Страница 21 из 53
Что касается папского Рима, то на протяжении нескольких поколений он демонстрирует некоторое пристрастие к этим триумфам, которые, кажется, вполне удовлетворяют всеобщую тягу к античности, позволяя как художникам, так и их заказчикам показать свои знания, наполнив картину всевозможными деталями, видами развалин, порой неуместными архитектурными элементами и различными символами. В 1526 или 1527 году в самый разгар осады города все еще находящийся в фаворе Джулио Романо рисует картоны к серии гобеленов из двенадцати частей: «Историю Сципиона». В своей работе он возвеличивает героя, превозносит его добродетели, отвагу и смекалку, проявленную во время сражений, и в то же время отмечает его великодушие по отношению к побежденным, его скромность и глубокую порядочность, которые заставляют его отказываться от даров. Весь Рим купается в лучах его славы. Многочисленные гобелены показывают его триумф, делая это в привычной классической, немного напыщенной манере. Автор изображает кортеж, поднимающийся к Капитолию и следующий мимо обелиска Рамзеса и статуи Марка Аврелия; победителя на триумфальной колеснице с лавровой ветвью и скипетром из слоновой кости в руках; солдат, увенчанных славой, пленников, закованных в кандалы и отданных толпе на осмеяние и глумление; длинную вереницу быков, бредущих на заклание. {54} Подобная патетика и гордыня — и это в тот момент, когда городу, этому новому Риму, грозит опасность со всех сторон и он, в свою очередь, вот-вот падет, разграбленный, униженный и осмеянный. Угроза осквернения нависла над всем, даже над самыми святыми местами.
Как всегда в подобных случаях, по поводу всех этих вычурных произведений возникает вопрос: художник ли воссоздает относительно достоверно городской праздник, или же, наоборот, живописные композиции, эти в конечном итоге выдуманные и выстроенные рациональным умом произведения вдохновляют устроителей праздника? В последнем случае праздник попросту бы копировался по сценической основе и атрибутам. На самом деле следует признать, что свою роль играли оба варианта. Как в Риме, так и во Флоренции, впрочем, как и в любом другом месте, распоряжаться этими зрелищами по своему усмотрению зачастую поручали самим художникам, отличающимся страстью к античности.
Всякая церемония с приемом друзей и протеже, любой официальный прием и любой въезд владыки в Вечный город неизменно приобретает триумфальный характер, главный герой или героиня праздника могут выразить свои намерения и оценить оказанные почести, порывы признательности… а также, возможно, понять, чего от них ждут. Торжества проводятся, чтобы отпраздновать крупную победу, отметить какую-нибудь удачно выполненную работу, вознаградить чью-то преданность. Пышный праздник говорит о степени уважения, он возобновляет, скрепляет или упрочивает союз. В октябре 1457 года Николай V устраивает с огромной помпой прием для Лукреции д’Аланьо — фаворитки и посланницы Альфонсо Неаполитанского. Она прибывает в сопровождении свиты, состоящей из пятидесяти фрейлин, матрон, жен неаполитанских вельмож, а также нескольких грандов королевства (в общей сложности более пятисот всадников). В своем багаже она везет большое количество подарков, кошель с пятью тысячами золотых и вексель на три тысячи дукатов. Все кардиналы подъезжают, чтобы встретить ее задолго до въезда в город. Ее устраивают во дворце Просперо Колонна, где в ее честь дается банкет более чем на двести персон. {55}
Пятнадцать лет спустя снова тратятся деньги на новые праздники, чтобы еще более упрочить союз с Арагоном. На этот раз почести воздаются дочери короля Элеоноре, которая в июне 1473 года направляется в Феррару, чтобы обвенчаться там с Эрколе д’Эсте. Молодая женщина путешествует не спеша, делая небольшие остановки. Ее окружает многочисленная свита и сопровождает брат жениха — Сиджизмондо д’Эсте, который в Неаполе взял ее в жены от лица Эрколе. Она иногда останавливается на отдых. На всем пути ее следования в городах, крошечных селениях и даже на перекрестках дорог воздвигнуты триумфальные арки, увитые диким виноградом, дроком, ветками кипариса и благоухающими цветами. В Риме ей устраивают небывало радушный прием. Это был самый чудесный праздник, какой только знали в том веке! Спустя несколько дней, едва выехав за пределы города, она пишет отцу длинное письмо в виде своеобразного отчета. В первую очередь это, конечно, письмо молодой женщины, счастливой оттого, что она стала героиней подобных чествований. Но вместе с тем и письмо, носящее «политический» характер, в котором дается оценка приложенным усилиям, преподнесенным подаркам и той значимости, которую папа и его кардиналы придают союзу и добрым отношениям с ее отцом.
