Страница 1 из 94
Наталия Будур
КОЛДУНОВ И ЗНАХАРЕЙ
К читателю
Запретный плод сладок. Известная всем, старая как мир, истина… И тем не менее на протяжении тысячелетий люди пытаются откусить хоть маленький кусочек знания именно от запретного плода, хотя вкус его далеко не всегда приятен. Точно так же происходит и с понятиями «колдовство» и «знахарство». Тема удивительно привлекательная как для просто любопытствующего, так и для человека, пытающегося проникнуть в тайны сокровенных знаний.
В русском народе колдунов просто боялись, а знахарей уважали и немного боялись одновременно.
Несмотря на существующее разграничение понятий «ведьма», «колдун» и «знахарь», долгое время в сознании народа они были объединены словом «ведуны», потому что принадлежали к касте знающих, ведающих тайны мира.
«Ведун и ведьма (ведунья, вещица), — писал А. Н. Афанасьев, — от корня «вед», «вещ» — означают вещих людей, наделенных духом предвидения и пророчества, поэтическим даром и искусством целить болезни. Названия эти совершенно тождественны со словами «знахарь» и «знахарка» — указывающими на то же высшее ведение. Областные говоры, летописи и другие старинные памятники предлагают несколько синонимов для обозначения ведуна и ведуньи, называют их колдунами, чародеями, кудесниками и волхвами, вещими женками, колдуньями, чаровницами, бабами-кудесницами и волхвитками.
Чары — это те суеверные, таинственные обряды, какие совершаются, с одной стороны, для отклонения различных напастей, для изгнания нечистой силы, врачевания болезней, водворения семейного счастья и довольства, а с другой — для того, чтобы наслать на своих врагов всевозможные беды и предать их во власть злобных, мучительных демонов.
Чаровник, чародеец — тот, кто умеет совершать подобные обряды, кому ведомы и доступны свойства трав, корений и различных снадобей; очарованный — заклятый, заколдованный, сделавшийся жертвой волшебных чар…
Слово «колдун» в коренном его значении доселе остается неразъясненным. По мнению Срезневского, колдуном (славянский корень «клъд-колд» или «калд-клуд-куд») в старое время называли того, кто совершал жертвенные приношения; в хорутанском наречии «калдовати» — «приносить жертву, «калдованц» — «жрец», «калдовница» и «калдовише» — «жертвенник»».
Знахари в основном лечили русский народ молитвами, заговорами и травами. Это были люди, играющие в народной медицине роль врачей.
Они — добрые ворожбиты — не приступали к своему делу без сотворения креста и молитвы. Заговоры их в основном состоят из обращений к Богу и святым целителям-угодникам. Они всегда работали в открытую, не делая из своего ремесла тайны. Заучивали свои заговоры знахари со слов других «знатков» или по письменным источникам — рукописным тетрадям, называемым «цветниками», «травниками», «лечебниками», которые можно найти в деревнях и в наши дни.
Знахари не водились с нечистой силой, однако знали, как ей можно противостоять.
Они опирались на целебные свойства трав, использовали в своей врачебной практике целебные свойства хлебного зерна, соль, уголь, печную глину и заговоры.
Колдун же был наделен даром предвидения и пророчества, а также мог лечить болезни, но дар этот он получал от дьявола. Колдуны и ведьмы попадали в пожизненную зависимость от нечистой силы, и именно бесы заставляли их творить зло, причем часто причиняя вред даже самым близким людям.
Колдун, несомненно, имеет генетическое родство с волхвом, древним предсказателем и жрецом и состоит в самых близких отношениях с нечистой силой, и черти не только беспрекословно выполняют все его повеления, но и требуют себе «новых заданий».
Первоначально колдуном, по одному из существующих объяснений, назывался тот, кто со злым умыслом закручивал колосья в «колтун», то есть наводил порчу. По другой версии, это слово происходит от славянского «колидон», то есть ряженый.
С колдунами «сближались» в народном представлении и представители некоторых профессий — прежде всего мельники, плотники, пчеловоды, печники и кузнецы.
Мельник, по мнению русского народа, обладал особой силой. Он мог договориться с водяным, чтобы тот не прорывал плотины, не ломал мельничных колес. Мельник приносил мельничному духу жертву в виде черной курицы и знал специальные заговоры. И еще мельник был во вражде с лешим.
