Страница 13 из 74
Из программы военных академий была исключена выездка, считавшаяся развлечением аристократов.
Вместо этого ученик должен был освоить три аллюра: шаг, рысь, галоп, научиться маневрировать, в том числе в группе, и владеть всеми видами оружия (мушкетом, саблей, пистолетом), сидя верхом, чтобы его лошадь тоже привыкла к такому поведению всадника, не пугалась шума выстрелов и взрывов, а также непривычных запахов.
С академиями конкурировали пажеские корпуса, школы кадетов (1682-1694) и эфемерные военные училища (например, «Школа Марса» шевалье де Люссана), дававшие такое же образование. Военный министр Людовика XIV Лувуа создал девять кадетских школ, в которых существовал строгий распорядок и надзор за учащимися. В 1729 году во всех четырех существовавших тогда в столице академиях обучалось только 44 пансионера и 38 экстернов.
В 1748 году закончилась война за Австрийское наследство. Франция вышла из нее победительницей, однако сражения показали, что королевские войска не отличаются хорошей подготовкой. Маршал Саксонский посоветовал Людовику XV основать Королевское военное училище, и тот издал соответствующий эдикт 22 января 1751 года. В училище предполагалось принять пятьсот молодых дворян, родившихся неимущими, отцы которых погибли на войне. Дело было задумано с размахом, однако на осуществление грандиозных планов не хватало денег: если котлован под фундамент Военного училища, напоминающего по размерам собор Святого Петра в Риме, вырыли уже в 1751 году, то к сооружению служебных построек приступили только в 1754-м. Чтобы не затягивать с открытием, было решено в первое время принять лишь двести кадетов, переделав служебные помещения под дортуары и классы, что и произошло в 1756 году. В 17б0-м король решил перевести часть кадетов в Королевскую коллегию Ла-Флеш в Анжу, основанную в 1603 году Генрихом IV для обучения 124 молодых дворян или детей офицеров из королевской свиты. В 1764 году Людовик XV преобразовал знаменитую коллегию (руководившие ею иезуиты были изгнаны из Франции двумя годами раньше) в Школу кадетов, или «Подготовительное военное училище при Военном училище Марсова поля». Здание Военного училища было завершено только в 1780 году, к тому времени само учреждение действовало уже более двадцати лет и подготовило множество кадетов, в числе которых был Наполеон Бонапарт.
Кроме того, при королевском дворе было три пажеских корпуса, в которых представителей знатных родов, имеющих не менее чем двухсотлетнюю историю, обучали специально отобранные учителя. Пажи входили также в свиту королевы и принцев крови. Крупные вельможи тоже набирали пажей, давая им образование по программе академии (верховая езда, фехтование, танцы, математика, рисование). Существовала традиция воспитывать в качестве пажей детей своих вассалов или клиентов. Будущий маршал Франции Клод Луи де Виллар, окончив ораторианскую коллегию в Жюйи, поступил в пажеский корпус Большой конюшни, в которой получали военное образование отпрыски аристократов. В восемнадцать лет он уже отправился служить в армию, а к двадцати одному году стал полковником кавалерии. Несколько раньше пансионером того же учебного заведения был Пьер де Монтескью, который затем поступил в пажи Малой конюшни, а оттуда – в кадеты и, наконец, после нескольких месяцев «практики», – в мушкетеры, под начало своего кузена д'Артаньяна. Впоследствии он стал маршалом Франции.
В том, что касается начального образования и общей культуры, позиции, конечно, были неравны. Богатые и знатные люди нанимали своим детям хороших учителей. Виконт де Тюренн, состоявший в родстве с домом принцев Оранских-Нассау, в четырнадцать лет читал в оригинале Квинта Курция, Юлия Цезаря и Сенеку, прекрасно говорил по-фламандски. Кроме того, выходцы из привилегированных слоев общества могли получить среднее образование в коллегиях (коллежах), которые основывали монашеские ордены иезуитов и ораторианцев, а также церковные деятели в своих епархиях. Самые знаменитые коллегии находились в Жюйи и Ла-Флеш. В коллегиях преподавали латынь, грамматику, риторику, философию, математику (механику, оптику, навигацию) и геометрию с фортификацией – ее прикладным вариантом (в XVI веке итальянцы произвели переворот в искусстве фортификации, поставив его на геометрическую основу).
