Страница 17 из 87
«В Шанхае нам жилось безбедно, мы буквально купались в лучах славы, — продолжает Олег Лундстрем. — Но все равно тянуло на Родину… Родители стремились в Россию всегда. Для нас не существовало выбора. Родина одна. Мы многое знали по рассказам родителей, учились в советской школе, читали советские газеты. Мы знали: Родина одна».
Но, читая книги, газеты, слушая рассказы родителей, братья Лундстрем, как и другие жители «русского» Китая, в те времена не различали такие понятия, как Россия и Советский Союз…
«Руссейший облик Харбина» — метафора емкая, но… уязвимая, если вдуматься. На протяжении первых двух десятилетий существования города, бурно Развивающегося (учитывая китайское влияние на Все стороны жизни), здесь царило удивительное ощущение удаленности от «большой политики». Конечно, многое определялось событиями в самом Китае — они не могли не отражаться на образе жизни полосы отчуждения. Но все равно жизнь здесь текла относительно ровно и спокойно до той поры, пока в оссии не грянула революция. Этот момент и стал, по словам уже цитировавшейся на этих страницах Наталии Ильиной, одним из первых толчков, потрясших основы налаженной, устоявшейся жизни Харбина. Однако еще несколько лет все шло по-прежнему.
«Наша жизнь шла по старому, по возможности, дореволюционному руслу, — писала харбинка Е. Ширинекая, переехавшая впоследствии в Сидней. — Мы жили своими традициями и воспитывались в национальном, патриотическом духе. Наши родители жили мечтой, что большевики падут и Россия воспрянет вновь.
В беседке дома, где я жила ребенком, собирались седовласые генералы, которые с любовью вспоминали о России, о своей армейской жизни и с горечью и болью о почти достигнутой победе и затем революции и гражданской войне. На этих воспоминаниях мы выросли, и они глубоко запали в наши сердца. Мы учились по русским дореволюционным учебникам, и для нас Россия была величайшая, могущественнейшая держава в мире».
Здесь история Харбина да и «русского» Китая удивительным образом становится схожей с историей прочих островов Рассеяния — потомки беженцев, остатки белой армии, удачливые российские предприниматели, которым в новой Советской России не оставалось ни дела, ни места…
Почему они устремились именно сюда, на Восток, в Харбин, а не во Францию, Германию, Чехию, Америку? Многие — по причинам географическим. Из Сибири, с Дальнего Востока ближе и безопаснее было перебираться именно сюда. Белогвардейцы, до последнего верившие в возможность противостоять большевизму, надеялись еще нанести сокрушительный удар, тщательно приготовившись к нему здесь, в полосе отчуждения, на ближайших границах. У многих из них в Харбине были родные и близкие, которые могли приютить, помочь на первых порах…
Все это и позволило, по мнению Елены Якобсон, строить в Харбине жизнь примерно так, как и в Париже, «где русская интеллигенция образовала собственное культурное государство в государстве». Здесь выходили русские журналы, газеты, работали библиотеки, высшие учебные заведения, частные школы, исследовательский институт этнической культуры, при котором существовал музей.
Жизнь казалась раз и навсегда налаженной, и потрясения, происходившие рядом, в Китае, или вдали, на родине, воспринимались поначалу остраненно. Так продолжалось до тех пор, пока в Харбине не начали хозяйничать японцы и постепенно выдавливать русское население в Шанхай, Пекин или за границу Китая.
Февральскую революцию 1917 года харбинцы восприняли, по мнению Г. В. Мелихова, весьма одобрительно: довольно быстро оформились полномочные органы революционной демократии, стали создаваться различные политические партии, а затем развернулась борьба за власть между умеренными социал-демократами и экстремистски настроенными большевиками.
