Страница 25 из 92
Однако возвышение новых опричных деятелей порождало между ними соперничество. Лучшим способом утвердить свое место у трона стало выявление «измены», чему в немалой степени помогала атмосфера подозрительности в условиях опричных опал и казней. Да и сам царь едва ли мог долго выдержать роль смиренного, хотя и старшего «брата» учреждённой им «обители» — его темперамент вкупе с чувством «чёрного» юмора давали о себе знать.
Шлихтинг рассказывал, «как сильно любит тиран своего зятя (шурина. — И.К., А.Б.) Михаила Темрюковича… не пропускает никакого случая оказать ему свое расположение, понятно, в течение тех двадцати или тридцати дней, когда он не свирепствует». Однако и царскому родственнику доставалось от венценосного покровителя: «…как только душа его воспламенится чем-либо возбуждающим жестокость и вспыльчивость, он приказывает привязать к каждым воротам <дома Черкасского> пару или две диких медведей, в силу чего несчастный не может выйти не только сам, но и никто вообще, и при этом по необходимости ест и пьёт, что есть у него дома, так как достать из другого места трудно: от страха пред медведями никто не смеет ни входить в этот дом, ни выходить из него. Также коль скоро тиран заметит, что у того есть деньги, то велит привести его на то место, где должников бьют палкою за неуплаченные долги, и наравне с ними подвергнуть палочным ударам, пока тот не отдаст, что у него есть. А если ему дать нечего, тиран велит отсчитать ему несколько золотых, которые впоследствии отбирает, когда захочет. Если же он хочет воздержаться от избиения зятя, то велит схватить более именитого его раба и подвергнуть его палочным ударам столько времени, пока зять из чувства сожаления не заплатит этого и не отдаст то, что велит тиран. Он хвастает, что проявил большую милость в том, что, избивая раба, щадит зятя». В другой раз один из главных опричников должен был входить в свой дом через ворота, на которых его подчинённые повесили кучера и двух слуг Черкасского, и тот, «выходя ежедневно из дому, принуждён был, так сказать, нагибаться под виселицей своих служителей, а висели они на том месте приблизительно четырнадцать дней» {14} .
Может быть, не поднаторевший в придворном обращении горец Михаил Темрюкович и вправду бывал виноват перед грозным зятем, но едва ли подобные методы воспитания порождали чувство искренней привязанности. А для прочих опричников они служили наглядным уроком того, что любой «человек великий и временной» в одночасье может перестать таковым быть; можно постараться если не занять его место, то хотя бы продемонстрировать государю свою бдительность и войти в милость.
По сообщению того же Шлихтинга, Афанасий Вяземский в 1570 году «погорел» в результате доноса на него царского ловчего Григория Ловчикова о том, что князь якобы предупредил новгородцев о январском царском походе. Возможно, обвинение было ложным или, во всяком случае, недоказанным; князя не казнили, однако опричники «каждый день в то время, как Афанасий совещался с тираном, умерщвляли несколько рабов (холопов Вяземского. — И.К., А.Б.) и не прекращали исполнять приказание, пока не убили всех». Затем царь казнил братьев князя, конфисковал его имущество, а самого опричника поставил на правёж [11]«на место, где обычно бьют должников, и повелел бить его палками по целым дням подряд, вымогая от него ежедневно 1000 или 500 или 300 серебреников». Как долго продолжалось это издевательство, неизвестно, но Штаден упоминал, что Вяземский умер «на железной цепи в посаде Городецком», как провинившийся перед хозяином дворовый пёс. Государь же, видимо, полагал, что поступил справедливо: не было казни — нет и имени покойного Вяземского в синодиках опальных.
