Страница 45 из 92
Она оборвала карьеры Нагого и Писемского. Афанасию Фёдоровичу не удалось договориться ни с Борисом Годуновым, ни с бывшим опричником Бельским, ни с царским шурином Никитой Романовичем Захарьиным. В результате ближайший советник покойного царя Ивана оказался в изоляции; его родственники отправились в Углич с малолетним сыном Ивана IV царевичем Дмитрием, а сам он оказался в ссылке в Ярославле.
На некоторое время старый опричник и разведчик затих. Но майской ночью 1591 года он прибежал на двор находившегося в то время в городе Горсея.
«Кто-то застучал в мои ворота в полночь, — вспоминал англичанин. — У меня в запасе было много пистолетов и другого оружия. Я и мои пятнадцать слуг подошли к воротам с этим оружием.
— Добрый друг мой, благородный Джером, мне нужно говорить с тобой.
Я увидел при свете луны Афанасия Нагого, брата вдовствующей царицы, матери юного царевича Дмитрия, находившегося в 25 милях от меня в Угличе.
— Царевич Дмитрий мёртв, сын дьяка, один из его слуг, перерезал ему горло около шести часов; <он> признался на пытке, что его послал Борис; царица отравлена и при смерти, у нее вылезают волосы, ногти, слезает кожа. Именем Христа заклинаю тебя: помоги мне, дай какое-нибудь средство!
— Увы! У меня нет ничего действенного.
Я не отважился открыть ворота, вбежав в дом, схватил банку с чистым прованским маслом (ту небольшую склянку с бальзамом, которую дала мне королева) и коробочку венецианского териака.
— Это всё, что у меня есть. Дай бог, чтобы ей это помогло.
Я отдал всё через забор, и он ускакал прочь. Сразу же город был разбужен караульными, рассказавшими, как был убит царевич Дмитрий» {33} .
Вопрос до сих пор остается открытым: у нас нет документальных сведений ни о пребывании Афанасия Фёдоровича в Ярославле, ни о последствиях, которые имело для него «угличское дело». Можно только предположить, что опальный дипломат воспользовался ситуацией, чтобы напоследок обвинить своего удачливого соперника Бориса Годунова в страшном преступлении. Не случайно правительство стремилось дискредитировать Нагого в глазах иностранцев (в 1592 году польским послам в Москве было заявлено, что именно Нагой устроил пожар в Москве). В этом же случае Нагому повезло — клеймо детоубийцы прочно пристало к царю Борису…
Фёдор Писемский продолжал службу после смерти Ивана Грозного. В 1591 году во время Русско-шведской войны он даже вёл с противником переговоры — впрочем, неудачно; после этого известий о его службе больше нет.
История сохранила единственный портрет ещё одного бывшего опричника — дворянина Григория Ивановича Микулина, написанный в 1600 году неизвестным английским художником, когда Микулин выступал в роли посла царя Бориса Годунова к английской королеве Елизавете I. На полотне изображён спокойный умный человек средних лет с широким лицом, безбородым (это скорее исключение, чем правило для русского человека той эпохи), но с чёрными усами, одетый в дорогой кафтан с оплечьем, шитым жемчугом и каменьями и отороченную мехом шапку.
Григорий Микулин был незнатным дворянином и попал в опричнину к концу её существования: в 1571 и 1572 годах молодой человек был поддатней у царских рынд, а затем оказался среди «дворовых» «детей боярских» с пятнадцатирублёвым жалованьем {34} . Больше ничего о его служебной карьере при дворе Ивана Грозного не известно. Разрядные книги упоминают его имя в 1590 году, когда отряд с «головою з Григорьем Микулиным пятьсот человек да черемисы и мордвы и черкас з головою 100 человек» участвовал в штурме и взятии Ивангорода. В 1595 году бывший голова Микулин был послан вторым воеводой в только что основанный «Пелымский город» в Западной Сибири, а затем являлся воеводой в Берёзове. После он служил стрелецким сотником в Смоленске и объезжим головой в Серпухове во время царского похода на татар в 1598 году. Эти назначения были даже почётными для незнатного дворянина, но факт их получения не объясняет, почему именно его, не выделявшегося ни на военной, ни на придворной службе, Борис Годунов отправил послом в Англию. Правда, они начинали служить вместе; в мае 1571 года числились «у царевича князя Ивана Ивановича рынды: з большим саадаком князь Иван Кельмамаев; поддатни Иван Григорьев сын Хитрово, Гриша Федоров сын Милюков, Гриша Иванов сын Микулин», а рядом находился «с рогатиною Борис Федоров сын Годунов» {35} . Может быть, будущий царь был знаком с Микулиным и доверял ему? Тогда именно совместной службе в опричнине Григорий Микулин обязан своей карьере, а мы — появлению уникального портрета русского человека XVI столетия, выполненного в европейской манере английским живописцем.
