Преторианец

Он успел полностью одеться, когда дверь тайника распахнулась во всю ширь. Она стояла перед ним в халате.

— Все слышал?

Годвин кивнул.

— Когда он поднимется к себе, я закрою дверь в спальню, чтобы тепло не уходило. Он будет в ванне. Тогда можешь трубить почетное отступление. Самый опасный момент уже миновал, — шептала она, задыхаясь.

— Какой момент?

— Твоя полушинель. Ты ее оставил в прихожей, на скамейке.

— Ох, господи помилуй…

— Я собиралась ему сказать, что пригласила тебя выпить на прощанье, и ты должно быть ее позабыл. А потом подумала: а если он утром встанет, а она исчезла? — Сцилла хихикнула. — Но в прихожей было темно, он, кажется, не заметил, так что я промолчала.

— А если он все-таки заметил?

— Не заметил. А теперь мне надо бежать в ванную и еще огонь развести. Ты слышал, что он собирается недели на две уехать?

— Слышал.

— Ну вот, у нас будет немножко времени.

— Не лучше ли тебе заняться делом?

— С тобой все в порядке, Роджер?

— Сцилла, Сцилла… что за вопрос!

— Мне теперь только не хватало, чтобы Хлоя вышла из своей спаленки. Она стала ходить во сне. Все, побежала. Я тебе позвоню, любимый.

Она скрылась. Лунный свет пробился сквозь тучи, и на паркетном полулежали тени. Паркет походил на большую шахматную доску. Сцилла была королевой. А кем был Макс? Королем, ладьей или конем? Годвин, натягивая полушинель на мятый вечерний костюм, чувствовал себя последней пешкой — но уж таково, видно, было его нелегкое счастье.

Через Слоан-сквер он шел под дождем.

— Роджер? Это вы, старина? Годвин?

Обернувшись, он разглядел какого-то круглого коротышку под зонтиком и не сразу узнал его.

— Это же я, Сэм! Сэм Болдерстон, бога ради! — репортер «Таймс» подошел ближе.

— Сэм… Извините, я вас не узнал. Уж очень у вас зонт развесистый. Что вас выгнало на улицу в такую погоду?

— Был в гостях у красотки, где же еще? А вы?

— Просто гуляю. Не спится.

— Вылезли из постели и натянули вечерний костюм? — рассмеялся Сэм и, пожевав сигару, объявил: — Я вам верю. Тысячи других не поверили бы.

— Ну да, вы доверчивое создание. Мне дальше по Слоан-стрит.

— Тогда нам по пути. Вы где живете?

— На Беркли-сквер.

— Вы нынче в настроении для долгойпрогулки, старина.

Сэм ухмыльнулся сквозь сигарный дым — веселый толстячок с бульдожьей хваткой на сенсации.

— Я ведь чую, Роджер, вы на что-то нацелились. Я вас сегодня видел в Дорчестере, но вы были с миссис Фантазиа. Счастливчик. Она красавица, чтоб мне провалиться!

Перейдя пустынную площадь, они вступили на Слоан-стрит.

— Я надеялся перекинуться словечком с сэром Максом Худом, но он оставил жену в одиночестве отмечать свой звездный вечер. Должно быть, на то была веская причина, нет? Вы не согласны, Роджер?

— Возможно, вы правы, Сэм, — отозвался Годвин.

Ну почему из всех, кто мог, ему повстречался именно Сэм Болдерстон? Сэм Болдерстон, который не упустит ни единой детали.

— Слоан-сквер, — задумчиво тянул Сэм, — я когда-то жил на Блэклэндс Террас. Такая славная квартирка. Знаете, мне как раз вспомнилось, что где-то там, — он ткнул большим пальцем через плечо, — проживает Макс Худ. Вам это известно, Роджер?

— Да, кажется вы правы, Сэм. Как раз на той стороне площади, если не ошибаюсь.

— Какое совпадение!

— Совпадение, Сэм? О чем вы?

— Конечно, совпадение, разве вы не заметили? Мы ведь как раз о нем говорили, верно? И как раз там, где мы с вами столкнулись. Практически у него перед дверью. Ну, так я это называю совпадением.

Роджер вздохнул. До Беркли-сквер было еще далеко. Может, он сумел бы придушить Сэма Болдерстона и оставить его в переулке, чтобы тело поутру нашел дворник. Однако надежды на такой поворот событий было мало.

— И, думаю, к концу дня мы успеем выбраться, унося шкуры целыми и скальп великого вождя на поясе. Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, само собой. Но шансы у нас приличные.