Но и доносчику Ловчикову не повезло — он не только не возвысился, но и не пережил Афанасия Вяземского. Ещё в июле 1570 года он отвозил какие-то следственные дела к царю в слободу, а уже в августе погиб; его дети дали в Троице-Сергиев монастырь сельцо Офросимово на помин души отца и матери {15} . Вяземского же в должности оружничего сменил князь из служилых татар Иван Мовкошеевич Тевекелев. В 1558/59 году он был головой в большом полку в походе на Нарву и Ригу, затем «воевал Литву». В опричнину он попал летом 1567 года и вместе с другим опричником, Осипом Ильиным, ездил на литовский рубеж менять пленного воеводу Довойну на князя В. И. Тёмкина-Ростовского. В походах 1571–1572 годов князь состоял «с шеломы и с доспехом»; сам сражался воеводой в Ливонии в 1573–1574 годах. Но в середине 1570-х годов он попал в опалу и был казнён — возможно, из-за царской ревности: есть известие, что Иван IV заточил в тюрьму Василису Мелентьевну, «чтя ю зрящу яро на оружничьего Ивана Деветелева князя, коего и казни» {16} .
Новгородское «изменное дело» заставило подозревать не только Вяземского, но и других опричников, ведь многие из них имели родственников, друзей, соседей в земщине. В начале января 1571 года опричники арестовали и в оковах увезли в Москву земского боярина Ивана Петровича Яковля, а следом настала очередь его брата, опричника Василия; в том же году оба были насмерть забиты палками.
Яковли приходились родственниками Захарьиным-Юрьевым, которым царь прежде доверял — но не теперь. В чём именно провинился умерший к тому времени глава клана Василий Михайлович Захарьин-Юрьев, мы не знаем; опись царского архива сохранила только указание на «дело» новгородского гостя Прокофия Цвиленева, «что сказал на него наугороцкий подьячий Богданко Прокофьев государьское дело и про зсылку Василия Михайловича Юрьева». Но месть царя обрушилась на потомство боярина. Весной 1571 года Иван Грозный приказал убить его дочь вместе с её младенцем-сыном, запретив хоронить убитых и повелев бросить их тела во дворе их мужа и отца — главного опричника, князя М. Т. Черкасского {17} .
Формальный глава опричной Думы тоже не пережил этот год, но обстоятельства его гибели покрыты тайной. Во время нападения хана Девлет-Гирея он был назначен воеводой передового полка, но где-то по пути в Серпухов убит. Царь обычно не стеснялся казней «изменников», но убийство шурина отрицал. В наказной памяти (инструкции) гонцу в Крым Севрюку Клавшову от июня 1571 года говорилось: «А нечто хто вопросит Севрюка про князя Михаила Черкасского, где ныне князь Михайло, и Севрюку говорити: князь Михайло Черкаской был в полку со царевыми и великого князя воеводами, и в царев приход (набег Девлет-Гирея в мае 1571 года. — И.К., А.Б.) ехал из полку в полк и изгиб безвестно. И ныне ведома про него нет, где изгиб. А хто молвит, что его царь и великий князь велел убити, и Севрюку говорити: то говорят ложно, не ведая, а государь его убити не веливал. За что государю его убити? Государь и братью его, не хотя в плену и в нуже, велел за них окуп великой послу своему дать (то есть государь повелел выкупить попавших в крымский плен братьев Михаила Темрюковича Мамстрюка и Беберюка. — И.К., А.Б.). И не жалуя Темрюка князя и детей его, за что было государю окупать?» {18}
Причина убийства М. Т. Черкасского неизвестна; возможно, он был казнён в связи с опалами родственников со стороны жены Захарьиных-Юрьевых. Другие версии связывают его гибель с участием его отца в походе Девлет-Гирея или же ложными слухами об этом, поскольку-де Темрюк в этом набеге не был. Возможно, сам князь Михаил неудачно вмешался в придворную борьбу — в начале того же 1571 года он подговорил подьячего Айгустова сделать навет на земского дьяка Василия Щелкалова. Но доносчик не выдержал пытки и признался, «что он сставливал на Василья многие дела по науку князя Михаила Черкасского». А может быть, после смерти второй жены Иван Грозный уже считал кавказского джигита опасным и ожидал его измены, обвинить же того открыто было нежелательно по причине наличия у него недосягаемых родственников за границей. Однако Бог всё видит, его не обманешь, и имя кабардинского князя было занесено в синодик опальных, а сам царь особо вложил по душе опричника в Троице-Сергиев монастырь 60 рублей «да два ошейника на бархате зеленом» {19} .