Страница 34 из 143
В современном российском обиходе термин «донос» имеет явный негативный оттенок, вызванный былой практикой использования его властями как Российской империи, так и советской державы. Однако столь осуждаемое общественным мнением явление оказывается в той же мере неистребимым, несмотря на порой весьма радикальную смену политических систем. XVIII столетие не является в этом смысле особой эпохой – доносили с глубокой древности. Но донос как юридически законный, регулируемый и поощряемый образ действия подданных утверждается вместе с появлением новых политических структур в конце Средневековья, и не только в Московском государстве.
На заре формирования современных европейских государств донос вместе с новым законодательством и новыми институтами управления был призван выполнить важную социальную роль – разрушить средневековые корпоративные связи и замкнутость сословных групп, над которыми возвышалась власть. Горизонтальные связи отдельных общин, городских коммун, духовных и рыцарских организаций должны были уступить место вертикальным отношениям «государь-подданный». Наблюдения в сфере «сравнительного доносоведения» показывают, что еще в XIV веке королевские юристы вводили новые нормы, допускавшие не только прямое обвинение, но и частный донос. Сотрясавшие континент политические катаклизмы ничего в этом смысле не изменили: передовое французское законодательство конца XVIII века не только оправдывало «гражданский донос» ( denonciation civique), но и считало его обязательным для законопослушных граждан поступком, способствующим общественному благу вообще и предотвращению конкретных преступлений в частности. [180]
Есть у доноса и не менее важная функция: сочетая в себе заботу об общественном благе и личную корысть, он открывал для любого, даже самого «подлого» (с точки зрения социального положения, а не нравственности) подданного возможность «на равных» сотрудничать с государством. Власть же имела информацию, которую не могла бы получить иным способом, да еще бесплатно, и возможность контролировать не только налогоплательщиков, но и своих же представителей и агентов.
Естественно, использование подобного универсального средства породило и проблемы – такие как анонимные и ложные доносы, способные вызвать серьезное недовольство самой правящей элиты. Не случайно после бурного царствования и опричных репрессий Ивана Грозного Василий Шуйский, вступая на престол, торжественно обещал: «Доводов (доносов. – И. К., Е. Н.) ложных мне, великому государю, не слушати, а сыскивати всякими сыски накрепко и ставити с очей на очи, чтоб в том православное християнство без вины не гибли; а кто на кого солжет, и, сыскав, того казнити, смотря по вине того: что был взвел неподелно, тем сам осудится. На том на всем, что в сей записи написано, яз царь и великий князь Василий Иванович всеа Русии, целую крест». [181]
После Смуты донос (он же «извет» или «изветная челобитная») стал частью повседневной жизни Московского государства. Правительства первых Романовых с подозрением относились к любым заявлениям подданных, порочившим честь царской фамилии, пусть даже сделанным случайно – в застольной болтовне «пьянским обычаем». Одновременно утверждался порядок наказания за недонесение, что порой ставило совершенно не причастных ни к какой «политике» обывателей перед нелегким выбором: донести на родственника или приятеля – или самому попасть в соучастники и подвергнуться опасности наказания.
