Преторианец

Новости «Би-би-си»

Трансляция на США, Нью-Йорк

18.00 17 октября 1941

Дом радио,

Годвин

«Герцог Бедфорд»

Символы вовремя войны много значат. Так все говрят, значит, это правда. Коекто даже скажет, что войны ведутся в основном за символы. В наше время смвлом стали усики герра Гитлера. Над ними можно смеяться. Как и над выдающейся челюстью дуче или его воинственной позой уперев кулачки в ляжки. Предплагается, что мертвая голова или изломанный крест свастики, как и как и двойная молния эмблемы СС должныххх поднимать дух хххх наци. Символы.

У нас недавно, после возвращения Черчилля со встречи с ФДР [6]на Ньюфаундленде появился ррротличный новый символ. При возвращении в Лондон, не выпуская из зубов сигару и опираясь на трость с золотым набалдашником, старик сделал жест, ктрый, как говорится, привился. На вокзале Кина-Кросс он повернулся к собравшейся толпе и поднял указательный и средний палец, изобразив букву V. Толпа ответла восторженными кликами. Так родился новый символ. Теперь о новом, немножко более сложном символе, в котором содержится капелька яда. Рабочие с ацетиленовыми горелками начали хххх снимать решетки Бак-хаус мы, янки, называем его Бэкингемским дворцом. Там полным-полно решеток. Тонн двадцать железа, а это по любому счету немало. Ну и что, спросите вы, к чему все это? Видите ли, они собираются изготовить танк да-да, вы меня слышите, танк и окрестить его «Букингемский дворец». Очень недурной символ, одна из великого множества причин, почему народ так чтит своего короля. И по той же причине народ мечтает содрать шкуру с герцога Бедфорда или по крайнеймере засадить его за решетку до конца войны.

Что общего между герцогом Бедфордом и этой историей танков из решеток? видите ли, оказывается, у этого герцога в лондонсоком особняке тоже полно решеток, и он, помоги ему бог, отказался переплавить свои решетки в танкдругой даже если бы их назвали его именем. Секретарь министерства внутренрних дел мр. Герберт Моррисон высказался по поводу его отказа довольно туманно, заявив, что он «заинтересовался деятельностью герцога» Анонимный комментатор высказался не столь двусмысленно, написав на статуе предыдущего герцога Бедфорда на Рассел-сквер «предатель». Герцог, наодящийся ныне в своем поместье в Вигтауне, заявил: «Я не квислина!» [7]И все мы вздохнули с облегчением. Кое-кто видит в этом доказательство, что вечна не только Британия, но и британская эксцентричность и, как выразился паренек, который чистит мне ботинки, британская подлость. Более снисходительную оценку поведения герцога вы, вероятно, услышите в ближайшие дни. Да, война это ад, и я ваш Роджер Г

Когда он закончил запись, было почти восемь часов, здание оживало, а где-то наверху, над корочкой планеты, пыталось просиять солнце или что-то весьма на него похожее. Моника Ноулс, сменившая Бет Килбэйн, высунула голову из чулана, где раньше хранились швабры, а теперь стоял телеграф, и сказала, что кто-то ждет его в кабинете.

— Кажется, какое-то духовное лицо. Викарий, что ли? — она скорчила рожицу, пожала плечами и тут же усмехнулась: — Вы уж не собрались ли перейти в католицизм?

Ее тон ясно говорил, что ничто уже не в силах ее удивить. Она перекинула ногу через пирамиду мешков с песком, очевидно, предназначавшихся для иной цели, однако уже год перегораживавших вход в чулан, но зазвонил телефон, и девушка снова нырнула в свою каморку. Годвин двинулся к своему кабинету, соображая на ходу: священник? викарий? что за чертовщина? О господи, должно быть, мать Сциллы умерла от удара, и теперь священник хочет с ним поговорить. Наверно, по просьбе Сциллы. Но свернув за угол, он увидел не священника, а Монка Вардана.

— Старый бобр Роджер! Нелегко же вас поймать! Наконец повезло. А я-то звонил на квартиру, — заговорил Монк, прохаживаясь по комнатушке и разглядывая развешанные по стенам фотографии.

