Преторианец

— Они нас ждали.

— Не может быть. Как…

— Где-то нашелся шпион, старина. Разве не ясно? Вот что самое подлое со шпионами. Кончается всегда тем, что гибнут хорошие ребята. Ну, это уже не наша забота, верно? По крайней мере, сейчас.

Годвин почувствовал, как Худ вкладывает ему в руку гранату.

Дождь все так же шипел на раскаленном металле. Солдаты шли через площадку, приближались, собирались обыскать здание. Время от времени кто-нибудь останавливался над разбросанными вокруг виллы телами. Машины догорали. Солдат окликал остальных, шевелил тело ногой. Щелкали одиночные выстрелы, добивали раненых. Дождь лил с прежней силой.

К ним медленно направлялись полтора-два десятка солдат.

Голос Стила прозвучал громко и отчетливо.

— Эй, парни! Фрицы долбанные-передолбанные!

И одна за другой среди немцев разорвались три гранаты. Все началось заново. Шрапнель и взрывная волна валили немцев наземь, уцелевшие палили на звук голоса.

Худ рывком взметнулся из-за крыльца. Годвин бежал за ним, прижимаясь к стене, пока не оказался у самого окна. Кивнув на окно, Худ выдернул чеку гранаты. Годвин сделал то же самое со своей. Худ беззвучно отсчитал секунды, шагнул под окно и забросил гранату сквозь решетку. Граната Годвина звякнула о прут, но и она провалилась в комнату. Тотчас же прозвучали взрывы, наполнив воздух клочками и осколками передней стены и солдат. Худ бросился через открытое пространство к ряду кипарисов. Годвин, спотыкаясь и пошатываясь, не отставал от него.

Они почти выбрались.

Если бы не стрелки на крыше. Снайперы, расставленные там, чтобы сбивать уходящих. Выстрелы прозвучали как щелчки хлопушек.

Худ крякнул и качнулся вперед, словно споткнувшись.

Кольт был у него в руке, но что толку? Отстреливаться не было смысла. Жидкая грязь кипела от ударов пуль.

— Нога, — сказал Худ.

Он растянулся на грязном краю того, что некогда было лужайкой. Тело его дернулось от нового попадания. Пуля вспорола край толстого свитера на спине.

— Проклятье, — вздохнул он.

Револьвер в его руке дрожал.

— Всегда знал, что этим кончится. Рано или поздно.

Он закашлялся.

— Макс…

Годвин упал на колени рядом с ним. Это было бессмысленно, но оставить Макса он не мог. И не мог поднять его с грязной земли. И не мог пронести на себе настолько далеко, чтобы в этом был какой-нибудь смысл.

Он склонился ниже, почувствовал, как что-то вроде кузнечного молота обрушилось ему на плечо и откинулся назад. Он понимал, что ранен. На долю секунды перед ним встало лицо Сциллы, и тут же исчезло.

— Чертовски подлое дело, — задыхаясь, выговорил Худ. — Они… нас ждали… наклонись ближе, Роджер… я хочу…

Годвин, стискивая зубы от боли, подвинулся к нему. Плечо ничего не чувствовало — зато болело все тело. Он потащил Макса Худа в сторону деревьев. Взглянул на него. Макс улыбался.

— Хотя… неплохая смерть.

Он поднял руку.

Годвин увидел слепящую вспышку, понял, что это в него, а потом свет поглотил его…

Глава девятая

Лондон

У Сциллы Худ выдался свободный вечер. Ее режиссер проводил техническую репетицию «Вдовьей травки». Она поужинала с Хлоей в теплой, благоухающей ужином кухне. Няня суетилась вокруг них. Потом они вместе устроились в большом кресле у камина в кабинете. Они остались вдвоем, и Сцилла почитала дочке книжку Беатрис Поттер, а малышка, слушая, рассматривала картинки и иногда вставляла словечко-другое. Потом они немножко поболтали, пока Хлоя не начала зевать. Ей пора было в постель.