Этот «триумф Элеоноры» явился довольно крупным событием и был воспет более яркими и более умелыми перьями, чем ее перо. Дело в том, что в Ферраре князь д’Эсте, стараясь сохранить память обо всех самых ярких событиях в жизни династии, приказывал придворным поэтам отобразить их в своих сочинениях, и те усердно соревновались в искусстве изящной словесности. Две большие поэмы, написанные немного вычурным латинским слогом, изобилующие метафорами и парафразами, но все же передающие огромное восхищение, описывают римские торжества, устроенные в честь Элеоноры, претендуя, таким образом, на то, что они сохранятся в памяти грядущих поколений. Автор одной из них, Эмилио Бокабелла, в основном перечисляет украшения и зрелища, другой, Порчелло Пандони, восхваляет само семейство, напичкав свое произведение античными реминисценциями и превратив поэму в своеобразную литературную мешанину. {56}
В марте 1471 года, чтобы потрясти воображение народа, в Риме действительно с редкой пышностью отмечалась коронация и возведение на престол Павлом II герцога Феррары Борсо д’Эсте. Было все: триумфальный въезд свиты, состоящей из пятисот двадцати трех (именно так!) придворных, которым прислуживали сто молодых оруженосцев; шедшие следом двести мулов, покрытые бархатными попонами темно-красного цвета с золотой оторочкой, которые везли багаж; свора из двухсот больших сторожевых собак и борзых; а также несколько групп музыкантов, в основном флейтисты и трубачи. В то время как приближенные Борсо брали штурмом постоялые дворы, сам он поселился в Ватикане. В соборе святого Петра он официально получил от папы рыцарское звание, шпоры, золотую шпагу, а затем золотую розу, которую держал в руке во время шествия по улице. «И… если бы один из этих знаменитых римлян, этих августейших императоров, таких как Кай, Цезарь и Октавиан, явились бы в наше время и проделали бы тот же путь по Риму, они не смогли бы получить больших почестей, чем получил вчера наш выдающийся князь Борсо!» Изнуренный, он скончался несколько недель спустя. {57}
На всех торжествах присутствуют жаждущие увидеть что-нибудь новое представители римской знати и иностранные князья. Они если не изумлены, то, во всяком случае, находятся под сильным впечатлением. Именно в этом состоит одна из целей, и отнюдь не второстепенная, подобной демонстрации талантов, богатств, драгоценностей и золотых покрывал. Политическая роль папы четко проявляется, когда каждый год он специальной наградой отмечает самых видных и доблестных из своих гостей. Прежде всего, он вручает знаменитую золотую розу, а спустя некоторое время еще и почетную шпагу, однако последнее случается гораздо реже. Список получивших награду всего за несколько лет свидетельствует о явном желании найти сторонников во всем христианском мире и воздать им соответствующие почести. Так, во время правления Николая V, начиная с 1450 года золотую розу получили польский король Казимир IV, затем генуэзский дож, ландграф тюрингский, Альфонс Арагонский, императрица Элеонора, курфюрст Бранденбургский Фридрих II, король Португалии Альфонс. Шпага была вручена: в 1450 году — Альберту Австрийскому, в 1455 году — тирану Болоньи Луиджи Бентивольо. Что касается Пия II, он думает не только о награждении великих князей или тиранов; в 1459 году он вручает розу сенату Сиены, своего родного города, откуда родом вся его семья, в 1463 году — собору в новом городе Пиенца, сооруженном по его приказу. Он также дарует шпагу монархам: в 1459 году императору Фридриху III, в 1460 году — герцогу Бургундскому Филиппу Доброму, а вскоре после него, в 1461 году, — королю Франции Людовику XI. Намерения не скрываются: снискать признательность, показать свое превосходство, а также подчеркнуть чью-то зависимость. Князья не против принять участие в игре и в какой-то мере побороться за приз, символизирующий награду за преданность. Во всем христианском мире только папа позволяет себе так эффектно раздавать подобные почести, отмечая доблестных людей и подчиняя их себе.