Одна из челобитных 1645 года отражает душевные терзания московского подьячего Афоньки Мотякина. Служил он спокойно в столичном приказе Большого дворца, пока в один летний день незнакомый старец-колодник (приказы и канцелярии XVII–XVIII веков являлись одновременно чем-то вроде «обезьянника» для проштрафившихся лиц, находившихся в ведомстве каждого учреждения) не брякнул в его присутствии: «Слуга де я небесного царя, а не земного», – добавив, что только что вступивший на престол царь Алексей Михайлович происходит «не от прямого царского корени». Грамотный подьячий отлично знал, что это и есть то самое «государево слово», о котором он немедленно должен донести, если не хочет сам угодить в застенок. Дело было к вечеру, и времени сочинять письменный извет уже не оставалось; да и докладывать было некому – царь со всем двором находился в подмосковном Коломенском. Тогда Афонька из Кремля «побежал известить в село Коломенское и дошел до Живого мосту, да испужался итить дале, чтоб меня на дороге не убили воры, что стала темна, и я, Афонька, воротился назад в приказ». Донести срочно было необходимо, но идти страшно – берега Москвы-реки всегда были пристанищем «лихих людей», которым ничего не стоило ограбить и убить. В приказе подьячий провел бессонную ночь, а как только рассвело, вновь «побежал поутру, написав свои речи»; извет запечатал и сверху написал: «Не распечатывать и не честь писмо, безумного речи», – не дай бог кто-то прочтет и соблазнится. [182]
Спустя почти 80 лет, в январе 1724 года, в петровскую Тайную канцелярию был приведен столь же перепуганный доносчик Михаил Козмин, о котором чиновники записали в протокольном журнале, что он на вопросы отвечать не мог, а «дражал знатно со страху, и, как вывели его в другую светлицу, и оной Козмин упал и лежал без памяти, и дражал же, и для того отдан по-прежнему под арест». [183]
В обоих случаях маленького человека гнал в застенок страх оказаться недоносителем и тем самым – государственным преступником. Уже Соборное уложение 1649 года подробно регламентировало процедуру подачи доноса по политическим преступлениям – «государеву слову и делу»:
«12. А будет кто на кого учнет извещати великое государево дело, а свидетелей на тот свой извет никого не поставит, и ни чим не уличит, и сыскать про такое государево великое дело будет нечим, и про такое великое дело указ учинить по разсмотрению, как государь укажет.
13. А будет учнут извещати про государьское здоровье, или какое изменное дело чьи люди на тех, у кого они служат, или крестьяне, за кем они живут во крестьянех, а в том деле ни чем их не уличат, и тому их извету не верить. И учиня им жестокое наказание, бив кнутом нещадно, отдати тем, чьи они люди и крестьяне. А опричь тех великих дел ни в каких делех таким изветчиком не верить.‹…›
16. А кто на кого учнет извещати государево великое дело, или измену, а того, на кого он то дело извещает в то время в лицах не будет, и того, на кого тот извет будет сыскати и поставить с изветчиком с очей на очи, и против извету, про государево дело и про измену сыскивати всякими сыски накрепко, и по сыску указ учинить, как о том писано выше сего.
17. А будет кто на кого доводил государево великое дело, или измену, а не довел, и сыщется про то допряма, что он такое дело затеял на кого напрасно, и тому изветчику то же учинити, чего бы довелся тот, на кого он доводил».
Уложение не только юридически закрепило обязательность доноса о государственном преступлении и ответственность за недоказанные обвинения. Наказание следовало также за уничтожение извета; смертная казнь и конфискация имущества грозили родственникам государственного преступника, если они «про измену того изменника ведали», но не донесли. Особо оговорены были порядок подачи изветов о государственных преступлениях и ответственность за недонесение:
«18. А кто Московского государьства всяких чинов люди сведают, или услышат на царьское величество в каких людех скоп и заговор, или иной какой злой умысл и им про то извещати государю царю и великому князю Алексею Михайловичю всея Русии, или его государевым бояром и ближним людем, или в городех воеводам и приказным людем.
19. А будет кто сведав, или услыша на царьское величество в каких людех скоп и заговор, или иной какой злой умысл, а государю и его государевым бояром и ближним людем, и в городех воеводам и приказным людем, про то не известит, а государю про то будет ведомо, что он про такое дело ведал, а не известил, и сыщется про то допряма, и его за то казнити смертию безо всякия пощады».
180
См.: Варьяш О. И.Донос и его социальная роль: Возможность? Необходимость? Неизбежность? // Культура: соблазны понимания: Материалы научно-теоретического семинара 24–27 марта 1999 г. Петрозаводск, 1999. Ч. 2. С. 40–45.
181
Собрание государственных грамот и договоров. М., 1819. Т. II. № 141. С. 299–300.
182
Цит. по: Московская деловая и бытовая письменность XVII в. М., 1968. С. 233.
183
Цит. по: Анисимов Е. В.По ту сторону Иоанновского моста, или Страхи доносчика // Казус. Индивидуальное и уникальное в истории. 2002. Вып. 5. С. 111.