Страница 32 из 54
О своей бабушке Эммелине, матери Марты, Мартин писал, что она не была столь же сильной личностью, как Амалия, но тоже играла важную роль в своей семье: «Она исповедовала ортодоксальный иудаизм, соблюдала все религиозные обряды и ненавидела венскую веселость. Верная строгим законам ортодоксального иудаизма, она всегда носила scheitel [16]; это значило, что после замужества она принесла в жертву свои собственные волосы и ходила с двумя искусственными косами, туго уложенными на голове. Когда она приезжала к нам в гости и жила у нас в доме, то по субботам мы слышали, как она распевала еврейские молитвы тоненьким, но твердым и не лишенным мелодичности голоском. Парадокс заключался в том, что мы, члены еврейской семьи, были воспитаны в полном незнании еврейских обрядов, и поведение бабушки казалось нам странным».
Но так ли уж на самом деле плохо знали дети Фрейда иудейские религиозные обряды? А не связана ли эта «забывчивость» Мартина с его нежеланием подрывать авторитет отца, пользовавшегося славой крупного прогрессивного ученого? Из других источников нам известно, что каждый год вся семья собиралась в доме Якоба на празднование еврейской Пасхи. Несмотря на то, что Фрейд называл себя евреем-атеистом, далеким не только от религии своих предков, но и от любой другой религии, до сорока лет он принимал участие в пасхальной трапезе, на которой всегда главенствовал его отец, до старости сохранявший бодрость (он умер в 1896 г). По рассказам одной из его внучек, Якоб знал наизусть всю церемонию, и это произвело на девочку сильное впечатление. Будучи самой младшей за столом, именно она была удостоена чести задавать ритуальные вопросы типа «Чем эта ночь отличается от всех других ночей?».
Из верности отцу Мартин опустил в своих воспоминаниях эти интимные подробности повседневной жизни еврейской семьи. Однако на поставленный самому себе вопрос, видели ли окружающие в них, детях отца-еврея (а Марта, их мать, разве не была еврейкой?), евреев, он ответил довольно двусмысленно: «Наша внешность не была типично еврейской, но принять нас за баварца или австрийца было бы сложно. "Ваши дети так похожи на итальянцев", – сказала однажды нашей маме благовоспитанная немецкая дама…»
6 мая 1891 года, на свое тридцатипятилетие, Фрейд получил в подарок от отца семейную Библию, знакомую ему с детства книжку с картинками. Читал ли он ее своим детям? Рассматривали ли они ее украдкой? Никаких документальных свидетельств тому не осталось, а вот о настроении Якоба, в котором он пребывал, передавая сыну эту Библию, мы можем судить по дарственной надписи:
«Мой дорогой сын Шломо,
На седьмом году твоей жизни дух Господа снизошел к тебе (Книга Судей, 13, 25) и обратился к тебе с такими словами: "Иди, читай Мою книгу, Я написал ее, и в тебе забьют источники разума, знания и понимания". Вот она, эта книга книг, именно из нее мудрецы черпали свою мудрость, законодатели учились по ней законам и праву (Книга Чисел, 21, 18); ты увидел лик Всемогущего, ты услышал Его, ты попытался подняться ввысь и вдруг полетел на крыльях Разума (Книга Псалмов, 18, 11). Долгие годы эта книга была спрятана, подобно Десяти Заповедям, хранившимся в раке святого, но ко дню твоего тридцатипятилетия я заказал для нее новый кожаный переплет и обратился к ней со словами: "Забей, источник! Заведи для него песнь!" (Книга Чисел, 21, 17). И я принес эту книгу тебе на память, на память о любви.
От отца, любящего тебя безграничной любовью.
Якоб, сын рабби Ш. Фрейда. Столица Вена.
29 нисана 5651 года (6 мая 1891 г.)».
