Собачий Рай

Гости внимательно слушали толстяка. Стоящий же чуть в стороне водитель поймал себя на мысли, что его охватывает странная зачарованность. Перед его мысленным взором проплыла вечерняя саванна. Алое солнце, обжигающее землю и небо, ленивый душный ветер, плещущая золотисто-пурпурными волнами высокая трава и скользящие над ней горбатые пятнистые спины. Роттенфюрер никогда не думал о гиенах в подобном аспекте, но мысленно согласился с Доуфманом. Пожалуй, гиены действительно вызывали не омерзение, а страх. Как акулы.

— Знатоки называют гиен «сухопутными акулами», — словно прочитав его мысли, вкрадчиво добавил Доуфман. — И это сравнение как нельзя лучше характеризует суть гиеновых собак. Они — акулы саванны.

Бригаденфюрер кивнул, стряхивая оцепенение, внезапно охватившее его, а затем произнес:

— Ваш рассказ, герр Доуфман, безусловно, интересен и поучителен, но я хотел бы знать, какое отношение имеет африканская гиеновая собака к нам? Если я вас правильно понял…

Доуфман, довольный произведенным эффектом, улыбнулся.

— В течение года я не просто готовил овчарок для караульной службы. Я экспериментировал. В собаках, которых получали войска СС из моего питомника, течет кровь африканских гиен. Но я пошел дальше. Полтора года назад мы занялись скрещиванием немецких овчарок и гиеновых собак. Сначала у нас не все шло гладко, но зато конечный результат превзошел все ожидания. В данный момент в моем питомнике содержится пять сотен овчарок, полученных путем тщательной и кропотливой селекции. Это удивительные собаки. Они унаследовали лучшие рабочие качества от обеих особей. Наступит день, когда щенки «овчарки Доуфмана» будут цениться на вес золота. Поверьте мне, я кое-что понимаю в кинологии.

— Вы продавали СС гиен? — Глаза штурмбаннфюрера стали круглыми, а губы невольно передернуло от омерзения.

— Не гиен, а овчарок! — Толстяк поднял указательный палец. — Причем лучших в мире! Вы ведь не получали жалоб на моих собак?

— Нет, — был вынужден согласиться бригаденфюрер. — Напротив, отзывы только хвалебные.

— «Овчарки Доуфмана» гораздо лучше простых немецких овчарок, — расплылся в улыбке Доуфман. — Лет через десять они полностью вытеснят своих предшественников.

Водитель едва слышно хмыкнул. Он не мог себе позволить большего проявления эмоции. Но его поразила сама мысль: через десять лет половина Германии будет держать дома собак, которые на треть, а то и наполовину гиены.

Бригаденфюрер несколько секунд рассматривал герра Доуфмана. На лице его отражались смешанные чувства, хотя он всеми силами старался сохранять бесстрастие.

— Герр Доуфман, один вопрос, — наконец сказал он.

— Слушаю вас, бригаденфюрер.

— Каким образом вам удается натаскивать собак именно на заключенных? Насколько я мог заметить, ваши овчарки не проявляют агрессии по отношению к охране.

— Все просто, — Доуфман прислушивался к лаю псов в питомнике, расположенном за домом. — Я одевал инструкторов в полосатые костюмы заключенных и приказывал бить собак. Давно известно, боль — сильнейшее средство воздействия на животное. Во всем мире методы дрессуры диких животных — а собака в основе своей все-таки дикое животное — базируются именно на болевом воздействии. Нужный инстинкт вырабатывается достаточно быстро. И, что важно, он не притупляется со временем. Более того, эта ненависть передается с генами следующему поколению. Собака ненавидит человека в полосатой робе до конца своих дней.

Бригаденфюрер кивнул, давая понять, что его любопытство удовлетворено.

— Хорошо. Мы можем посмотреть на ваших «новых овчарок»?

Толстяк энергично кивнул.

— Разумеется. Пойдемте, — Доуфман указал на подъездную дорогу. — Уверяю, вам они понравятся.

Россия. Наши дни

Пес был черным как смоль и очень крупным. Ростом он мог сравниться с датским догом, в холке достигал, пожалуй, метра с небольшим, но внешне походил скорее на овчарку — острые стоячие уши, мускулистая шея, очень сильная спина, средней длины шерсть.

