Страница 28 из 143
Итак, мы видим, что после короткого перерыва в 1726–1731 годах деятельность органов политического сыска успешно восстановилась. Кадровая структура обрела стабильность и преемственность. Старые петровские служаки стали главной опорой и носителями традиций этого учреждения и передавали опыт своим выученикам, коими становились младшие родственники – Хрущовы, Чередины, Набоковы, Шурловы, Кононовы, Яровы. Чиновники нового поколения были так же вышколены, отличались «в трудолюбии и точном исполнении возложенных на них дел» и пребывали на службе «в беспрерывной безотлучности во всякое время». Редкая паршивая овца за «пьянство и нехождение к должности» сразу же изгонялась, как канцелярист Дмитрий Войлоков в 1768 году.
Штат Тайной экспедиции принципиально не изменился и в начале XIX века. При А. С. Макарове в нем состояли девять классных чиновников: коллежский советник Петр Молчанов, надворный советник Антон Щекотихин, коллежский асессор Александр Папин, коллежский асессор Павел Иглин, секретарь 8-го класса Федор Львов, коллежский секретарь Павел Боголепов, секретарь 9-го класса Иван Александров, титулярный советник Михаил Федоров и штаб-лекарь надворный советник Гасс. Прочих «приказных служителей» документы о ликвидации Тайной экспедиции не называют – зато свидетельствуют, что к ее ведению относился караул в Алексеевском равелине Петропавловской крепости (унтер И. Степанов и 26 рядовых-ветеранов Литовского полка) и в Шлиссельбурге (два унтер-офицера и 69 рядовых). [142]При этом в официальном справочнике-указателе всех должностных лиц Российской империи («Адрес-календаре») упоминался только начальник Тайной экспедиции и иногда секретарь, имена других чиновников появлялись там только в случае их перехода в другое учреждение. Однако в это время на службе уже не было сыскных «династий».
Известный в свое время писатель-немец Август Коцебу (1761–1819), выпускник Йенского университета, в молодости подвизался в России в качестве секретаря у прусского посланника, затем асессора апелляционного суда в Ревеле, где дослужился до чина подполковника, а в 1795 году отбыл за границу. На свою беду, он решил навестить оставшихся в России детей. Но в бурное царствование Павла I его посчитали опасным политическим агитатором, вследствие чего на границе Российской империи ни о чем не подозревавший литератор был в апреле 1800 года встречен чиновником с императорским предписанием об отправке на жительство в Тобольск. Коцебу запечатлел на страницах своих воспоминаний облик одного из сотрудников Тайной экспедиции: «Надворный советник Щекотихин был лет сорока от роду, имел темно-коричневые, почти черные волосы и лицом напоминал сатира; когда он хотел придать своей физиономии приветливое выражение, две продолговатые морщины пересекали его лицо до самого угла глаз и придавали ему выражение презрения; крутость его манер означала, что он находился прежде в военной службе, а некоторые отступления от правил приличия показывали, что он никогда не посещал хорошего общества и не получил должного воспитания – так, например, он очень редко употреблял платок, пил прямо из бутылки, хотя перед ним и стоял стакан и т. п.; с самым грубым невежеством он соединял в себе все наружные признаки большого благочестия; он был до того несведущ в литературе, что имена Гомера, Цицерона, Вольтера, Шекспира, Канта были ему совершенно чужды; он не обнаруживал ни малейшей охоты чему-либо выучиться, но зато умел с необычайной ловкостью осенять крестным знамением свои лоб и грудь всякий раз, когда он просыпался, всякий раз, когда издали замечал церковь, колокольню или какой-либо образ». [143]
Насчет Канта и Гомера отправленный ни за что в Сибирь немецкий литератор, пожалуй, съязвил напрасно – такие познания сотрудникам Тайной экспедиции не требовались. Зато дело свое они знали отлично. Например, тот же Щекотихин (он начал службу в сыске прапорщиком караула, но за несколько лет выдвинулся) мог бодрствовать сутками, при задержках на почтовых станциях извергал «поток неприличных слов» и лихо бил недостаточно проворных ямщиков. В пути он проявлял «ловкость и сметливость»: быстро организовал поиски пытавшегося сбежать Коцебу, пресек все его попытки вести записи или отправить с дороги письмо, заодно не стесняясь закусывать провизией поднадзорного, носить его сапоги и пользоваться прочими вещами. Однако он же остановил понесших коляску испуганных лошадей, а при проезде сквозь горящий лес или переправе через разлившуюся реку на хлипком плоту своей «неустрашимостью в опасностях» вызывал у арестанта невольное уважение.
В целом в екатерининские времена сотрудники Тайной экспедиции выросли в чинах, стали более «благородными», а их карьера проходила более разнообразно и не была с младых ногтей пожизненно связана с политическим сыском. Да и награждались они лучше – тот же Щекотихин стал не только надворным советником, но и владельцем 500 душ, о чем он не без гордости сообщил поднадзорному.
