Страница 71 из 81
И тут же, гордяся своею красой,
С девичьей улыбкой, с змеиной душой
Любимец звонит Иоаннов,
Отверженный Богом Басманов.
Е. Милысеев (1815 — ок. 1840)
КОЛОКОЛ В КРЕМЛЕ
В короткий, мгновенный период свиданья
С Москвой белокаменной, дух веселя,
Блуждал я и видел громадные зданья,
Всю прелесть и древнюю пышность Кремля:
И пояс могучих твердынь величавый,
И ряд сокрушительных, метких бойниц,
И храмов сияющих жаркие главы,
И святость обильных мощами гробниц.
Пленительно сердцу, свежо и прекрасно,
При взгляде на эти знамена веков!
О, как повествуют они громогласно
Про славу и доблести пылких отцов!
Как эти кресты своей жаркой игрою
Великих событий являют символ!
И как от них дышит святой стариною,
И сыплется резко о прошлом глагол.
Но чаще всего я с туманною думой,
С безвестною грустью невольно смотрел
На образ возвышенный доли угрюмой,
Столь часто достоинству данной в удел.
Там видеть любил я, дивясь, великана,
Который безмолвно, во сне вековом,
Простерт у священной подошвы Ивана,
На ложе гранитном, с суровым челом.
Он некогда в тяжком падении ранен,
В темнице сырой погружался сто лет
И, царственной массою чуден и странен,
Был вызван из мрака дивить белый свет…
С глубоким клеймом рокового паденья,
В позорище миру слепому открыт,
Увенчан блестящим символом спасенья,
Крестом лучезарным, он гордо стоит.
И люди приходят толпой к великану,
Посудят про тяжесть и лета его,
Посмотрят на дивную, тяжкую рану, —
И в сторону с шумом идут от него.
Их взоры, желанья, мечты — близоруки,
Одно любопытство к нему их ведет,
И им непонятны глубокие звуки,
Которых волну он таинственно льет…
Аполлон Григорьев (1822–1864)
* * *
Когда колокола торжественно звучат
Иль ухо чуткое услышит звон их дальний,
Невольно думою печальною объят,
Как будто песни погребальной,
Веселым звукам их внимаю грустно я,
И тайным ропотом полна душа моя.
Преданье ль темное тайник взволнует груди,
Иль точно в звуках тех таится звук иной,
Но, мнится, колокол я слышу вечевой,
Разбитый, может быть, на тысячи орудий,
Властям когда-то роковой.
Да, умер он, давно замолк язык народа,
Склонившего главу под тяжкий царский кнут;
Но встанет грозный день, но воззовет свобода
И камни вопли издадут,
И расточенный прах и кости исполина
Совокупит опять дух божий воедино.
И звучным голосом он снова загудит,
И в оный судный день, в расплаты час кровавый,
В нем новгородская душа заговорит
Московской речью величавой…
И весело тогда на башнях и стенах
Народной вольности завеет красный стяг…
1 марта 1846. Москва
Алексей Хомяков (1804–1860)
КРЕМЛЕВСКАЯ ЗАУТРЕНЯ НА ПАСХУ
В безмолвии, под ризою ночною,
Москва ждала, и час святой настал:
И мощный звон промчался над землею,
И воздух весь, гудя, затрепетал.
Певучие серебряные громы
Сказали весть святого торжества,
И, слыша глас, ее душе знакомый,
Подвиглася великая Москва.
Все тот же он: ни нашего волненья,
Ни мелочно-торжественных забот
Не знает он, и вестник искупленья,
Он с высоты нам песнь одну поет, —
Победы песнь, песнь конченного плена!
Мы слушаем; но как внимаем мы?
Сгибаются ль упрямые колена?
Смиряются ль кичливые умы?
Откроем ли радушные объятья
Для страждущих, для меньшей братьи всей?
Хоть вспомним ли, что это слово — братья,
Всех слов земных дороже и святей?
1849
Александр Полежаев (1804–1838)
ИВАН ВЕЛИКИЙ
Опять она, опять Москва!
Редеет зыбкий пар тумана,
И засияли — голова
И крест Великого Ивана!
Вот он, огромный Бриарей,
Отважно спорящий с громами,
Но друг народа и царей,