Составленный после окончания дипломатической миссии отчёт («статейный список») свидетельствует, что Годунов не ошибся: Микулин обладал качествами, располагавшими к нему людей, хорошо ориентировался в незнакомых условиях, обладал политическим чутьём и был достаточно образован, чтобы выполнить порученную ему миссию. Благодаря «статейному списку» мы имеем возможность познакомиться с тем, что он видел и испытал в своём путешествии.
Григорий Микулин прибыл в Англию вместе с подьячим Петром Зиновьевым, переводчиком Андреем Гротом и свитой из 21 человека. 18 сентября 1600 года посольство торжественно въехало в Лондон. По пути его приветствовало множество народа, находившегося на судах и по берегам Темзы; крепость и корабли салютовали залпами из пушек. Посла везли по улицам в королевской карете в сопровождении трёхсот всадников. Почётного гостя поселили в одном из лучших домов английской столицы, Елизавета пожаловала ему из своей казны серебряные блюда, чаши и кубки; за его столом прислуживали присланные ею люди. При этом Микулин вёл себя скромно, благодарил гостеприимных хозяев и ничего лишнего не требовал.
Русский посланник старался соблюдать мелочи этикета, чтобы не умалить честь своего государя, и отмечал необходимые с точки зрения «посольского обычая» подробности: кто сидел на более почётном месте, находился по правую и по левую руку от посла. На последовавшее от лорд-мэра Лондона приглашение «хлеба ести с королевина ведома» Микулин ответил, что может принять предложение только при условии, что он, представитель русского царя, будет занимать более почётное место за столом, чем сам хозяин. В описании приёма русского посла на королевском обеде в праздник Богоявления, 6 января 1601 года, он продемонстрировал дипломатический такт — когда после завершения обеда королева «умыла руки» и велела поднести ему серебряный ковш с водой, ответил: «…Великий государь наш, царское величество, Елисавет королеву зовет любительною сестрою, и мне, холопу его, при ней рукумывати не пригодитца».
Русский посол был официально приглашён к королеве Елизавете I 14 октября 1600 года. Все требования Микулина по части протокола были исполнены. При входе его в тронный зал королева в присутствии всего двора встала со своего места, стоя выслушала приветствие, поклонилась, спросила о здоровье государя и царицы, «с великою радостию» взяла грамоту из рук посланника и выслушала его речь. Далее началась будничная дипломатическая работа. Русскому послу следовало разузнать, действительно ли Англия оказывала помощь «людьми и казною» турецкому султану, а также растолковать англичанам, как Россия относится к возможной помощи их державы Польше или Швеции — противникам России. Кроме того, дипломату предстояло выяснить политическое положение в стране и узнать о её отношениях с соседями.
Микулин оказался человеком наблюдательным. В «статейном списке» он описал посещение протестантских храмов. Там же, наряду с записями о переговорах и встречах, содержатся сведения о Лондоне и его достопримечательностях: «А город Лунда, Вышегород (Тауэр. — И.К., А.Б.), камен, не велик, стоит на высоком месте… А большой город, стена камена же, стоит на ровном месте, а через реку Темзь меж посадов мост камен, а на мосту устроены домы каменные и лавки, и торг великий устроен со всякими товары». Он описал рыцарский турнир («королевину потеху») и другие стороны жизни иноземцев с выездами и выходами, приёмами, титулами, приглашениями на королевскую охоту, органной музыкой. В феврале 1601 года русский посол стал свидетелем «великой смуты» — восстания графа Эссекса, который, опираясь на католиков, хотел свергнуть королеву. Тауэр был заперт две недели, улицы перекрыты цепями, а горожане «ходили в доспехах и с пищалями». Сам Микулин был «наготове против тех волнованных» — так писала королева в ответной грамоте царю, одобряя поведение его посланника.