«В ходе всех перипетий этой борьбы Харбин очень быстро прошел путь от революционного энтузиазма к успокоению, охлаждению и отторжению крайностей и эксцессов, инспирируемых харбинскими большевиками», — отмечает Г. В. Мелихов и далее пишет о том, что события, произошедшие в Петрограде 25 октября (7 ноября) 1917 года, «еще более подхлестнули харбинских большевиков, которые, получив директиву самого Ленина о необходимости немедленной победы советской власти в полосе отчуждения КВЖД, предприняли авантюрную попытку установить здесь свой контроль, т. е. Распространить «власть советов» и на часть территории суверенного Китая.
Естественно, что в условиях международного города эта попытка была безнадежной и провалилась».
Отметим, что это сказано не обо всей полосе отчуждения, а о Харбине — в каком-то смысле городе особой судьбы: во-первых, самом большом городе с самой высокой концентрацией русского населения; во-вторых, экономическом, промышленном и культурном центре русской колонии в Маньчжурии, в которой преобладала интеллигенция, представлявшая собой типичный «средний класс», чуждый каких бы то ни было политических экстрем. Конечно, так или иначе, мощный приток эмигрантов, тревожные слухи из России влияли на политическую жизнь Харбина, по все же не так сильно, как собственно китайские события и (позже) японская оккупация.
Между тем Е. Ширинская имела на этот счет несколько иное мнение. «Первый период жизни Харбина закончился в 1917 году, — писала она в статье «Коль негде жить, так есть Харбин», — а с 1920 г., с падением Омского правительства и Колчака, Харбин потерял права экстерриториальности, и русские потеряли свое положение. С этого момента начинается новая жизнь г. Харбина, насыщенная политическими интригами, в которых было много участников: китайские политические партии, советская власть, японская военщина и среди всего этого — русское население: сначала основное русское население, а с 20-х годов русская эмиграция, которая состояла из бывших военных, их семей и людей, бегущих от коммунистического террора и преследователей разного рода.
Мои родители принадлежали к этой категории, и жизнь в Китае они начинали с ничего».
Да, все эти «категории» русских, постепенно смешиваясь, создавали особый мир, особый космос. Однако политика в то время все же не имела первостепенного значения для этого мира. Культурная жизнь была для острова Рассеяния более важной, особенно в революционные годы: гастроли известных оперных певцов, драматических артистов, выставки, концерты, кинематограф, балы, музыкальные и поэтические вечера, кабаре и прочие увеселительные мероприятия…
Вот какими сообщениями пестрели газеты и афиши начала 1920-х годов:
«Успех кинофильмы «Былая слава России» сопровождался скандалом в «Декадансе», — сообщала 15 мая 1924 года популярная газета «Заря». — 50 молодых людей стали свистеть и посыпать присутствующих в зале голландской сажей. Вызванная полиция арестовала 6 человек 17–19 лег».
«Модерн. С четверга 28 февраля будут демонстрироваться киносъемки с натуры, на которых присутствовало более миллиона человек: похороны в Москве В. И. Ленина. Фильма, снятая сообща всеми государственными кино, дает полную картину похорон Ленина» (газета «Заря»).
«Ввиду получения целого ряда дорогостоющих картин, администрация театров МОДЕРН и АРС пришла к соглашению демонстрировать эти картины одновременно в своих театрах, как на Пристани, так и в Новом городе. При одновременном демонстрировании, цены не только не будут повышены, что обычно принято при постановках дорогостоющих картин, а наоборот, благодаря большому количеству мест, имеющихся в распоряжении администрации этих театров, существующие цены будут ПОНИЖЕНЫ, что даст возможность широкой массе увидеть эти картины при минимальной затрате и без ущерба для администрации указанных театров».
«Первый раз в Харбине. «Царь Николай II Самодержец Всероссийский». Народная трагедия в 5 частях. Крупнейший боевик, выпущенный Скобелевским Комитетом. Во время показа фильмы зрители вставали с мест, пели гимн «Боже, Царя храни»» (газета «Заря»).
Кинематограф был тогда необычайно популярен, ведь это было новое искусство. Кстати, именно в Харбине был снят фильм, который мы сегодня назвали бы хитом проката. Георгий Васильевич Мелихов рассказывает эту поистине поразительную историю.