В деревнях бытовало поверье, что мельник обладает способностью творить «чары на подтек», то есть своими колдовскими снадобьями и зельями разрушать чужие мельницы и выгонять водяных из прудов и рек.
В народе рассказывали великое множество страшных историй о мельниках. Вот одна из них, записанная в XIX веке:
«В прежние времена такие истории случались, что только подумаешь, так кожу обдирает.
— Ты, дядя Василий, поди, много знаешь страшного-то? Расскажи, пожалуйста.
— Какое много, но кое-что знаю.
— Расскажи, Василий Александрович.
— Ну, ладно, расскажу вот я про своего родителя, как он у меня Святки проводил да с лешим шушукался. Дело было в Святки на пятый день Рождества Христова. Он же был мельник, вот и вздумал запустить мельницу на Васильев день, крестьянам муки помолоть. Оделся в шубу и пошел. У нас в тот вечер была посиделка, ребята ему и кричат: мол, не ходи, дядя Александр, смотри, леший шапкой по голове помажет. Как это они сказали, он и говорит: «Я лешему сам рога переломаю» А мать моя услышала с печи и закричала: «Перекрестись, прежде чем на мельницу входить, Лександр, нешто забыл, ведь Святки теперь, мало ли что может наблазниться?!» Отец же был немножко выпивши, изругал нас всех трусами и пошел на мельницу. Идет себе и в ус не дует, не верит, что может его леший поблазнить. Выходит за деревню, подходит к баньке на краю деревни и только хотел пройти мимо, как вдруг дверь в бане как хлопнет, так что вся баня-то и запрыгала. Он и подумал, что это, наверно, банника леший донимает, и решил его выручить. Подошел к бане и хотел было отпереть задвижку, но не тут-то было. Никак дверь не поддается, хоть ногой он толкал, потом плечом в дверь уперся. Дверь трещит, но не отворяется — и все тут. Вдруг отец слышит, что леший-то стонет, и думает: «Погоди, я тебя уважу», — и давай опять плечами дверь поддевать. Опять слышит: леший хрипит от натуги, но не поддается, дверь не отпускает. Отец плюнул и пошел дальше, только на прощание сказал: «Ужо, леший, я по шее-то тебе накостыляю» Приходит на мельницу, вынул из-под колес и машин подставки и сел покурить, как ни в чем не бывало. Вдруг слышит, что под мельницей кто-то свистит, да так резко, как рожок нашего пастуха Ваньки. Свистит это он, леший, а отец усмехается: «Свисти, я ведь не испугаюсь» Посвистал, посвистал да и замолчал. А затем как набрал воздуха в легкие да как дунет в машины мельницы, решил их крутить вместо воды. А машины-то, машины как замахают, так что страшно стало. Ну и полез отец с мельницы-то долой, чтобы не придавило колесом-то мельничным. Вспомнил, наконец, отец мой, что от лешего можно «отговориться», и давай читать заклятье на лешего: «На море, на океане, на острове Буяне лежит бел горюч камень Алатырь, на том камне Алатыре стоит крест, крестом крест человек родился, крест водрузился, а Сатана связался, Бог прославился. Замыкаю свой заговор семьюдесятью семью замками, семьюдесятью семью цепями, бросаю ключи в Океан-море, под бел горюч камень Алатырь. Кто мудреней меня взыщется, кто перетаскает песок из всего моря, тот освободит лешего» Только заговор отец проговорил, леший заскрежетал зубами и давай опять пыхать в себя воздух. А отец в то время успел-таки запереть мельницу. «Ну, теперь, — думает, — леший, я с тобой хоть в рукопашную пойду» Только это подумал, как вдруг леший подбежал да как схватит у него с башки шапку — и нет его. Приходит отец домой, а жена спрашивает, где шапка-то. «Леший унес» Все захохотали и умолкли. Отец себе лег на печку, да и думает: «Как это я прозевал, когда леший шапку у меня стащил» Встал утром, да и налаживается в Вологду ехать, купить себе новую шапку. У него опять мать моя спрашивает, куда он шапку девал. «Да леший унес, я ведь говорил тебе» Все стали расспрашивать, как это такая оказия случилась. Ну, он им и рассказал. Отец решил, что не придется ему больше носить шапку Думал, если леший унес, так не отдаст никогда. Но не тут-то было. Поехал он в мясное заговенье к теще барана доедать по старому обычаю, подъезжает к бревновскому забору, глянь, а на заборе шапка его висит.