Страница 55 из 112
— На что тебе моя палка? — спросил Петр.
— Велю, Алексеич, положить ее с собою в гроб.
— Для чего же это?
— А вот грозится Данилыч не оставить и костей моих в покое. Так авось тогда уймется!
Больше Меншиков не угрожал Балакиреву, опасаясь гнева государя (281).
Шаховской, Вимени, Лакоста и Балакирев являлись, судя по всему, исключениями в шутовском окружении Петра. Основная масса штатных «дураков», скорее всего, в самом деле не отличалась развитым интеллектом. Ю. Юль замечает: «Было при нем несколько бояр и князей, которых он держит в качестве шутов. Они орали, кричали, дудели, свистали, пели и курили в той самой комнате, где находился царь. Он оставлял без внимания их крики и шум, хотя нередко они обращались прямо к нему и кричали ему в уши» (282). Позже датский посланник записал в своем дневнике, что в окружении царя «попойка шла под оранье, крик, свист и пение шутов, которых называли на смех патриархами. В числе их были и два шута-заики, которых царь возил с собою для развлечения; они были весьма забавны, когда в разговоре друг с другом заикались, запинались и никак не могли высказать друг другу свои мысли» (283). Упоминание о «патриархах» свидетельствует о том, что речь шла о членах Всешутейшего и всепьянейшего собора — интереснейшей организации петровского царствования, достойной отдельного рассказа.
Во время неожиданных визитов Петра I в дома вельмож шуты неотступно его сопровождали. Юль свидетельствует: «…так называемые князья вели себя без стыда и совести: кричали, галдели, гоготали, блевали, плевали, бранились и даже осмеливались плевать в лицо порядочным людям» (284). Даже такое важное мероприятие, как поднятие форштевня на пятидесятипушечном военном корабле, не обошлось без пьяного разгула и шутовского куража. Датский дипломат приводит в своих записках зарисовку с натуры: «…бывшие на верфи офицеры и другие лица ежеминутно пили и кричали. В боярах, обращенных в шутов, недостатка не было, напротив, их собралось здесь большое множество» (285).
Пристрастие Петра I к шутовскому юмору сохранилось до последних лет его царствования. 26 ноября 1721 года голштинский камер-юнкер Ф. В. Берхгольц отметил: «…его величество всё еще охотно слушает шутов, чтобы рассеяться после серьезных занятий» (286).
Всешутейший, всепьянейший и сумасброднейший собор
Первое упоминание о Всепьянейшем соборе встречается в дневниковой записи Патрика Гордона, относящейся к осени 1691 года. Это было своеобразное питейное общество, пародировавшее церковные и государственные власти. Первым «патриархом» собора являлся боярин Матвей Филимонович Нарышкин, умерший на рубеже 1691 — 1692 годов. В январе 1692 года царь с товарищами избрали его преемником старого учителя Петра, думного дьяка Никиту Моисеевича Зотова, чей титул в конце концов преобразился в князь-папу. Членами Всепьянейшего собора стали Франц Лефорт, Тихон Стрешнев, князь Федор Ромодановский, Александр Меншиков, Федор Апраксин, Гавриил Головкин, Иван Мусин-Пушкин, князь Михаил Львов, Александр Протасьев и обрусевший голландец Андрей Виниус. В этом обществе царских любимцев аристократы были смешаны с выходцами из «никакой породы». К аристократии принадлежали Ромодановский, Стрешнев, Головкин, Апраксин и Львов. Мусин-Пушкин и Протасьев были новичками среди правящей элиты, первыми членами своих семейств, попавшими в Боярскую думу в чине окольничих. Еще ниже на социальной лестнице стояли Меншиков и Виниус (287). Вскоре состав собора значительно расширился: Петр включил в него всех своих придворных шутов, а также множество самых отъявленных пьяниц и обжор Москвы.