Годвин с ФДР, Годвин с Черчиллем, Годвин с Хемингуэем, Годвин с Роммелем на фоне Триумфальной арки…

Но Годвин не слушал его. Он еще думал о Сцилле, гадал, как ее мать, гадал, сидит ли она еще там, потому что он так и не дождался новых вестей из Корнуолла. Может, Макс Худ уже там. Может, он прилетел из Стилгрейвса. Макс пользуется допуском к самому сердцу ее жизни — по праву мужа. Временами Годвин чуть не сходил с ума от того, что вынужден был довольствоваться тем, что ему оставалось.

— Не священник, — пробормотал Годвин. — Монк… монах…ошибка памяти… Какая путаница у нас в головах… Ну, что такое? Почему вы здесь? Помнится, Черчилль теперь должен быть в Чартуолле — и вам следовало бы быть там, чтобы вытряхивать за ним пепельницы?

— Ваши сведения ошибочны. Он дома, на Даунинг-стрит 10, а я сегодня вечером отбываю в Кембридж. Надеялся заманить вас на завтра в свой колледж. Пообедаем вместе. Могу выставить вполне приличный кларет. Угощу и ужином, если вы сумеете отделаться от вечернего эфира. Торжественная обстановка, барашек, обращенные к вам лица молодежи, взыскующей образования, лица, сияющие надеждой…

— Надеждой, что война кончится раньше, чем призовут их возраст.

— Вы топчете цветы британского мужества. Впрочем, я не стану придавать этому значения. Тому, кто сумеет отличить среди нашей молодежи барашка, назначен приз. А потом выкурим трубочку у меня в комнате — пылающий камин, шуршание крыс в стенах… ну как, выберетесь?

— А почему бы и нет? Я заслужил, черт побери.

Монк снова уставился на снимки.

— Боже, вот это да! — Он кивнул на фотографию Годвина с Роммелем в Париже. — Вы не рассказывали мне этой истории. Вы с Лисом пустыни…

— Он тогда еще не был Лисом пустыни.

— Да, но он был победителем Франции. Что вы о нем думаете? О, я читал статью. Это интервью, должно быть, читал весь мир — один из ваших шедевров, смею сказать. Но что он за человек?

— Довольно хороший человек. Для него это было весьма бурное время. Думается, он в самом деле верил, что войне конец. Считал, что падение Франции покончит с ней.

— Но он ведь наци, верно?

— Да. Кажется, он относится к этому примерно как к движению бойскаутов. Судя по всему, он не интересуется политикой — предпочитал не говорить на эти темы.

— Ну-ну… — хмыкнул Монк. — В пустыне этот хитрый бес угостил нас на славу. Но все это между прочим. Мы замечтались. Словом, все улажено, вы приедете. — В его голосе промелькнула совершенно чуждая ему неуверенность. Вардан вздохнул. — По правде сказать, если бы вы не сумели вырваться… мне пришлось бы настоять. Дело жизни и смерти.

Он хохотнул — слишком громко. Смущенно. А он был не из застенчивых, уверенность в себе досталась ему с генами предков.

— Да, у меня к вам дело. Вот этому парню просто необходимо с вами поболтать. Так что давайте. Одна нога здесь, другая там. Наговоримся вволю.

Глава третья

Годвин сидел за рулем маленького красного «санбим-талбота» — легковушки с обтекаемым корпусом, вмятиной на крыле и зарождающейся трещиной на ветровом стекле. Автомобиль возил его чуть не по всей Европе, от Северного моря до гитлеровского Берлина, до франкистского Мадрида и Севильи — еще в гражданскую войну, и в Памплону, и в Лиссабон, и дальше, туда, где Европа обрывалась на Гибралтаре и переходила в Африку. Машина была как раз по нему. Она напоминала ему Париж, молодость, когда он только начинал познавать жизнь и будущее нашептывало обещания и расстилалось перед ним бескрайними просторами.

Выезжал он в отличную погоду. Яркое голубое небо, белые горы облаков, обведенных лиловой полосой, как на детском рисунке. Свежий ветер перебирал холодные солнечные лучи — октябрь притворялся летом. Болотный край всегда казался Годвину немного зловещим — ему невольно вспоминался прежде всего Илийский собор, сырой, промозглый и населенный призраками, так что иногда в нем явственно слышался лязг мечей и копий сторонников Кромвеля, обрушившихся на статуи святых.

6

Принятое в США сокращение от имени Франклина Делано Рузвельта.

7

Имя Видкуна Квислинга, занявшего пост премьер-министра Норвегии при содействии фашистской Германии, почти сразу же стало синонимом предательства.