Макс Худ сидел в клубном кресле, блестевшем медными обойными гвоздиками. Пылающий огонь согревал кабинет. Бар-глобус был раскрыт, и гостям предложено смешивать себе напитки по вкусу. Себе он налил рюмочку солодового и цедил его, как коньяк «Наполеон».

Подполковник Мартин Джеллико из ближневосточного диверсионного корпуса был назначен заместителем Худа в предстоящей вылазке. Это был коренастый, крепко сбитый человек чуть старше сорока, напоминавший Худа и ростом, и сложением. Под красным, обгоревшим на солнце носом топорщились густые усы. Одет он был в свободный костюм и сидел возле глобуса, лениво раскинувшись в кресле. Поза была обдуманной. Казалось, что, скинув форму, он намерен был в полной мере наслаждаться жизнью, чего бы это ни стоило, даже рискуя быть похожим на жиголо. От него пахло лаймовым одеколоном. Под костюмчиком, под небрежной позой скрывалась чистая сталь. Шесть пулевых ранений, если верить Монку Вардану, который был в курсе таких вещей и сидел сейчас в кожаном кресле лицом к огню.

Годвин устроился на дальнем конце кушетки. Его, как тогда, в Северной Африке, в пустыне с Максом Худом, охватило нетерпение, смешанное со страхом оказаться внутри войны, участником, а не наблюдателем. Джеллико прервал сосредоточенное изучение отблесков пламени в своих блестящих туфлях и поднял взгляд:

— Я вам скажу, мне нужны чертовски хорошие шансы на возвращение. Я не шутя поклялся, что больше не дам себя подстрелить. И меня решительно не влекут самоубийственные предприятия.

Монк Вардан развернул свое длинное тощее тело, чтобы взглянуть на Годвина.

— Это он вас запугивает, Роджер. Шуточки старых вояк. Правда, Мартин? Макс?

— За Роджера особо не беспокойтесь.

Худ улыбнулся жесткой усмешкой, которая не слишком ободрила Годвина.

— Нам с ним уже случалось слышать полуночные колокола. Роджер не подведет.

— Ничего не имею против Годвина, — сказал Мартин Джеллико, разглаживая усы костяшками пальцев, — но меня не слишком вдохновляет перспектива рисковать медными задницами моих мартышек ради явной пропаганды. Как если бы Тедди Рузвельт затеял отправиться в горы Сан-Хуан в компании с Уильямом Рэндольфом Херстом. Это ведь мне предстоит вымазать рожу жженой пробкой, которая лезет и в рот и в нос, и барахтаться в холодной воде, мечтая не захлебнуться, в то время как личные телохранители проклятого Роммеля норовят меня расстрелять и забросать своими здоровенными фанатами — и других парней, ясное дело, но самое главное, меня — и все это ради статейки в «Дэйли блатт»? Что-то я сомневаюсь, стоит ли оно того?

— Меня, насколько я понимаю, ввели вдело в последний момент, — сказал Годвин. — Пропаганда здесь — побочная выгода.

— С вашего позволения, я поясню один раз и для всех, — сказал Монк Вардан. — Вы можете быть уверены, что я представляю здесь ПМ. Основная цель «Крестоносца» — освободить Тобрук и отбить армию Роммеля, обратить их в бегство. В конце концов, настала их очередь побегать. В преддверии операции «Крестоносец» могут быть проведены различные акции с целью отвлечь и привести в замешательство врага — как итальянцев, базирующихся в Киренаике, так и немцев в Беда Литториа. Бригадир Рейд и ловкач Стирлинг со своими парашютистами сделают все что могут. Мы намерены вывести Роммеля из равновесия, заставить его непрерывно оглядываться, пугаться каждой тени. Наша цель — цель «Преторианца» — обезглавить зверя, лишить его мозга, если можно так выразиться. Самого Роммеля. Пораженные потерей вождя, творца своих побед, они придут в замешательство… и, прежде чем успеют опомниться, «Крестоносец» обрушится на них всей нашей огневой мощью. Лучшая пропаганда — это освободить наших «Крыс пустыни» и разбить войска Роммеля. Именно это мы и намерены сделать. Мысль ввести в операцию американского корреспондента возникла позже. Это хорошая мысль — и роль Роджера достаточно важная. У него большая аудитория — и здесь, и в Штатах. Мы хотим провести эту акцию и хотим, чтобы о нашем успехе было рассказано самой широкой аудитории и самым популярным голосом… мы хотим использовать Годвина, чтобы еще прочнее спаять нас с янки, это понятно… потому что в этой войне Британия и Америка должны быть едины… нам необходимо заставить Америку слезть с тюфяка и выйти в поле…