Преторианец

— Ты видела это в моих глазах? Видела, что я пропал?

— Нет, милый, не видела. Это не твоя вина.

— Послушай меня, Сцилла…

— Это моя вина. Я украла у тебя этот миг. Я лишила его нас обоих, это была ужасная ошибка…

— О чем ты говоришь?

— Когда ты увидел меня с Клайдом, когда застал нас так… Клайду меня между ног… Правда, очень жаль, после этого тот миг стал невозможен. Только моя вина. Себялюбивая шлюшка. Не смотри так печально, любимый. Я только через много лет поняла, что никогда не увижу этого в твоих глазах. В сущности, Роджер, ты был бы идеалом, если бы не это…

Глава двадцать третья

Гости, приехавшие в дом на выходные, тихий хаос, прогулки в снегу, когда затихал ветер, непрерывные разговоры о войне, театральные сплетни — здесь первую роль играл Родди Баскомб; споры о мире журналистики, разгоревшиеся с появлением Гомера Тисдейла и с ним румяной пышной незнакомки — явной и несомненной англичанки. Монк Вардан в своем репертуаре — он только иронически улыбался, когда к нему обращались как к осведомленному источнику последних военных новостей. Поймав пристальный взгляд Годвина, он покачал головой:

— Светский прием — не место для деловых разговоров, старина.

— Светский… Ну да. В таком случае позвольте светски осведомиться, какой черт вас сюда пригласил?

Монк Вардан с видом оскорбленной невинности пожал костлявыми плечами:

— О, я полагал, это были вы, старина.

— Не я.

— Ну, значит Сцилла. Методом исключения, больше некому.

— Забавно. Потому что она спрашивала меня, приглашал ли я вас…

— Ну, значит, это останется тайной. Но вы конечно согласитесь, что главное — я хорошо провожу время. Всегда любил этот дом.

Он закурил и улыбнулся, откровенно наслаждаясь жизнью.

— Мы не можем принимать здесь кого попало. Это частный дом, Монктон, а не кормление зверей в зоосаде.

— Ну еще бы, и к тому же чертовски далеко от проторенных дорог. Но ваше гостеприимство окупает все неудобства. Слушайте, старина, вам известно, как я всегда дорожил вашей дружбой.

— Означает ли это, что вы и ваш хозяин опомнились?

— Прошу прощения?

— Меня вычеркнули из списка подозреваемых?

— У нас нет списка, Роджер. Всего одно имя. Кто знает? Возможно, все будет забыто.

Он улыбнулся поверх серебряного сервиза на приставном столике, с которого нагружал свою тарелку.

— Возьмем-ка мы еще один хлебец.

Он положил его поверх первого. Монк отличался отменным аппетитом.

— Да, вспомнил… Меня пригласил Либерман. Повстречался с ним на днях в Стрэнде: он и упомянул, что собирается к вам. Естественно, я полагал, что мое приглашение просто затерялось. То есть что еще мне оставалось думать, старина? Старый добрый Монк никогда не упустит случая провести пару дней в сельском поместье. Если меня хорошенько попросят, могу вечером развлечь общество волшебными фокусами. Не желаете?

— Нет ли фокуса, чтобы заставить вас исчезнуть, Монк?

— Я — Бернард Макинтр.

Он был коренаст, носил жесткий твидовый костюм и опирался на узловатую трость с отпечатками собачьих зубов. Прямо со страниц «Шерлока Холмса».

— Местный коновал. Во всяком случае, таковым объявил меня ваш предшественник Макс Худ. В действительности я занимаюсь главным образом двуногими обитателями этого глухого уголка мира.

— Роджер Годвин. Увы, не преемник Макса, а просто старый друг его и его жены. В настоящий момент — ее гость и выздоравливающий. Вы давно знали Макса?

— С детства. Мы всю жизнь дружили. Я читал ваши книги, слышал вас по радио. Кажется, будто в некотором смысле знаком с вами. Вы, верно, часто такое слышите.

— Это действие радио. Я — профессиональный невежда. Мне так многие об этом говорили, что я в конце концов поверил.

— Ну, последнее приключение, как я понимаю, должно было вас кое-чему научить.

— Не знаю, что вам известно?

