониманию и их самих, и их времени, сумеем ответить на вопрос, почему солдатский защитник Сабанеев терпеть не мог солдатского защитника М. Ф. Орлова, почему вольнодумец и фрондер Ермолов так расправлялся с жителями Кавказа, что и теперь его имя не могут спокойно слышать их правнуки и др.

Государь или Отечество?

В прошлом веке Кольбер еще смешивал королевство и родину.