Теперь Сцилла лежала в горячей ванне, раздумывая над списком звонков, принятых няней за день. Звонили Стефан Либерман, Гомер Тисдейл, Патриция Смит… что еще за Патриция Смит? Имя кажется смутно знакомым, или нет? Да, где-то она его слышала, но имя ни с чем не связывается, и телефонный номер тоже. Тисдейл, когда она ему перезвонила, не ответил. А Стефан подождет: они завтра увидятся на репетиции. Патриции Смит так или иначе надо будет позвонить, но хорошо бы сперва вспомнить, кто она такая…

Она обливалась потом в горячей ванне. Слизнула капельки с верхней губы. Влажные волосы липли ко лбу. Веки отяжелели, смыкались. Чего хотел Гомер? Она боялась надеяться, что у него есть вести о Роджере. Но зачем бы еще ему звонить? Она в последние три недели не могла толком ни есть, ни спать, не могла ни на чем сосредоточиться с тех самых пор, когда в последний раз говорила с Гомером, в ночь, когда он позвонил в надежде, что она еще не легла и ему можно заглянуть на минутку. Он зашел к ней, в немалом смущении: «Неловко вас беспокоить, но дело довольно срочное, хотя он вообще-то не знает, в чем дело, но понимаете, ему доставили записку от Роджера Годвина… Годвин, понимаете ли, просил его лично уведомить миссис Худ, что пару недель с ним нельзя будет связаться…» Пока он, запинаясь, выкладывал все это, она приготовила ему выпить. И пожелала узнать: что вообще происходит, Гомер?

Тогда-то она и услышала впервые:

— Роджер выполняет особое задание и просил меня вас предупредить.

— Как видно, все завязалось так внезапно, раз он сам ни словом не намекнул?

— Вообще-то, уже пару недель, но он просил вам ни в коем случае не говорить, не беспокоить…

— Но куда же? — спросила она. — Должен же он был хоть вам намекнуть…

— В общем-то нет, не намекнул. Я сам в потемках и пытаюсь умилостивить его работодателей, незавидная работенка, уверяю вас…

— Но тогда, значит, он на войне. Раз все так опасно и секретно…

— Будем надеяться, что не слишком опасно, — горячо перебил Гомер.

— Он мне рассказывал о своей бредовой затее отправиться в бомбардировочный рейд только потому, что какой-то другой псих уже слетал…

— Рейнолдс. Квентин Рейнолдс.

— Это не то, нет? Не бомбардировка? Да нет, не может быть, ведь две недели…

— Нет, конечно не может, верно?

Гомер допил коктейль и заторопился уходить. Сцилла догадывалась, что его мучит любопытство, но об их отношениях с Роджером он ничего не знает. Она поблагодарила его и с тех пор ничего не знала уже три недели. Роджер перебрал неделю от назначенного срока, и она места себе не находила. К таинственным отлучкам Макса она привыкла, но тут совсем иное дело. Бомбардировка занимает не больше одного дня. Что могло так его задержать? Что могло случиться?

Неужели она его потеряла? Он лежит в какой-нибудь безымянной могиле? При одной этой мысли ее начинало трясти. Война задела ее, как не задевала никогда, даже во время «Блицкрига».

Она выбралась из ванны и полусонная сидела перед камином в кабинете, когда услышала шум подъехавшей машины. В окно она увидела выходящего из машины Тисдейла, и к тому времени, как он подошел к двери, Сцилла уже ждала в прихожей.

— Входите, Гомер. Я пыталась вам дозвониться…

— Сцилла, простите, что врываюсь без предупреждения…

— Глупости. Входите и погрейтесь у огня. Вы узнали что-нибудь о Роджере? Ради бога, скажите, что происходит?

— Нет, нет, ничего не узнал.

Она наливала ему скотч, и при слове «нет» горлышко графина вскользь звякнуло о край хрустального стакана. Как на сцене. Она проговорила:

— Я думала, может, вы что-то узнали. Черт!

— Я думаю, надо ждать.

Больше говорить было не о чем. Он спросил, как дела со спектаклем, и она собиралась ответить, когда снаружи послышались шаги и в дверь постучали.

Это был Стефан Либерман.

— О, матерь божья, глоточек умирающему! Святая Сцилла, награда ждет тебя на небесах… и почему это технические прогоны вызывают такую жажду? Я тебя не разбудил? О, господь небесный, ввалился так…

— Стефан, перестаньте болтать. Я не сплю. Между прочим, ко мне как раз заглянул выпить на сон грядущий Гомер Тисдейл. Входите, пожалуйста, посидите с нами.

Тисдейл был уже на ногах, стоял у камина.

— Либерман? Как поживаете? Слушайте, я вас не отрываю от дела? Может, вам надо обсудить театральные дела?