Все образование Жана Армана дю Пейре (будущего графа де Тревиля) сводилось к тому, что он овладел французским языком: без этого уроженцу Беарна не имело смысла соваться в Париж. Д'Артаньяна же учил грамоте дядя Даниель, настоятель Люпиакской церкви, единственный ученый человек в этом поселке, а навыки фехтования и верховой езды ему привил отец. Восемнадцати (а может быть, двадцати трех лет) он явился в Париж и поступил в гвардейскую роту кадетов, исполнявшую роль военного училища. Затем де Тревиль определил его в гвардейскую роту Дезэссара, стоявшую в Фонтенбло. Молодой гасконец в общем-то был малограмотен, да и потом он за всю жизнь не мог написать и одной фразы, не сделав в ней пяти ошибок; его речь изобиловала диалектизмами, а на письме он руководствовался собственными представлениями об орфографии [6]. Но не это главное: он был храбр, умен, превосходно владел шпагой и был предан королю. Став капитаном королевских мушкетеров, он превратил свою роту в офицерскую школу, где молодых дворян обучали военному делу. «Заботьтесь всегда о том, чтобы рота была в хорошем состоянии, и не упускайте случая заставить ее как можно чаще упражняться, дабы новые мушкетеры стали столь же искусны, как и старые», – писал д'Артаньяну Людовик XIV в октябре 1665 года. Через три-четыре года службы, включавшей в себя занятия, учения, смотры, можно было при наличии необходимых средств получить должность лейтенанта, а то и армейского капитана. Те же, кто предпочитал остаться в мушкетерах, входили в состав «стариков» – пятидесяти двух ветеранов роты, лучших из лучших.
Похоже, что после героической смерти д'Артаньяна во время осады Маастрихта в 1673 году мушкетеров уже не так муштровали и школили: Луи де Сен-Симон, принявший свое боевое крещение во время сражения при Намюре (1692), заявляет, что во время занятий в роте «учат только разбиваться по эскадронам». Но даже благодаря таким занятиям мушкетеры оказывались в привилегированном положении по сравнению с армейскими офицерами. В обычных кавалерийских полках капитан, являвшийся собственником лошадей, берег их и не позволял им перетрудиться: в редком полку лошадей седлали дважды в неделю в летнее время, а такие, где их выводили из конюшен зимой хотя бы раз в неделю, вообще были исключением из правил. Откормив лошадей и поставив их в конюшню, капитаны затем урезывали их паек, чтобы прикарманить деньги, отпущенные на фураж, и лошади выглядели упитанными лишь потому, что стояли в конюшнях без движения. Их не седлали, чтобы прежде времени не сносилась сбруя. Кавалеристы превращались в конюхов, даже офицеры утрачивали навыки верховой езды (за исключением тех, кто мог себе позволить иметь собственного коня); к 1733 году таких горе-наездников во французской армии было три четверти.
Впрочем, и элита не слишком от них отличалась: граф де Шабо в своей «Записке о кавалерии» говорит о лейб-гвардии как о «корпусе дурных кавалеристов, храбрых и обычно на хороших лошадях»: «Их кони ростом от 4 футов 9 дюймов до 5 футов и были бы очень хороши, если поддерживать их в хорошей форме, однако они простаивают три четверти года, когда гвардейцев нет на службе, а конюхи почти никогда их не седлают и не выгуливают, что губит хороших лошадей более, нежели частые упражнения». Королевские мушкетеры, которые при Людовике XIV должны были обязательно уметь ездить верхом, при Людовике XV не слишком отличались от лейб-гвардии, а конных гренадер вообще набирали из разночинцев, которых еще предстояло обучить верховой езде. Только гвардейская легкая кавалерия (эскадрон в 150 сабель) выгодно от них отличалась, превратившись в школу для молодых дворян. «Это элитный эскадрон, отменной храбрости, на хороших лошадях и прекрасно обученный», – писал Шабо.
6
В 1768 г. грамматист Дегруэ опубликовал ученый труд под названием «Исправленные гасконизмы, сочинение для пользы всех лиц, желающих говорить и писать правильно, в особенности для юношей, еще не завершивших своего образования». В этой книге он с ужасом отмечает, что парижская молодежь сыплет гасконизмами и на каждом шагу делает грамматические ошибки. Автор добавляет, что вовсе не ставит себе целью научить гасконцев правильно изъясняться по-французски, а хочет лишь предостеречь от подражания им молодых дворян, рискующих осрамиться при дворе. На это сочинение Майоль ответил в 1771 г. «Письмами к гасконцам об их хороших качествах, недостатках и смешных сторонах; об их удовольствиях в сравнении с развлечениями жителей столицы». Он пишет: «У гасконцев живой ум, доброе сердце, горячая голова. Возможно, им не хватает просвещения, вкуса и любезной и непринужденной учтивости, которая, по правде говоря, встречается лишь в Париже и при дворе». И далее: «Что касается душевных качеств и познаний, гасконец перенял их в равной мере от француза и от испанца: он невежественный, беспокойный, зачастую неучтивый за недостатком образования, которому его родители не придавали цены; тщеславный, высокомерный, расхваливающий сам себя, не понимая, что это смешно… но с развитым воображением, чуткий, живой, предприимчивый, пылкий, не научившийся заглушать в себе голос природы и родной земли; наконец, всегда готовый противоречить и идти наперекор тем, кто не разделяет его страстей, его предрассудков или даже мыслей…»