Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 67 из 135

Цезарь не желал этого делать отчасти потому, что Помпей был известен как не слишком надежный защитник своих друзей от политических противников. Помпей ничего не сделал, чтобы помешать ссылке Цицерона в 58 г. до н. э., хотя и помог знаменитому оратору вскоре вернуться в Город. Цезарю также не хотелось признавать, что ему требуется помощь и защита. Победы в Галлии сделали его даже более влиятельной фигурой, чем его бывший зять. Помпей же считал себя самым великим полководцем за последние тридцать лет и не желал признавать равным себе человека, который лишь недавно завоевал громкую славу. Помпей, возможно, даже боялся, что завоеватель Галлии затмит его, если получит возможность участвовать в политической жизни Рима, ибо сознавал, что Цезарь, хотя и был младше его по возрасту, в политике был куда искушеннее. Заявления Цезаря о том, что он предпочтет быть первым в крошечной деревне, чем вторым в Риме или что будет гораздо легче сбросить его со второго на последнее место в республике, чем с первого на второе, беспокоили Помпея. {226}

Политическая обстановка в эти месяцы, предшествовавшие Гражданской войне, была крайне сложной. Хотя предлагалось немало компромиссов, ничего конкретно так и не было сделано. Одни просили Цезаря сложить с себя командование и распустить армию, другие, чтобы то же самое сделал Помпей. Затем поступило предложение, чтобы оба полководца распустили свои войска, но это привело лишь к бесконечному спору о том, кто же должен так поступить первым.

Нежелание Помпея поддержать Цезаря убедило Катона и других сенаторов в том, что одного можно использовать для борьбы с другим. Помпей, несомненно, являлся меньшим из двух зол, поскольку он был куда менее талантливым политиком, и, возможно, от него было бы легче отделаться в будущем. С другой стороны, он, безусловно, хорошо подходил на роль защитника оптиматов (optimatus)в борьбе с человеком, презирающим законы республики.

Трудно сказать, делались ли всерьез все эти многочисленные предложения о перемирии, или же это были попытки получить моральное преимущество в борьбе, которую оба лагеря теперь считали неизбежной. Цезарь стоял перед нелегким выбором между отказом от командования (что автоматически вело за собой судебное разбирательство) и Гражданской войной. Его противники желали уничтожить его любыми средствами, и поэтому началась война для защиты достоинства (dignitas)одного человека. В английском языке не существует слова, включающего весь объем этого понятия для римского аристократа.

Политические взгляды и идеология соперников мало отличались друг от друга. Все дело было в непримиримой гордости, а в случае с Катоном и некоторыми другими сенаторами — в сильной личной неприязни. Все это ввергло республику в Гражданскую войну, опустошило Средиземноморье и унесло не один десяток тысяч человеческих жизней.

Рано утром 11 января 49 г. до н. э. повозка, запряженная двумя лошадьми, подъехала к небольшой речке Рубикон, которая обозначала границу между провинцией Цизальпинская Галлия и собственно Италией. На некотором расстоянии за повозкой следовали 300 кавалеристов, а еще дальше — XIII легион. Цезарь все еще обладал законным империем и правом командовать войсками, но стоило ему во главе своих солдат перейти реку, как он уже нарушал закон.

В «Записках» этому моменту не уделено никакого внимания, но другие источники, возможно основывающиеся на записях некоторых бывших с ним офицеров, утверждают, что Цезарь вышел из экипажа и долгое время пребывал в нерешительности. Наконец он, казалось, принял решение и, употребив выражение из языка игроков «жребий брошен» (обычно его цитируют как латинское alea iacta est, хотя, возможно, Цезарь говорил по-гречески), продолжил свое путешествие на другом берегу Рубикона.

Так было положено начало Гражданской войне. Но, поскольку до этого группа центурионов и легионеров в гражданской одежде уже переправилась в Италию и захватила ближайший город Аримин (Римини), она на самом деле началась чуть раньше. {227}

Македонская кампания, 48 г. до н. э.





