Преторианец

Он вернулся в комнату с тяжелыми широкими стаканами с толстым ободком.

— За наше здоровье и за отсутствующих друзей!

Мы выпили, и у меня защипало язык от молодого вина.

— Боюсь, вино довольно жуткое, зато бесплатно. Один парень подарил, так что придется пить. Конечно, теперь Натали Барни и не узнать — даже страшно, как подумаешь, какой шикарной она когда-то была… Маргарет однажды затащила ее сюда на вечеринку — она просидела десять минут, похоже, не знала, о чем говорить, так что прихватила своего толстого дружка и отбыла.

— А еще кто здесь бывал? — я начинал смотреть на Клайда Расмуссена другими глазами.

— Вроде бы Джозефина Бейкер, только я большую часть ее визита провел в ванной — тошнило. Лесли Хатчинсон — знаешь такого? Ну, Хатч лучший певец, какого мне доводилось слышать. Его «Murder in the Moonlight» — первый класс. Тебе обязательно надо будет о нем написать, но это потом, все в свое время. Слушай, если ты не против, можем поесть в клубе. Загляни ко мне в кухню — тебе не захочется есть то, что из нее вышло. Пойду искупаюсь.

Я подошел к окну и устроился в глубокой нише на подоконнике, высунув наружу голову. Небо уже стало темно-лиловым, начался легкий дождь. Капли тихо постукивали по черепице кровли у меня над ухом. Воздух очистился от пыли, ее сменил чистый запах лета. По узкой улочке внизу жучками пробегали автомобили, под уличным фонарем на углу стоял продавец зонтов. Прямо напротив меня на подоконнике сидела хорошенькая девушка с коротко подстриженными рыжими волосами и в одной рубашке. Она высунулась из окна и улыбнулась каплям, упавшим ей на щеку. Помахав мне, она склонилась еще дальше наружу и крикнула:

— Вы взломщик или друг Клайда? — по-английски она говорила с сильным французским акцентом.

— И то и другое, — отозвался я. — Друг Клайда — взломщик.

У нее была длинная шея и маленькая, типично французская головка, большеглазая и большеротая.

Рассмеявшись, она нырнула внутрь. Я сидел, глядя как дождь стекает с колпаков над дымоходами, и слушая приглушенный дождем уличный шум, и очень может быть, я никогда не бывал счастливее, чем в ту минуту, в том влажном, радужном пузыре времени.

Вскоре появился Клайд в потрясающем смокинге, висевшем на его прямых плечах, как на вешалке. Он без особого успеха попытался пригладить рыжую шевелюру, и все же в нем ощущался некий новый шик. Он был почти красив. Я был поражен и, должно быть, не сумел этого скрыть.

— Ни слова об этом прикиде, парень! Он придает нашему заведению малость стиля, а коль я терплю его на себе, так и ты вытерпишь меня в нем.

Он открыл футляр, полюбовался на блестящий золотой корнет и снова закрыл. Затем вынул из шкафа другой футляр, открыл его и показал мне другой начищенный инструмент.

— Труба. Я играю и на корнете, но ему скоро придет конец. Труба это то, что надо. Звук резче.

Закрыв футляр, он взял из керамической стойки у дверей, изображавшей сову, зонт.

— Возьми и себе. Когда в доме бывает много народу, у тебя со временем собирается целая коллекция зонтов… Да, Бикс единственный из тех, кого я знаю, кто не откажется от корнета… ну да он играет на корнете так, что сам Господь не поверил бы, что на корнете можно такое сыграть. Я тебе скажу, у Бикса корнет больше похож на трубу, чем моя труба, если ты понимаешь мою мысль. Но Господь создал его одного такого… и притом поселил в Дэвенпорте, в штате Айова… О, да вы, можно сказать, соседи, приятель!

Название клуба «Толедо» горело над входом голубыми и красными лампочками. Краска на стенах шелушилась, и на ней был кое-как нацарапан открытый автомобиль, огибающий крутой поворот на двух колесах, с человеком в енотовой шубе за баранкой.

— Вот и он, — сказал Клайд, шагая в узкий дверной проем.

Древнее здание над нами кренилось в сторону улицы, уже несколько веков каким-то чудом удерживаясь от неизбежного падения.

Проходивший мимо жандарм отдал нам честь, но в его приветствии слышалась насмешка:

— Мсье Клайд, — проговорил он, наклоняя голову.