Этот символичный подарок и дарственная надпись на древнееврейском языке свидетельствовали о приверженности Якоба религии своих предков и о желании приобщить к ней своих потомков. Вступление в тридцать шестой год жизни традиционно считалось у евреев, живших в восточноевропейских странах, вступлением в пору зрелости. Посредством этого подарка Якоб давал понять сыну, что возлагает на него ответственность за их род и надеется, что тот будет достоин памяти деда, чье имя носил. Из четверых своих сыновей Якоб избрал своим духовным наследником Шломо-Зигмунда. И хотя он признавал, что сын уже добился некоторых успехов на интеллектуальном поприще, он напоминал ему, что хотел бы видеть, как тот «поднимется на крыльях Разума», овладев сокровищами их родной национальной культуры. На это его желание ясно указывало не только содержание дарственной надписи, но главным образом выбранный для нее язык – древнееврейский, на котором его сын не умел читать. Для Якоба Библия всегда была неиссякаемым источником примеров и ссылок, Фрейд же оценил ее значение лишь перед смертью. Он вообще постоянно подчеркивал свою религиозную необразованность, хотя знания его, без сомнения, были гораздо глубже, чем он показывал. Может быть, Якоб надеялся на то, что по примеру Людвига Филиппсона его сын возьмется за трактовку запретных тем, тем-табу, чтобы подчеркнуть глубину и богатство Священного Писания? Обращаясь на протяжении всей своей жизни к вопросам религии (чем старше он становился, тем чаще делал это) и сравнивая себя с Моисеем («забыв» при этом о патриархе патриархов Аврааме), не пытался ли Фрейд тем самым ответить на ожидания своего отца? Возможно, таким образом он по-своему развивал эмоционально-культурное течение умеренного реформированного иудаизма, в рамках которого был воспитан.
Что из своего еврейского наследия Зигмунд и Марта передали детям? Видимо, то «что-то главное», ту «радость жизни», о которых Фрейд говорил своей невесте еще во времена их помолвки. Ни один из их шестерых детей не покинул лона иудаизма; пятеро из них, те, что создали собственные семьи, взяли себе в спутники жизни людей своей национальности и заключили брак с благословения раввина. А один из правнуков, решивший вдруг стать пастором датской протестантской церкви, к которой принадлежала его мать, вначале отправился в Израиль, чтобы выучить иврит в киббуце. В 1938 году, приехав в Лондон, Марта подарила своим родственникам по материнской линии несколько принадлежавших ей ценных предметов религиозного культа, и в их числе вышитый кусок ткани, служивший для того, чтобы во время субботней молитвы накрывать им плетеный хлеб. Марта объяснила свой шаг тем, что ни ей, ни ее детям эти вещи больше не нужны. Но если дети не были в полной мере приобщены к религии, то чувство единения с еврейской нацией, царившее в доме Фрейда, было им привито. Они всегда ощущали себя евреями и никогда не переставали быть ими.
Летом 1895 года воздух в Бельвю на поросших лесом венских холмах благоухал сладковатыми запахами сменявших друг друга в цветении сирени, ракитника, жасмина и акации. Фрейд провел с семьей немало приятных дней на вилле «Парадиз», снятой им на лето на Химмельштрассе, одной из крутых улочек в предместье Вены. Они готовились отметить тридцатичетырехлетие Марты, беременной их шестым ребенком. Это было время, когда Фрейд с беспокойством думал об осложнении его отношений с Вильгельмом Флиссом: совсем недавно тот сделал крайне неудачную операцию его пациентке Эмме Экштейн. Фрейд был угнетен этим обстоятельством, он чувствовал и свою ответственность за эту неудачу и искал возможность снять с друга вину за профессиональную ошибку. Здоровье самого Фрейда было не в лучшем состоянии, у него побаливало сердце и начался гнойный синусит; его лечением также занимался Флисс, который запретил ему курить, что было для Фрейда настоящей пыткой. Между игрой в кегли и походами за грибами Фрейд сделал потрясающее открытие: в сновидениях осуществляется прорыв наружу нашего подсознания, в них чудесным образом воплощаются детские мечты и открываются новые горизонты в понимании человеческой природы.
В среду 24 июля 1895 года Зигмунд Фрейд проснулся утром с ощущением, что хорошо помнит только что виденный им сложный по содержанию сон, и сразу же бросился записывать его. Устроившись в северозападном углу террасы, он подобно Артемидору из Дальдиса и Иосифу, толковавшим сны египетского фараона, принялся анализировать свой сон эпизод за эпизодом, чувствуя нарастающее возбуждение при мысли, что нашел новый ключ к пониманию сновидений.
16
Парик (идиш).