Преторианец

— Да и да. Я пойду навещу молодого хозяина. Ты спи дальше.

Она была занята в экранизации нашумевшего спектакля, «Вдовьей травки», но сегодня у нее выдался редкий свободный день. Она с улыбкой упала на подушку.

Четырехмесячный Чарли Годвин громко скандалил в соседней спальне, а Годвин все еще был на Беркли-сквер и на мокрой мостовой лежало оторванное человеческое ухо. Входя в комнату сына, он постарался изгнать из головы непрошеного гостя, вдохнул в себя запах кухни, где няня спозаранок пекла что-то вкусное, и бросил первый за день взгляд на сына.

— Чарли Годвин, какого беса вы так рано поднялись, я вас спрашиваю? Проголодались? Боже мой, да мы пускаем слюни… Что скажут в клубе? И, право, сдается мне, вы уже совершили утренний туалет. Ну ладно, парень, забудем о приличиях, давай-ка все это снимем и приведем тебе в порядок кормовую часть…

Заслышав голос отца, Чарли заулыбался. Годвин пощекотал сыну грудку, и скоро оба хохотали, а Годвин думать забыл о незнакомце в тумане.

Молодому Чарли Годвину было около месяца, когда союзники высадились в Европе, начав величайшее наступление из-за моря в истории человечества, а Гитлер пустил в ход оружие, названное им «оружием возмездия». Англичане называли его «Фау-1», или реактивными снарядами, или «гуделками». Беспилотные самолеты были творением молодого ученого по имени Вернер фон Браун и ветерана Большой войны, артиллерийского инженера Вальтера Дорнбергера. В июне сорок четвертого нацисты начали запуски этих примитивных ракет — превосходивших, впрочем, все современное оружие — от Па-де-Кале более или менее в направлении Лондона. Они разрывались в Кенте, в Эссексе и по всему Лондону.

К сентябрю «Фау-1» сменились более дальнобойными и мощными «Фау-2», и паника возросла соответственно. Особенно пугало механическое бездушие снарядов. Во время «Блицкрига», когда небо было полно бомбардировщиков, в бомбежках был, по крайней мере, какой-то смысл и резон, были наземные цели, которые с военной точки зрения стоило бомбить, и атаки были предсказуемыми. И были молодые немецкие летчики, рисковавшие жизнью. Присутствовал человеческий фактор. С ракетами было иначе. Немцы, запускавшие «Фау-2», ничем не рисковали. Никто не знал, где упадет ракета. Все зависело от случая и потому наводило ужас, как все необъяснимое.

Из тридцати главных театров Лондона открытыми остались всего восемь. Сцилла, занятая на съемках, не играла, и гораздо меньше народу рвалось посмотреть «Мышьяк и старое кружево» в «Стрэнде», «Кончину миссис Чейни» в «Савойе» и «Блаженный дух» в «Датчесс». Детей эвакуировали в сельскую местность, где было не так опасно. Сцилла незадолго до рождения Чарли отослала няню с девочками в Стилгрейвс. На июль и август они с Годвином вывезли туда же новорожденного сына. В сентябре, оставив Хлою и Дилис с няней номер два, они с няней и Чарли вернулись на пару недель в Лондон, потому что Сциллу ждали на съемках. Однако с появлением «Фау-2» Сцилла извелась от беспокойства за сына, и няня с Чарли были отправлены обратно в Стилгрейвс. Время было отчаянное, но почему-то они были твердо уверены, что переживут его. Сцилла и Годвин обрели уверенность и счастье. Дети были здоровы. Война двигалась к победе. Они непременно выдержат.

Все же угрозу, которую представляли собой «Фау-2», игнорировать не приходилось. Снаряды могли прилететь в любое время дня и ночи, ноне было сомнений, что рано или поздно они появятся. С профессиональной точки зрения ракетный обстрел был для Годвина хорошей темой. С других точек зрения он доставлял множество неудобств.

Как-то в конце октября Пристли пригласил Годвина заглянуть к нему в Олбани, выпить рюмочку на ночь. Он пил виски, задрав ноги на скамейку перед камином. Он ухмылялся, как постаревший и набравшийся цинизма херувим, и попыхивал одной их своих коротеньких черных трубок.

— Берите стул, наливайте себе. Самое время почесать языки.

Под гул колоколов, отбивавших полночь, Пристли налил себе по новой и передал бутылку Годвину.

