Страница 76 из 92
В то же время славянские народы Восточной Европы верили, что медведь «близко знается с нечистой силой»: лешему он родной брат или находится у него в услужении; его облик нередко принимает и «младший» лесной дух — боровик. Считалось, что в медвежьей «личине» могут предстать перед людьми и леший, и домовой, и ведьма, и колдун, и клад-оборотень {135} . Весьма примечательным является факт появления в русских народных говорах эвфемизмов «косматый чёрт», «лапистый чёрт», «лесной чёрт», «леший», «лешак», под влиянием ритуального запрета заменяющих понятие «медведь» и притом ясно указывающих на сакральную связь этого зверя с инфернальным миром {136} .
В связи со сказанным выше уместно вспомнить поведанную А. М. Курбским, скорее всего, фантастическую историю о тщетной попытке Ивана IV затравить медведем митрополита Филиппа, которого монаршие подручники якобы заперли с голодным животным в келье на ночь. Вопреки ожиданиям «кромешников», страшный хищник не причинил праведному святителю ни малейшего вреда {137} .
Очевидно, Грозный, отдавая опальных на растерзание собакам и медведям, учитывал не только пример расправы с военнопленными в далёком XIV веке, но и сакральную способность этих животных выступать в качестве орудия Божьего наказания грешников, сведения о которой были почерпнуты царём в православной книжной и народной культурах. Последнее обстоятельство, безусловно, устраивало Грозного, так как сообщало массовым экзекуциям, совершаемым над собственными подданными и иноземными «полоняниками», необходимую санкцию не земного, а небесного правосудия. Более того, свои жестокие «медвежьи потехи» царь Иван мог посчитать вполне невинными и отчасти даже богоугодными, поскольку смерть в них настигала лишь того, кто прогневил самого Господа. Тесная же связь в народном сознании псов и медведей ещё и с демоническими силами неожиданным образом типологически объединяла их с верными царскими подручниками-опричниками, которые точно также воспринимались современниками в двух совершенно противоположных ипостасях — как слуги одновременно и «светлого», и «тёмного» миров.
Истребление «скверного» имущества и погромы городов
Самый ранний по времени прецедент физического уничтожения вместе с преступником его домочадцев и всего принадлежавшего им имущества подробно описывается в ветхозаветной Книге Иисуса Навина. Преемник Моисея приговорил к столь суровому наказанию Ахана за кражу золотого и серебряных слитков, а также драгоценной одежды, захваченных евреями в поверженном Иерихоне и потом пожертвованных Богу. Последствия этой кражи для народа-скитальца, связанного коллективной ответственностью за преступление любого из своих представителей, оказались поистине катастрофическими: «Разгневася Господь яростию на сыны Израилевы», военная удача отвернулась от них — после триумфа под иерихонскими стенами их почти трёхтысячный отряд потерпел сокрушительное поражение. В соответствии с законом Моисея, Ахана постигло чрезвычайно жестокое наказание: под градом камней погиб не только сам вор, но и всё его потомство; тотальному истреблению подверглись даже домашние животные, шатёр и весь прочий скарб, который нашёлся в хозяйстве преступника. Добровольные палачи сначала предали огню трупы людей и скота, а затем завалили грудой камней их прах, смешанный с пеплом от сожжённого жилища и имущества (Нав. 7:1–26).
В средневековой России начало практики уничтожения «скверного» имущества преступников пришлось именно на время правления Ивана IV. По-видимому, впервые мысль об этом зародилась у монарха в ходе следствия о «заговоре» конюшего И. П. Фёдорова-Челяднина. По свидетельству Таубе и Крузе, летом 1568 года Грозный в окружении сподвижников-опричников и «дворовых» стрельцов «рыскал в течение шести недель кругом Москвы по имениям благородных бояр и князей. Он сжигал и убивал всё, что имело жизнь и могло гореть, скот, собак и кошек, лишал рыб воды в прудах, и всё, что имело дыхание, должно было умереть и перестать существовать». Чудовищной оказалась участь одушевлённого «имущества» опальных вельмож «Бедный ни в чём не повинный деревенский люд, детишки на груди у матери и даже во чреве были задушены. Женщины, девушки и служанки были выведены нагими в присутствии множества людей и должны были бегать взад и вперёд и ловить кур. Всё это для любострастного зрелища, и когда это было выполнено, приказал он застрелить их из лука» {138} . Разгромив подмосковные имения истинных и мнимых сторонников опального вельможи, «тиран Васильевич» приступил к методичному разорению вотчинных земель самого боярина Фёдорова: «А великий князь вместе со своими опричниками поехал и пожёг по всей стране все вотчины, принадлежавшие… Ивану Петровичу…» {139} Используя показания очевидцев тех жутких событий, литовский хронист А. Гваньини нарисовал поистине апокалиптическую картину погрома едва ли не самого богатого частного хозяйства Московии второй половины XVI столетия: «После этого в течение почти целого года он (царь. — И.К., А.Б.) объезжал города и деревни во владениях упомянутого Ивана, предавая их огню и мечу. <…> Всю скотину, вплоть до собак и кошек, он велел изрубить на куски и превратить в ничто, деревни и имения — сжечь и смешать с землёй…» {140}
Спустя несколько лет, зимой 1569/70 года, беспощадному истреблению подверглась собственность других «государевых изменников» — жителей Северо-Запада страны. В Твери царь «приказал… врываться в дома и рубить на куски всю домашнюю утварь, сосуды, бочки, дорогие товары, лён, сало, воск, шкуры, всю движимость, свезти всё это в кучу и сжечь, и ни одна дверь или окно не должны были остаться целыми; все двери и ворота были отмечены и изрублены. Если кто-либо из грабителей выезжал из дома и не делал всего этого, его наказывали как преступника» {141} . В Великом Новгороде, крупнейшем торговом и административном центре Московского государства, Иван IV распорядился, чтобы «ни в городе, ни в монастырях ничего не должно было оставаться <целым>; всё, что воинские люди не могли увезти с собой, то кидалось в воду или сжигалось». Помимо этого, там «были снесены все высокие постройки; было иссечено всё красивое: ворота, лестницы, окна». Разгром города довершило уничтожение имущества опальных подданных в пограничной Нарве, которая традиционно служила новгородским негоциантам перевалочной базой для иностранных и отечественных товаров. «К Нарве и к шведской границе — к Ладожскому озеру — он (Грозный. — И.К., А.Б.) отправил начальных и воинских людей и приказал забирать у русских (новгородцев. — И.К., А.Б.) и уничтожать всё их имущество; и многое было брошено в воду и сожжено…» — вспоминал Штаден {142} .
Священное Писание не только служило Ивану IV основой его политической практики в качестве «помазанника Божия», самодержавного монарха, но и оказалось весьма удобным пособием в таком частном вопросе, как наказание провинившихся подданных {143} . Предав действительных и мнимых врагов участи ветхозаветного Ахана, Грозный явно пытался представить их в роли преступников, повинных в страшном по своим последствиям злодеянии — «сведении» гнева Божьего на соплеменников. К тому же избрание авторитетного текста в качестве литературного руководства для реальных экзекуций давало последним столь необходимую в глазах средневекового человека сакральную санкцию. Таким образом, весьма сомнительное с точки зрения христианской морали тотальное избиение личных недругов монарха в одночасье превращалось в абсолютно неизбежное и, главное, праведное противоборство с врагами самого Бога. Подобно Иисусу Навину, московский самодержец лишь исполнял волю небесного правосудия {144} , искореняя «скверну» теми методами, которые прежде уже получили одобрение Господа. И первыми помощниками царя в этом вполне богоугодном деле снова были опричники.