В политическом сыске появились также кадры иного рода, которые уже не ходили в застенок и не занимались допросами и составлением бумаг, им поручали особые миссии, требовавшие соответствующей подготовки, образования и светского воспитания. В 1795 году на службу в Тайную экспедицию поступил надворный советник Егор Борисович Фукс (1762–1829). [144]Он начинал карьеру в дипломатической канцелярии графа А. А. Безбородко, а затем стал агентом политического розыска и одновременно адъютантом и секретарем А. В. Суворова. Отправляясь вместе с полководцем и его армией в Италию, Фукс выполнял особое задание: «сделать точное и строжайшее наблюдение неприметным образом об офицерах, ‹…› в каких они подлинно связях, мнениях и сношениях, и не имеют ли какого-либо действия иностранные противные внушения и соблазнительные книги».
Командование знало, что в русском корпусе, воевавшем против наполеоновских войск в Италии, есть офицеры-вольнодумцы, и опасалось распространения французами в полках брошюр революционного содержания. Фукс (к тому времени уже статский советник) по прибытии в заграничную армию приступил к своим обязанностям и сообщил в экспедицию, что «по содержанию данной мне инструкции употребил немедленно все возможные способы для разведывания об образе мыслей италийского корпуса и о поведении офицеров». Познакомившись с чиновником, Суворов взял его к себе, поручив ведение «иностранной переписки, военных и дипломатических дел, а также журнала военных действий». Ретивый адъютант регулярно извещал Петербург обо всех встречах Суворова с генералами и офицерами и копировал переписку своего шефа. «Теперь имею честь, – писал он в своем секретном донесении, – приложить при сем копии с трех писем его римского императорского величества и с двух ответов на оные фельдмаршала». [145]
Все же Фукс «честь имел» – доверием не злоупотреблял и никаких сведений, выставлявших командующего в невыгодном свете и способных вызвать неудовольствие императора, генерал-прокурору не доносил. Он писал, что в армии всё обстоит благополучно и признаков революционной пропаганды не замечается; напротив, солдаты и офицеры воюют успешно – «благодаря преобразованиям государя, доведшего военное искусство до высшей степени совершенства». Зато резкой критике он подвергал союзное австрийское командование за «великое нерадение австрийцев о нашем продовольствии» и нежелание предоставлять истинные данные о численности своих войск и потерях. Фукс докладывал, что не может исправно вести журнал военных действий, потому что «к составлению журнала есть препятствие со стороны австрийцев, ибо они никаких сведений не дают». [146]
Затем Фукс проявил свои способности в качестве директора военной канцелярии другого знаменитого полководца – фельдмаршала М. И. Кутузова во время Отечественной войны 1812 года. В мирное время он стал автором популярных трудов «История российско-австрийской кампании 1799 года» (СПб., 1825–1830); «История генералиссимуса графа Суворова-Рымникского» (СПб., 1811) и «Анекдоты графа Суворова» (СПб., 1827), в которых поведал о странностях прославленного полководца: «Непонятно, как человек, привыкший по утрам окачиваться холодною водою, выпарившись в бане, бросаться в реку или в снег, не носивший никогда шубы, кроме мундира, куртки и изодранной родительской шинели, мог в горнице переносить ужасную теплоту. В этом походил князь Александр Васильевич на наших крестьян в избах. Подобно им, любил и он быть в полном неглиже. Я, а со мною и многие, страдали в его теплице. Нередко пот с меня так и катился на бумагу при докладах. Однажды закапал я донесение, хотя по содержанию своему не очень ему приятное. „Вот, ваше сиятельство, я не виноват, – сказал я ему, – а ваша Этна“, – указав на печь. „Ничего, ничего, – отвечал он. – В Петербурге скажут или что ты до поту лица работаешь, или что я окропил сию бумагу слезою. Ты потлив, а я слезлив“. Так же и австрийский генерал-квартирмейстер Цах распалился до того, что, работая с ним в кабинете, снял с себя галстух и мундир. Фельдмаршал бросился его целовать с сими словами: „Люблю, кто со мною обходится без фасонов“. „Помилуйте, – вскрикнул тот, – здесь можно сгореть“. Ответ: „Что делать? Ремесло наше такое, чтоб быть всегда близ огня; а потому я и здесь от него не отвыкаю“. [147]
142
См.: РГАДА. Ф. 7. Оп. 2. № 3640. Л. 14–14 об., 21.
143
Коцебу А.Достопамятный год моей жизни: Воспоминания. М., 2001. С. 31.
144
См.: Месяцослов с росписью чиновных особ в государстве на лето от рождества Христова 1795. СПб., 1795. С. 20.
145
См.: Джинчарадзе В. З.Указ. соч. С. 116.
146
Петрушевский А. Ф.Генералиссимус князь Суворов. СПб., 1884. Т. 3 (приводится по: http://history.scps.ru/suvorov/pt37).
147
Фукс Е. Б.Анекдоты князя Италийского, графа Суворова-Рымникского. СПб., 1827. Ч. I. С. 312.