В январе 1699 года секретарь австрийского посольства И. Г. Корб отметил в своем дневнике, что «театральный патриарх» Зотов «в сопровождении мнимых своих митрополитов и прочих лиц, числом всего 200 человек, прокатился в восьмидесяти санях через весь город в Немецкую слободу, с посохом, в митре и с другими знаками присвоенного ему достоинства». Вся эта пьяная компания вламывалась в дома богатых москвичей и немецких офицеров, распевая рождественские псалмы (288).
В следующем месяце тот же дипломат описал очередное мероприятие Всешутейшего собора: «Особа, играющая роль патриарха, со всей труппой своего комического духовенства праздновала торжественное посвящение Вакху дворца, построенного царем и обыкновенно называемого дворцом Лефорта. Шествие, назначенное по случаю этого обряда, выступило из дома полковника Лимы. Патриарха весьма приличное облачение возводило в сан первосвященника: митра его была украшена Вакхом, возбуждавшим своей наготой страстные желания. Амур с Венерой украшали посох, чтобы показать, какой паствы был этот пастырь. За ним следовала толпа прочих лиц, отправлявших вакханалии: одни несли большие кружки, наполненные вином, другие — сосуды с медом, иные — фляги с пивом и водкой…» Вся эта толпа непрестанно курила. Князь-папа Зотов благословлял свою «паству» двумя сложенными крест-накрест чубуками длинных трубок (289).
Сохранились довольно остроумные письма Зотова Петру I, который именуется в них протодьяконом — титулом, присвоенным ему в иерархии Всешутейшего собора. 23 февраля 1697 года Никита Моисеевич писал: «Нашего смирения сослужителю геру протодиакону П. А. со всею компаниею о Господе здравствовати! Благодарствую вашей любви за возвещение путешествия вашего (за границей) при добром здравии (о чем уведомлен от азовского владыки), и впредь о сем нам ведомо чините. Зело удивляемся вашей дерзости, что изгнанную нашу рабыню, т. е. масляницу, за товарища приняли, не взяв у нас о том свободы; только ведайте: есть при ней иные товарищи Ивашка (т. е. пьянство) и Еремка (распутство), и вы от них опаситесь, чтоб они вас от дела не отволокли; а мы их дружбу знаем больше вашего. Сего числа поехали к вам иподиаконы Готовцев и Бехтеев, с которыми наказано от нас подати вам словесно мир и благословение; а масляницу и товарищев ея отлучати: понеже при трудех такие товарищи непотребны; а к сим посланным нашим иподиаконам будьте благоприятны. При сем мир Божий да будет с вами, а нашего смирения благословение с вами есть и будет. Smire
Царь собственноручно писал инструкции и уставы для Всепьянейшего собора. По справедливому замечанию В. О. Ключевского, «Петр старался облечь свой разгул с сотрудниками в канцелярские формы, сделать его постоянным учреждением». В собор, или «коллегию пьянства», входил конклав из двенадцати «кардиналов», отъявленных пьяниц и обжор, с огромным штатом таких же «епископов», «архимандритов» и других «духовных чинов». Первейшей заповедью членов собора было ежедневно напиваться и не ложиться спать трезвыми. У собора, целью которого было «славить Бахуса питием непомерным», были свой порядок «пьянодействия», «служения Бахусу и честнаго обхождения с крепкими напитками», свои облачения, молитвы и песнопения. Трезвых «грешников» отлучали от всех кабаков в государстве (291).
Мнения историков о Всешутейшем соборе разнятся. В. О. Ключевский полагал, что «это была неприличнейшая пародия церковной иерархии и церковного богослужения, казавшаяся набожным людям пагубой души, как бы вероотступлением», но в то же время замечал, что Петр и его собутыльники «в пародии церковных обрядов глумились не над церковью, даже не над церковной иерархией как учреждением: просто срывали досаду на класс, среди которого видели много досадных людей» (292). Современная исследовательница Елена Уханова склонна считать собор аналогом европейского карнавала, «праздника глупцов» и «пасхального смеха», принесенным в Россию из Европы вместе с серьезными преобразованиями (293).