Страница 53 из 73
— Здесь?.. Не на кладбище? — оторопел отец Иоанн.
— Теперь, товарищ, все по-новому будет. Сегодня, как от пасхальной свечи, от душ павших затеплится яркий огонь мирового Евангелия — социализма… Вишь, наше районное знамя впереди полощется. А за ним революционный комитет в полном составе. Вот это похороны! И умереть не жалко.
Отец Иоанн увидел колонну, вползавшую на Красную площадь через Воскресенские ворота. Впереди, оседлав кобылу, шествие возглавлял рабочий с красной лентой через грудь. Но что это? На плечах рабочих и солдат гробы… красного цвета.
— И правильно, — стал объяснять все тот же словоохотливый молодой рабочий. — Они же на войне погибли, а военная планета Марс красным огоньком по ночам блестит.
— Но вы же православный! — укорил собеседника отец Иоанн.
— Был — да сплыл. Я теперь ни во что, кроме социализма, не верю.
Уже вся рогожская колонна втянулась в площадь и дружно запела, подойдя к ямам под Кремлевской стеной:
Слезами залит мир безбрежный,
Вся наша жизнь — тяжелый труд.
Но час настанет неизбежный,
Неумолимо грозный суд.
— Товарищи! — ликовал кто-то из толпы. — Первый раз после похорон товарища Баумана пролетарии Москвы хоронят своих боевых друзей без гнусавого поповского пения! Отдадим последний долг жертвам мирового капитала!
Последним долгом оказалась популярная в среде социал-демократов песня:
Мы жертвою пали в борьбе роковой
Любви беззаветной народу…
Гробы по дюжине опускали в каждую братскую могилу и перед тем, как завалить землей, над каждой произносили речь. В этот сумрачный день с легким морозцем говорили об одном — о святой ненависти.Отцу Иоанну подобное словосочетание было так же непонятно, как и красный пролетарский покровили рабоче-крестьянские идеалы.
Но воистину страшновато стало, когда подошла колонна Бутырского района. Над площадью поплыли черные гробы, которые несли одетые в черные рубахи анархисты. Один из них, встав у края черной пропасти, куда погрузили усопших, произнес прощальную речь, и от нее повеяло смертью не меньше, чем от черного знамени, древко которого он сжимал в своем кулачище.
— В этой могиле долго и славно будут тлеть трудовые кости наших братьев. Их мозг проточат черви, много-много червей, впивавшихся еще вчера в царские трупы, закопанные неподалеку. Но и червям, и этим стенам прах павших за дело мировой революции бойцов роднее и ближе царского. Ибо не цари копали здесь землю, не бояре клали кирпич на кирпич, а предки тех, кого мы сейчас хороним. Наши товарищи скоро превратятся в прах, сгниют их бренные останки и станут надежным фундаментом отвоеванного у буржуев Кремля. Отныне и вовеки здесь будет всенародный двор, пантеон лучших из лучших, кладбище для тех, кого еще убьет в беспощадной борьбе кровожадная рука издыхающего капитала. Вы видите наше торжество, нашу славу. Это старый мир угнетения и насилия получил смертельный удар. И мы обещаем вам, мертвые товарищи, что не успеют еще черви обглодать мясо с ваших костей, как наша карающая рука уничтожит всех опричников старого режима. Смерть палачам!
— Смерть! Смерть! Ура! — стреляя из ружей, заголосили чернорубашечники. — Да здравствует товарищ Шмидель! Поручить товарищу Шмиделю организовать боевую дружину!
Старушка, забредшая на похороны из любопытства, перекрестилась и плаксиво запричитала:
— Грех-то какой. Людей, как скотину, хоронят.
— Они, бабка, не признают религию, — пояснил стоявший рядом солдат. — У них заместо нее опиум.
— Тогда бы и закапывали возле боен, — озлилась старушка. — А то: справа — Иверская, слева — Василий Блаженный, впереди — Спасская, позади — Казанская. Выходит, в церковной ограде хоронят, а не по-христиански.
