Цена предательства

Сергей не почувствовал боли от удара о каменистое дно. Боль он перестал ощущать, когда ему прострелили правую руку, прибив к стене кинжалом за левую. Когда следом сломали ребра, выбили зубы. В подвешенном, полураспятом состоянии он пробыл сутки. Тогда-то боль и ушла. Осталось чужое истерзанное тело и, как ни странно, поразительная ясность ума, не дававшая покоя.

Лучше бы наоборот. То, о чем вещал главарь банды, не было новым для Антонова. Подобное он выслушивал каждый раз, когда его поднимали наверх. И на эти бредни он особого внимания не обращал.

В голове пронесся мотив песни:

…Увядающая сила, умирать так умирать,

До кончины губы милой я хотел бы целовать…

Почему к нему прицепилась эта песня? Он раньше и слышал ее, может, один-два раза, и было это давно, но именно этот мотив жил в нем, постоянно прокручивая немного измененный припев:

… До могилы губы милой я хотел бы целовать.

Именно, до могилы.

До нее, вполне вероятно, осталось немного, несколько часов. Может, от этого и звучала песня? Сергей пытался отвлечься, отвязаться от этих, ставших мукой, слов, но они назойливыми мухами, терзающими кровоточащие раны, облепили его со всех сторон и не отступали.

Напряженный до предела мозг рождал поток мыслей, бьющихся в черепной коробке, как горная река в своих тесных берегах. От этих мыслей можно было голову размозжить о круглые каменные стены колодца. Они то уводили Антона в прошлое, то возвращали в настоящее.

В тот кошмар, который длился с того самого момента, как он, капитан Антонов, был продан, как поношенный ватный халат, за ненадобностью, стариком-чеченцем.

Если бы старик не совершил ошибки… Все было бы иначе. Но обстоятельства не оставили чеченцу другого выхода. И Сергей в глубине души понимал того старика с незлыми скорбными глазами. И не мог осудить.

До могилы губы милой…

Черт! Надо думать о другом, иначе эта песня сведет его с ума. А может, так было бы и лучше? Или он уже сошел с ума и все, что его окружает, не реальность, а плод больного воображения? И он на самом деле лежит где-нибудь в «психушке», мыслями оставаясь в навязчивом кошмаре?

Нет! Безумец не стал бы сомневаться. Он жил бы этим кошмаром, а у него, капитана Антонова, кроме кошмара, оставались еще воспоминания. И они вгрызались в душу, нанося все большие раны. Особенно воспоминания, касающиеся его прошлого. Там, в воинской части, за пределами этой республики. Где не было этих горящих гор, не было смерти, бродящей рядом и ощущаемой почти физически. Не было войны. Вернее, война полыхала, но в тот момент его напрямую не касалась. А был отдаленный гарнизон. Позже бойня задела и их батальон. Начались выходы. Иногда сложные, когда за колонной устраивали охоту бандиты типа одноглазого Бекмураза, иногда простые. Правда, всегда сопряженные с риском, но риском привычным, просчитываемым, даже обыденным в каком-то смысле, к которому и он, и его подчиненные всегда были готовы. И только последний марш, когда цена предательства высоких чинов приняла чудовищные размеры, изначально обрекая колонну на гибель, привел к тому, что он, офицер Русской армии, сидит в провонявшей яме и готовится к смерти от рук катких-то обкуренных отморозков. Сергею было обидно!

Ведь оставалось продержаться каких-то полчаса от силы.

Сбить стрелков из куста, занять господствующую высоту и продержаться.

Но судьба не дала ему этих минут, прервала, по сути, жизнь одним броском вражеской гранаты. Почему солдаты его прикрытия не сделали того, что должны были сделать в той ситуации? Почему не закрыли потерявшего сознания раненого офицера заградительным огнем? Не дав бандитам захватить его живым? Может, спасти командира от пуль боевиков бойцы и не смогли бы, но не дать захватить его были обязаны! Но не сделали этого.

