Страница 38 из 143
Новые обстоятельства создавали новые поводы для доноса. При Анне Иоанновне случились грандиозные пожары в Москве и Петербурге. Было объявлено о награде за сообщения о «зажигательстве» и, соответственно, о наказании за недонесение. Сенатский указ 27 июля 1740 года доводил до сведения подданных участь, постигшую солдатскую «женку» Стефаниду Козьмину, не только «ведавшую» о поджигателях, но и мародерствовавшую – тащившую с пожара «краденые пожитки»: вместе с основными виновниками катаклизма она лишилась головы. [209]Как только при Елизавете Петровне повысили косвенные налоги на казенные соль и вино, последовали указы о необходимости доносить на «корчемников» и незаконных продавцов соли и табака. [210]Тогда же стала востребованной информация о взяточниках (стали больше брать?) и незаконном врачевании без санкции Медицинской канцелярии (появилось больше врачей?); развитие международной торговли стимулировало сообщения о контрабандистах. [211]Проведение новых переписей-ревизий заставило вспомнить о доносах на «утайщиков» крепостных душ. [212]Через несколько лет после введения в России бумажных денег Екатерина II призвала подданных доносить на подделывателей ассигнаций, оказавшихся весьма несовершенными в смысле защиты от подобных преступлений. [213]
По-прежнему практиковались поощрения и обнародования «образцовых» доношений; один из указов 1739 года ставил в пример донесшую на мужа жену, за что ей и досталось 100 душ из подлежащего конфискации имения. [214]Анна Иоанновна, по примеру дяди, обещала «милость и награждение» за справедливый извет. Елизавета Петровна даже обещала крепостным свободу за «правый» донос на помещиков, укрывавших своих крестьян от ревизии. [215]
Манифест 1762 года об упразднении Тайной канцелярии доноса не отменял, но требовал от местного начальства доносителя «увещевать, не напрасно ли, или не по злобе ли и мщению на кого затеял? а когда и при всем увещевании доноситель не отречется от своего доноса, тогда посадить его на два дня под крепкий караул, и не давать ни питья, ни пищи, но оставить ему все сие время на размышление, по прошествию же сих дней, паки спрашивать со увещеванием, истинен ли его донос, и не затеял ли напрасно, и буде и тогда утвердится, а дело действительно касается до первых двух пунктов, в таком случае доносителя под крепким караулом отсылать, буде близко от Санктпетербурга или Москвы, то в Сенат или Сенатскую контору, буде же нет, то в ближайшую губернскую канцелярию». Такая процедура, по мнению законодателя, должна была гарантировать подлинность доноса. Хорошо еще, что отныне власть разрешала «того или тех, на кого он (доносчик. – И. К., Е. Н.) без свидетелей и письменных докозательств доносит, под караул не брать, ниже подозрительными не почитать до того времени, пока дело в вышнем месте надлежаще рассмотрено будет, а об тех, на кого донесено, указ воспоследует».