— Ничего, гражданка, — «успокоил» старушку юноша с револьвером на боку, — скоро и до ваших храмов доберемся. Повсюду одни пролетарские звезды будут сиять.
— Что-то пока, милок, одни могилки вокруг.
— А ты приходи сюда лет через пять и увидишь, что такое счастье.
— Приду, как не прийти, если только до той поры живой не закопаете.
— Такую мелкобуржуазную контру не грех и закопать.
— Не грех, не грех, для вас греха вовсе нет.
Юноша взялся за револьвер, решив арестовать контру, но старушке на этот раз посчастливилось — закидали землей очередную яму и грянул «Интернационал»:
Вставай, проклятьем заклейменный,
Весь мир голодных и рабов!
Юноша подхватил гимн международного пролетариата, а старушка поспешно засеменила прочь. Наткнувшись на отца Иоанна, она подошла под благословение и полюбопытствовала:
— Батюшка, а верно, что Антихрист уже здесь? Ведь по Писанию Антихрист сядет в храме, как Бог.
— Нет, они малы для Антихриста. Тот чудеса творить будет, а они не могут — сами смерть принимают.
— Так если они не с Антихристом заодно, а по дурости только, ты бы отслужил над ними панихидку.
— Прогонят, матушка.
— А ты, батюшка, ночью приходи — и потихонечку. Ночью здесь поспокойнее… Кто не без греха, может, и простит им Господь.
— Простит, матушка. Сегодня же, как стемнеет, и приду.
* * *
Ночью, когда народ разошелся, отец Иоанн пробрался на Красную площадь, к Кремлевской стене и, озираясь, словно тать, тихонько запел отходную по жертвам трагедии, постигшей Отечество:
— Упокой, Боже, рабов Твоих, и учини их в рай, идеже лицы святых, Господи, и праведницы сияют, яко светила; усопших рабов Твоих упокой, презирая их вся согрешения…
Отец Иоанн переходил от одной братской могилки к другой и вновь пел. На четвертой его прервали появившиеся из темноты караульные с ружьями:
— Ты что здесь делаешь, товарищ?
— Отпеваю детей несчастных, молюсь за усопших и погребенных в сем святом месте.
— Так ты, значит, пролетарский поп, раз над большевиками молишься?
— Нет, сын мой, я ваших перемен не разумею.
— Но раз молишься, значит, одобряешь?
— Я молюсь об их душах, молюсь об умерших, а не об их делах в земной юдоли.
— Значит, не одобряешь. А разве о врагах молиться можно? По-нашему, врагов убивать надо. На то она и жизнь!
— Христос молился о распинавших Его: «Отче, прости им, не ведают бо, что творят».
— Но мы-то, поп, ведаем. Мы, поп, скоро выстроим всемирное счастье для угнетенных.
— Уповаю, что многие из вас, обольщенные своими вождями, не ведают, что творят. Ибо замыслы построить всемирное счастье без Бога подобны замыслам вавилонян: «Построим себе город и башню, высотою до небес, и сделаем себе имя». Но Господь не допустил этого и рассеял вавилонян по всей земле.
— Ты здесь, поп, контрреволюцию не разводи. Ты сюда притащился небось проклясть наших товарищей. Молельщик нашелся! Революция за них помолится. Давай уноси ноги, пока отходную по тебе не пришлось читать.
Отец Иоанн перекрестил последний раз могилы, перекрестил караульных, шепча: «Господи, прости им, не ведают бо, что творят», и пошел прочь. Опять нестерпимо потянуло в церковь — помолиться за всех умерших и всех живущих на земле. А потом? А потом побыстрее вернуться в свое село. Батюшка ощутил в себе великую крепкую веру и понял свое предназначение: всю оставшуюся земную жизнь и там, куда по грехам пошлет его Господь после кончины, молиться за тех, кто не ведает, что творит.
«Молитву пролию ко Господу и Тому возвещу печали моя».
* * *
— Повезло тебе, батюшка, — уезжаешь! — горько вздохнул извозчик, отвезший отца Иоанна к вокзалу. — И я бы подался хоть куда, лишь бы подальше от этой свободы!..