Почему? Не потому ли, что сами к этому времени были уже мертвы? Такое тоже могло быть. Но что теперь гадать? Он жив, ранен, изувечен, так как познал все прелести кавказского «гостеприимства». Завтра умрет! Кто за него будет платить? Те чинуши, что и продали его? Или кто-то другой? Смысл? Что им какой-то капитан? Таких, как он, сотни, гниющих заживо в зинданах. В ожидании, пока какому-нибудь сумасшедшему Трактористу не придет мысль отрезать голову неверному. Удовлетворить свое звериное желание человеческого жертвоприношения во славу Аллаха! Обидно было еще и от того, что только недавно Сергей почувствовал, что сможет изменить свою жизнь. Обрести смысл этой жизни, в сочетании с выполнением своего воинского долга. Он полюбил Марину, и это было неожиданно, в первую очередь для него самого.

Ведь знал-то ее давно и спал с ней не раз, а вот одна ночь все перевернула. И как? Так, что он, Антон, готов был сделать женщине предложение! Это не шутки, особенно для тех, кто знал капитана. И он обещал Марине вернуться. Вот и вернулся, мать их, архаров черномазых! А ведь он всегда держал слово. Ну что теперь об этом? При всем желании уйти отсюда он уже никак не мог, даже обретя свободу! Чечены отбили ему все, что могли. Интересно, как ребята его? Остался ли кто жив в той мясорубке?

Немного успокаивало то, что и «воины Аллаха» получили свое. Не только российским матерям и женам рыдать по своим погибшим родным. Не один аул завоет от последствий кровавой схватки. И вой этот будет в десятки, в сотни раз сильнее! Только ради чего все это? Ради независимости? От самих себя в стране все стали независимы, как только ими начали управлять бандиты. Для кого пуля в голове не помеха, ибо какой вред от пули пустому месту? Свернуть бы жало какому-нибудь столичному начальнику перед смертью! Все легче было бы. Но где он, Антон, и где столица, утопающая в огнях казино;, ресторанов, супермаркетов?

Пошли они все к черту!

Другое дело Марина. И ребята: Бережной, Веселов, тот же непосредственный, чудаковатый, но надежный пацан Саня, а Казбек? И если о своих подчиненных он теперь вряд ли что узнает, то Марина совсем другое. Она ждет его и ничего не знает. Боится, наверное, что капитан обманет. И пока не узнает правды, так и будет считать его подлецом, давшим ей надежду, поклявшимся словом офицера и.., исчезнувшим неизвестно куда! Да, она узнает правду, но когда? Когда будет уверена, что он, сволочь, обманул ее в самом святом.

…Увядающая сила, умирать, так умирать,

До кончины губы милой я хотел бы целовать…

Он повернулся, пытаясь все же сесть так, чтобы вытянуть ноги. Он уже не раз пытался сделать это, но никогда подобное не получалось. Размеры ямы не позволяли разогнуть колени. Антонов знал, что и сейчас не получится, но попытался. Не получилось.

До могилы губы милой…

Как надоел этот припев! И чего он прицепился?

А ведь они с Мариной могли бы неплохо жить. И жить хорошо, по-доброму, Сергей был в этом почему-то уверен. И были бы у них дети, играющие боевыми наградами отца. Все могло бы быть, если бы не тот разрыв гранаты и не ошибка старого чеченца. Хотя нет! Не судьба Антонову жить, как всем людям. Он был предназначен для войны. Отработал свой ресурс, и все, стал добычей противника. Закономерная концовка его бесшабашного и отчаянного жизненного пути!

Сергей вдруг вспомнил свой первый бой. И хотя в дальнейшем подобных схваток было много, та, первая, врезалась в его память навсегда.

В сводной транспортной роте он вел взвод «наливников» — самую привлекательную мишень для «чехов». Рота и до того дня попадала под обстрелы, но, как правило, они имели скоротечный характер. Массированный или не очень обстрел с гор или из «зеленки», уничтожение пары-тройки машин, ответный огневой отпор, и противник рассеивался, бой прекращался. Но в ТОТ день все было иначе. Колонна в сорок машин в сопровождении взвода боевого охранения, обычного мотострелкового взвода, попала в «вилку». Как только рота втянулась на участок, где дорога проходила по краю ущелья, ограниченная с противоположной стороны отвесными скалами, «чехи» ударили по крайним машинам, отсекая боевые машины пехоты охранения. Наглухо перекрывая движение. И далее гранатометный огонь по цистернам. Бензовозы взрывались один за другим, уничтожая личный состав, которому попросту негде было укрыться в огненном смерче.