— Как я понял, ваша благородная супруга снимается в новом фильме? Опять работает с этим Либерманом? Какого вы о нем мнения?

— Да какого мнения? Я плохо разбираюсь в европейцах. Другая система отсчета. Никогда не знаешь, что у них на уме.

— Ну да, старая цивилизация. Гонимые, бездомные, они вынуждены полагаться только на себя, чтобы выжить. Либерман, скажем, очень неглуп. И полон жизненных сил. Любимец женщин… — пых, пых… — Но это все вам известно.

Пристли пересел на скамеечку и поправил угли в камине.

— Я тут столкнулся с одной вашей давней приятельницей — если вы помните, Энн Коллистер. Она ведет довольно замкнутую жизнь. Появляется с молодым адвокатом из хорошей семьи. Неприметный тип этот адвокат. Я поразился, как он похож на Эдди Коллистера. Может, это ее и привлекло. Женщины — удивительные создания. Мать у нее умерла полгода назад, и отец — месяцем позже. Сдается мне, таинственная кончина молодого Эдди свела их в могилу. Умирает один молодой человек — и вся семья сходит на нет.

— Печальная история, — кивнул Годвин.

Он вспоминал рассказы Энн об отце. Кажется, он велел служанке или кухарке вылить кашу в окно на немецкую бомбу. Он смутно помнил, что тогда эта история показалась довольно забавной. А теперь никого не осталось, кроме Энн.

— Энн расспрашивала о вас. Слышала, что вы недавно стали отцом. Заметила с улыбкой, что всегда считала, что вам суждено быть отцом семейства. Она совершенно непритворно радовалась за вас, Роджер. Я думал, вам будет приятно об этом узнать.

— Надеюсь, этот адвокат — приятный человек. Видит бог, она заслуживает чего-нибудь приятного.

— Говорила, что тоскует без Эдди и что научилась думать о нем, как о жертве войны. Бедняжка, она совершенно не умеет таить чувств. Очень уязвима. Брат, отец, мать — бах, бах, бах! — повыбило всех подряд, как уток. Должно быть, она дошла до самого края. А все же, что может ее тревожить теперь?

— Во всяком случае, насчет брата она не ошибается. Он — жертва. Знаете, Джек, я… Помните Панглосса? Таинственного нацистского агента, предавшего Макса?

Пристли фыркнул в облако душистого дыма.

— Как же! Я еще не совсем выжил из ума, Роджер. Такие вещи не забываются.

— Ну, можете считать, что я выжил из ума, но я кое-что узнал насчет Эдди, и кусочки головоломки стали укладываться на место, так что я начал подозревать, что он и есть Панглосс. Когда он пропал, я подумал: да, он ведь знал много тайн… Это длинная и запутанная история, но детали сходились…

Пристли опустил подбородок на грудь, пососал трубку.

— Это не вы ли убили бедолагу?

— Джек, бога ради!..

— Ну, повод был, раз вы считали его Панглоссом. Он был пустой и грязный человечек, довольно жалкий, но едва ли предатель.

— Ну конечно, вы правы, а я ошибался.

Лучше бы Пристли воздержался от этой шуточки насчет убийства. Как раз такие мелочи и заставляют человека с нечистой совестью подозревать, что всем все известно.

Пристли смотрел в огонь, спрятав глаза под тяжелыми веками, изогнув губы в ехидной улыбочке.

— А откуда вам знать, что я прав? С чего вы взяли, что не он был Панглоссом? Может и был? Откуда такая уверенность?

— А я уверен. Угадаете, почему?

— Ха! Серое преосвященство, наш друг Вардан! Меня так и подмывает вставить его в роман или в пьесу. Он всегда напоминал мне кого-то из кукловодов Французской революции. Так это он вас уверил, что Эдди — не Панглосс? Ну-ну, как он разговорчив, наш друг Монк!

— Да, но я остался в недоумении… Я думал, это Эдди, и, оказывается, ошибался. Так что меня отбросило к исходной точке. А я по-прежнему хочу знать правду.

— Что вы говорите? Дело-то очень давнее, нет? Почему бы не оставить все, как есть?

— Да, дело давнее. И в то же время нет. Он умер у меня на руках — Макс. Я видел вспышку выстрела, ударившего в меня…

— Это еще что за чертовщина? Человек, в которого попадает пуля, вспышки не видит. Удар, и все. Боль, да, но…