— О, совсем немного. Деревенские сплетни. Не знаю, откуда идут слухи. Считается, что вы участвовали в какой-то диверсионной операции. Мы решили, в той самой, где погиб Макс.

— Ну что ж, простите, уточнять не могу. Не положено об этом рассказывать.

— Говорят, и вас подстрелили… Это Сцилла говорила.

— Зацепило раз-другой. Главное попадание в голову — слава богу, там пусто.

Макинтр кивнул. Он уже слышал эту шутку.

— Давайте-ка нальем себе по стаканчику, — предложил Годвин, — и переберемся на террасу, или веранду, или как там ее называют.

Он кивнул на балконную дверь, за которой над скальным обрывом висела каменная галерея.

— Я бы охотно послушал ваши рассказы про Макса. Наедине.

Солнце усердно старалась пробить низкие тучи, и вокруг все было смутно-серым или коричневым с белыми отметинами свежих сугробов. Ветер с открытого пространства летного поля отбрасывало вверх по обрыву, и он свистел в ветвях деревьев. Обветренное лицо Макинтра казалось невосприимчивым к холоду.

— Я должен спросить, говорил ли вам Макс о своем последнем задании?

— Говорил, что предприятие — какое, не знаю — рискованное. Помнится, он сказал: шансы пятьдесят на пятьдесят.

— Ого… А меня убеждали, что дело пустячное.

— К слову о доверии к людям в военное время.

— Ну да, они хотели, чтоб я отправился с ними, и, конечно, вычислили, что я дважды подумаю, прежде чем поставить свою жизнь на такие шансы.

— Ну, надо думать, шансы выжить у всех были равные.

— Насчет пятидесяти процентов Макс ошибался. — Годвину становилось легче, когда он говорил об этом. — Погибли все. Кроме меня, конечно.

— Должно быть, весьма неудачное предприятие.

Макинтр пригубил виски и сделал глоток…

— Впрочем, Макс избавил себя от более неприятной для него смерти. Он пережил свою судьбу.

— Ему не понравилось бы стареть и дряхлеть, — согласился Годвин. — Долгое медленное угасание…

— О, долгое медленное угасание ему не грозило. Я имел в виду другое.

— Я не понимаю…

— Макс умирал и знал об этом. Он уже годы жил взаймы. Я думал, вы, может быть, знаете. Сцилле он наверняка не говорил, но я думал, в вашем случае… — Врач пожал плечами.

— Понятия не имею, о чем вы. И… вы уверены?

— Что он умирал? Безусловно. Опухоль мозга. Она возникла давно, но какое-то время дремала, затем начала шевелиться, доставляя ему некоторое беспокойство. Неоперабельная. Он обследовался даже в Штатах. Я обнаружил ее незадолго до его женитьбы. Он мне потом говорил, что прошел полное обследование в Бостоне — я понял, о чем он. Месяца за три-четыре до этой его тайной миссии появились прежние симптомы. Головные боли, нарушения зрительного восприятия, глубокая депрессия, суицидальные мысли, рассеянное внимание, преходящее онемение конечностей.

— Когда, вы сказали, это началось?

— Как раз перед его женитьбой на Сцилле — тогда у него был первый приступ. Первый, о котором он мне сказал. Может, некоторые симптомы проявлялись и раньше, но я не знал. Потом было несколько вспышек, но они проходили, и все снова налаживалось. Думаю, с началом войны он почувствовал облегчение. Появилась возможность умереть героем…

— Да, так он и сделал, можете мне поверить.

— Вам повезло, что вы не разделили его участь.

— А как приступы влияли на его поведение?

— Мрачность, замкнутость, черный юмор… искал, с кем бы подраться. Он говорил мне, что «плохо ведет себя» со Сциллой — не уточнял, но я догадываюсь, что он мог ее бить. Когда на него находило такое настроение, он приезжал сюда, прятался от мира, видите ли. Не доверял себе, когда вокруг люди.

— Так вышло и с Колином Девиттом?

— Он вам рассказал?

— Скажем, я об этом слышал — по крайней мере, одну из версий.

— Да, вы попали в точку. Он мучился головными болями, говорил мне, что зубы ему будто раскаленными щипцами раскачивают. Сцилла была здесь. До Макса дошли слухи насчет нее и молодого Колина; парень, знаете, был из тех, что сами напрашиваются на беду…