Екатерина II, в чье правление завершилось складывание дворянского сословия не только с его привилегиями, но и с представлениями о чести и достоинстве, отказалась от «демократического» подхода к доносу, уравнивавшего в бесправии господина и холопа. Ее манифест от 19 октября 1762 года «Об уничтожении Тайной розыскной канцелярии, о хранении дел оной в Сенате и о воспрещении произносить слово и дело», дословно повторяя предыдущий акт Петра III, запрещал использовать формулу «слово и дело», однако все же предусматривал возбуждение дел по «первому» и «второму» пунктам, которыми должен ведать Сенат. Но при этом императрица подчеркнула, что виновными по этим пунктам мыслит исключительно людей «подлых» и не чает, чтобы «благородные дворяне, офицеры или кто-либо из знатного купечества нашлись когда-либо и столь мерзких пред Богом и пред светом преступлениях, каковы суть противу двух первых пунктов», или чтобы они сделались ложными доносчиками. [216]
Отныне доносить о конкретных государственных преступлениях (например, сокрытии от переписи крестьян или «порозжих земель») было можно, но свободы крепостным за это императрица уже не сулила. А в 1767 году закон провозгласил, что показания «помещичьих людей и крестьян» против их господ «уничтожаемы быть долженствуют». Сделано это заявление было по частному поводу – из-за массовых обвинений дворян в корчемстве (незаконной торговле выкуриваемой в барских имениях водкой). [217]Правда, тут власть немного схитрила, поскольку корчемство наносило ущерб казенному доходу: мужики не могли доносить на собственного барина, но зато «посторонние доносители» (в том числе «чужие» крестьяне) имели право «заложить» торговавших водкой крепостных данного помещика. Если последние при аресте ссылались на приказ господина, то тогда в отношении помещика могло начаться следствие, но вестись оно должно было без всякого «озлобления». Однако другим указом от того же года крестьяне вообще лишались права жаловаться на помещиков, в частности – по «первым двум пунктам»; теперь подача подобных жалоб сама по себе становилась преступлением, каравшимся на первый случай наказанием плетьми и ссылкой на каторжные работы на месяц, плетьми и каторгой на год – во второй раз и ссылкой на вечную каторгу в Нерчинск в третий раз. [218]
Кажется, в 1767 году последний раз в указе (и то не именном, а сенатском) в качестве благого примера прозвучала фамилия доносчика – крестьянина Якова Иванова, доложившего об «утайке» душ при очередной «ревизии» властями Костромского Ипатьевского монастыря. [219]Много лет спустя, в 1822 году, Государственный совет решил просить о снисхождении к жене пономаря Марии Матушевской, знавшей о «воровствах» мужа и приеме им краденых вещей, но не донесшей; император Александр I повелел ее простить, но, вероятнее всего, потому, что дама оказалась дворянкой. [220]
На практике устранение «холопских» показаний привело к сокращению одного из источников получения информации о политических преступлениях, каким были до тех пор доносы дворовых. Это, можно предполагать, стало одной из причин, побудивших сыскное ведомство менять методы работы и постепенно создавать свою собственную агентуру, которая должна была собирать информацию о политических настроениях дворянства и вести наблюдение за опасными, по мнению правительства, лицами.
Формула доноса
Именной указ императрицы Анны Иоанновны от 10 апреля 1730 года конкретизировал понятие государственного преступления – петровские первые «два пункта»:
«1) Пункт: ежели кто каким умышлением учнет мыслить на наше императорское здоровье злое дело, или персону и честь нашего величества, злыми и вредительными словами поносить.
2) О бунте или измене, сие разумеется, буде кто за кем подлинно уведает бунт или измену против нас или государства».
С текстом указа 1730 года нужно было ознакомить подданных, поэтому он был дважды (первый случай) опубликован в единственной тогдашней газете – «Санкт-Петербургских ведомостях» (в номерах 37 и 38).
Согласно петровскому указу 1715 года и аннинскому 1730 года, доносить можно было устно или письменно. Так или иначе, информация доносчика поступала в государственные органы – в отличие от подметных писем, которые подкидывались туда тайно, а то и вовсе расклеивались на заборах или разбрасывались на улицах.
Выше речь шла о процедуре подачи «доношений»; естественно, говоря о их форме, мы можем рассматривать только письменные доносы, которые по понятным причинам были в те времена редкостью.
209
См.: ПСЗРИ. Т. 10. № 7390; Т. 11. № 8184.
210
Там же. Т. 13. № 9697, 9912, 9920, 10010, 10072, 10078, 10110; Т. 14. № 10298.
211
См.: Там же. Т. 13. № 9717; Т. 15. № 11021, 11275.
212
См.: Там же. Т. 12. № 9229; Т. 18. № 12865.
213
См.: Там же. Т. 22. № 16479.
214
См.: Там же. Т. 10. № 7725.
215
См.: Там же. Т. 12. № 9229.
216
См.: Там же. Т. 16. № 11687.
217
Там же. Т. 18. № 12941.
218
ПСЗРИ. Т. 18. № 12966.
219
См.: Там же. № 12865.
220
См.: Там же. Т. 38. № 28920.