Голова была велика для его роста, а руки — слишком длинными. Глаза его горели из глубины глазниц из-под тяжелых черных бровей, как костры в пещере. Он погладил свою дубинку движением, напомнившим мне негодяя из мелодрамы.

— Как поживает мсье Клайд в этот дождливый вечер?

— Промокает, Анри, — отозвался Клайд и, скрывшись за дверью, шепнул мне: — Тип, каким недолжен быть flic, [18]— ублюдок. Вечно набрасывается на стариков, на «курочек», ищущих клиента, — на всех, кто слабей него. У него еще есть напарник, Жак. Мерзавцы, чтоб им пусто было…

На мраморных столешницах краснели лужицы «дюбоне», в углу работал вентилятор. Окна были распахнуты, так что дождь, казалось, шел не только на улице, но и внутри. «Флик» Анри стоял, постукивая дубинкой о ладонь и равнодушно поглядывая на нас с улицы. Клайд встряхнул свой зонт и сел у окна. Каждые несколько минут свежий порыв ветра бросал брызги дождя мне в лицо. В зале было темновато и очень уютно. Я, сняв канотье, положил его на свободный стул. Клайд закурил сигарету. Облачко дыма постояло под низким потолком, затем выбралось в окно, словно сплетня или взломщик. Анри наконец отправился своей дорогой.

К нашему столику подошел официант: смуглый парень с носом-топориком. Когда он на миг попал в полосу света, стало видно, что кадык у него позеленел в том месте, где терлась о кожу медная запонка воротничка, когда он ее носил. На белой рубахе виднелись винные пятна. Длинный передник был завязан на поясе.

— Мсье Клайд! — поздоровался он, поглядывая на нарядную компанию из четырех человек, которые только что вошли и отряхивались у дверей.

— На ваш вкус, Жан. Мы отдаемся вам на милость.

— С вашего позволения, я бы сказал, что вы в моих руках. Подберу вам что-нибудь сносное, мсье Клайд. Не беспокойтесь.

Он бочком пробрался мимо новоприбывших.

Жан принес нам тушеную крольчатину под горчичным соусом, пробиравшим до костей, миску зеленых бобов, отваренных с грудинкой, жареной картошки, зеленый салат, сдобренный маслом и уксусом, горячие хрустящие хлебцы с мягким бри и бутылку столового вина без этикетки. Я восхищенно поблагодарил Клайда.

— Я как-то сидел в кухне, — отозвался он, — болтал с шеф-поваром, а тот каждые полчаса или вроде того встает и подходит к окну — денек был ясный, солнечный — постоит с минуту и возвращается, продолжает разговор. В конце концов я и спросил его, чем он занят — у него там был выставлен на солнышко большой чан с крольчатиной, залитой горчичным соусом. Говорит, так делала его матушка, и он нигде не пробовал крольчатины вкуснее. Так что в солнечные дни здешняя крольчатина неподражаема. Знаю, сегодня был дождь, зато вчера — отличный денек.

Мы вытерли остатки соуса хлебными корочками и запили все анонимным вином. Закончив, он промокнул рот салфеткой и вместе со стулом отодвинулся от стола.

— Посиди еще часок, а потом иди по стрелкам, а тому, кто будет при дверях, говори, что тебе за мой столик. Ужин за мой счет. Ты меня тоже как-нибудь угостишь.

Я смотрел, как он уходит: высокий, нескладный, но было в нем что-то еще. Черт знает что это такое, что бывает в кинозвездах, было и в Клайде. С людьми никогда не скажешь.

В дверях он остановился и заговорил с тремя посетителями, которые как раз входили в зал: тяжеловесный мужчина в просторнейшем темно-сером костюме, лет пятидесяти и весьма краснолицый; девочка, сколько я мог судить, лет тринадцати-четырнадцати, кажется, в школьной форме; и подтянутый, крепко сбитый мужчина лет тридцати с небольшим, темные волосы гладко зачесаны назад от угловатого сурового лица, жесткое, замкнутое выражение делало его старше. Я видел, как Расмуссен поднес к губам руку девочки и прищелкнул каблуками. Вся компания встретила этот ритуал смехом и улыбками, как встречают шутку. Пока Клайд разговаривал с пожилым толстяком, второй мужчина, слушая их, снова обратился взглядом к девочке. Они подошли к столику рядом с моим, а Клайд скрылся за дверью.

18

Полицейский (фр.).