Пес бежал через мост, по проезжей части, короткой ленивой рысью, не обращая внимания ни на притормаживающие рядом машины, ни на проносящиеся в нескольких метрах поезда метро, отделенные лишь высокой, собранной из бетонных блоков, оградой.

Временами, когда рядом проезжал грузовик и густая тень падала на пса, он словно таял в воздухе, становился практически невидим. В апельсиново-оранжевом свете фонарей его силуэт выглядел четко очерченным, будто сошедшим с черно-белого эстампа.

— Мама, смотри, собачка! — воскликнула сидящая на заднем сиденье модной «Хонды» девочка лет трех, тыча в стекло пальчиком.

— Да, — раздраженно откликнулась сидящая за рулем молодая женщина, нажимая на клаксон. — Черт…

Час был самый пиковый. От Каширского шоссе поток становился гуще, а у метромоста рядом с метро «Коломенская» и вовсе превращался в сплошную медленную, шумную реку. Автомобили двигались, как солдаты под шквальным пулеметным огнем — короткими рывками, замирая через каждые полсотни метров. Кое-где вспыхивали водовороты ссор — в случайно образовавшиеся просветы устремлялись желающие продвинуться быстрее, выбраться из этого удушающего бензиново-пестрого потока. Опоздавшие раздраженно жали на клаксоны — над мостом то тут, то там вспыхивал резкий, злобный вой.

— Мама, собачка, — повторила девочка.

Женщина заметила, что поток слева движется чуть быстрее и что потерханный «Москвич» замешкался, резко вывернула руль. Главное — перекрыть движение тем, что тянутся следом. Таранить иномарку поостерегутся.

Впереди уже маячил гребень моста, дальше должно идти быстрее. И черт ее угораздил свернуть на проспект Андропова. Хотя и на Каширке, скорее всего, пробки. А выехали бы на час позже — не было бы проблем. Если бы не дела…

«Хонде» удалось вклиниться в просвет. Женщина с облегчением перевела дух. Машины в этом ряду двигались чуть быстрее.

— Мама, а у собачки глазок нет, — сказала девочка.

— Да. Хорошо, — рассеянно-механически ответила женщина.

— Мама, и ножек тоже… Посмотри, у собачки ножек нет.

— Что? — Меньше всего на свете женщину сейчас волновала эта треклятая собака. — Я вижу, вижу.

— Какая странная собачка… — девочка вновь ткнула пальчиком в стекло.

— Не ерзай! — резковато одернула ее женщина.

Сзади поджимали, а идущая впереди черная «Волга», наоборот, притормозила. Видимо, не одна она оказалась такой умной, кто-то еще старательно втискивался в ряд. Но чем больше машин, тем медленнее езда. Вроде бы даже ее прежний поток пошел быстрее. Не надо было перестраиваться. Сейчас уже не втиснешься, сплошной стеной идут.

Женщина посмотрела в зеркальце заднего вида, пытаясь различить хотя бы крошечный просвет в сплошной стене лакированно-глянцевых капотов, крыльев, дверей, стекол. Слепили фары, гудели клаксоны, маячили за мутноватыми «лобовиками» черные силуэты.

Она включила сигнал поворота, медленно, по сантиметру, стала втираться в правый ряд, мысленно представляя себе поток «приятностей», высказанных в ее адрес едущими сзади. В зеркальце было видно плохо, женщина повернула голову, а когда вновь посмотрела вперед, то увидела, что «собачка» стоит прямо перед машиной.

Наверное, что-то произошло, женщина зазевалась и упустила момент, когда машины, идущие впереди, поползли, увеличивая зазор. И собака нырнула в образовавшееся пространство, а потом почему-то остановилась.

Женщина увидела вздыбленную черную холку, повернутую голову со слепыми глазами. То есть, как таковых, глаз у собаки действительно не было. Только два сплошных белка, светящихся странным желтым светом. Но больше всего женщину поразило то, что у собаки не оказалось лап. Они заканчивались чуть выше локтей и скакательных суставов, а ниже представляли собой странные туманные пятна.

Собака стояла неподвижно, уставившись на женщину и щерясь в жутковатом оскале. Под вздернутой верхней губой красовались внушительные клыки, казавшиеся на фоне черной морды ослепительно белыми.