Поскольку обе стороны не исключали возможности урегулирования конфликта путем переговоров, ни один из лидеров не сосредоточивал большого количества войск. В предшествующие месяцы Помпей радостно заявил, что все, что ему нужно сделать, — это топнуть ногой в любом месте Италии, и легионы появятся прямо из земли.

В непосредственном распоряжении Помпея имелось лишь два подготовленных и опытных легиона, но оба эти подразделения недавно служили под командованием Цезаря в Галлии, и их лояльность была весьма сомнительной. Помпей покинул Рим в середине января, объявив, что Город невозможно защитить, и принялся вместе со своими союзниками набирать рекрутов.

Хотя это решение было оправдано с военной точки зрения, оно способствовало панике среди тех сенаторов, которые, подобно Цицерону, скорее сочувствовали мероприятию Помпея, но не были ему преданы. Хотя в распоряжении Цезаря был только один легион и вспомогательные войска, а самые близкие подразделения находились в Трансальпийской Галлии, он решил сразу же перейти к наступательным действиям. На протяжении следующих недель небольшие отряды Цезаря вторгались в глубь Италии, захватывая города, разбивая когорты Помпея, которые пытались противостоять им, или же вынуждая их сдаться. На этой стадии подготовка и опыт в сочетании с агрессивностью и безграничной уверенностью вполне компенсировали недостаток численности.

В самом начале конфликта Помпею мешало нежелание многих его союзников выполнять приказы. Амбиции сенаторов зачастую намного превышали их способности, и, заботясь о поддержании своего статуса, аристократы требовали, чтобы им поручались ответственные роли. Поэтому они необдуманно смело спешили вступить с Цезарем в бой, располагая неподготовленными солдатами.

По мере того как войско Цезаря увеличивалось, одна победа следовала за другой. Хотя его армия по-прежнему уступала в численности войскам противника, Цезарь всего за два месяца захватил весь полуостров. Поскольку ситуация становилась все безнадежнее, один из сенаторов едко заметил, что, возможно, наступило время Помпею топнуть ногой, чтобы появились обещанные легионы. Тем не менее Великого не слишком сильно встревожили успехи его бывшего союзника, ибо он уже решил перенести войну из Италии в другой регион. Он сосредоточил все свои недавно набранные легионы в Брундизии и после умело проведенного арьергардного боя посадил их на корабли и перевез армию на другой берег Адриатического моря в Македонию. На тот момент Цезарь уже контролировал Италию, но его победа была еще далеко не полной. Предстояло продолжение войны. {228}

Трудно сказать, когда Помпей решил, что Италию не стоит защищать и что лучше передислоцировать свои силы в Македонию, но, возможно, он уже обдумывал этот вариант до того как Цезарь пересек Рубикон. Помпей знал, что ему потребуется время для подготовки солдат, учитывая, что им предстоит сражаться с легионами, закаленными во время долгих и успешных кампаний в Галлии. Цезаря поддерживало лишь несколько молодых и пользующихся сомнительной репутацией сенаторов, тогда как основная часть аристократии, а также население провинций стали на сторону Помпея и его союзников или, по крайней мере, относились к их делу благожелательно.

Цезарю было на руку незамедлительное столкновение, а продолжительная война предоставляла Помпею больше возможностей проявить свои таланты организатора сложных боевых операций. Нахождение в Македонии открывало доступ к обширным ресурсам восточных провинций империи. На этой территории почти каждое государство и каждый правитель были лично обязаны Помпею, поскольку именно он в шестидесятые годы был наместником в этом регионе. Вскоре войска, деньги и продовольствие потоком устремились в его лагерь. Также был собран большой флот из боевых кораблей. 57-летний Помпей, тренируя своих солдат, проявил такую же энергию, как в молодости. Он показывал им свое мастерство владения оружием и навыки в верховой езде. Оставшаяся часть года прошла в создании большой и эффективной армии, которая могла бы достойно противостоять Цезарю, если бы тот вздумал атаковать. Однако основной целью Помпея было возвращение в Италию. Он часто повторял: «Сулла сделал это, так почему же я не должен?» {229}