Страница 7 из 56
Из классической литературы известно, что с V века до н. э. греки разрабатывали среброносные свинцовые рудники во Фракии, Лавреоне и на Сифносе, названия Халкидики и Халкиды, города бронзы на Эвбее, указывали на существование где-то неподалеку медных рудников. Но только уже в наше время геологи обнаружили наличие как минимум 50 мест залежей полезных ископаемых в одной микенской Греции, не считая Кипра, и более ста — среброносного свинца и серебра в тех же районах. Например, на Крите, где до 1965 года было известно всего шесть месторождений этих металлов, автор данной книги нашел еще не менее двух десятков: возле античных городов, в лесных массивах, богатых древесным углем, на Астерусии, Иде и в Белых горах. Разумеется, они вряд ли заинтересовали бы современную промышленность, жадную до пород с высоким содержанием чистого металла, но во времена ремесленничества и собирания минералов с поверхности земли они давали жизнь весьма активным корпорациям. Около 1220 года до н. э. в крохотном царстве Пилос на две дюжины городов приходилось не менее 400 кузнецов, обрабатывавших бронзу и драгоценные металлы. В среднем — по 17 мастеров на каждый город, и это не считая подмастерьев и рабов.
Теперь ясно, что составляло экономическую и отчасти военную мощь государств, кажущихся нам маленькими и бедными, хотя легенда пышно именует людей, правивших ими, царями. Ахилл, сын Пелея, правил, как гласит предание, Сперхейской долиной и прилегающими высотами. При этом никто не упоминает, что в массиве Отрис по меньшей мере в семнадцати местах обнаружены залежи минералов, содержащих медь, в том числе довольно крупные — в двенадцати километрах к северо-востоку от Ламии. Кто знает, что Агамемнону принадлежали рудники в горах Ойнои к западу от Аргоса, а Менелай добывал медь в двадцати пяти километрах к югу от Спарты в массиве Парной неподалеку от Монемвассии, серебро — на Тайгете и Парноне и что Эврот в пяти километрах от Спарты золотоносен? Склоны горы Окхи (1598 м), богатые всякого рода металлами, принесли достаток Каристу и Стире на Эвбее и обеспечили могущество абантов, участников Троянской войны.
Как правило, в глазах микенцев мир минералов не был мертвым. Там, где наша, чисто мирская наука видит лишь ботанику, зоологию и геологию, душа древнего грека, более чувствительная к тайнам бытия и взаимодействию сущностей, улавливала присутствие чего-то нематериального. Пейзаж для горца становился музеем скульптуры, бестиарием и гербарием. Так, группу камней или камень, стоящий вертикально, он называл гермой, словом, от которого произошло имя божественного Гермеса. Он наделял минералы полом, благотворной или пагубной силой, знал, какие нимфы живут под корой ясеня или лавра, а в голосах птиц — орла или соловья — слышал глас божества или усопшего героя. И вовсе не требовалось ждать классической эпохи, чтобы создать язык цветов: гиацинты, асфодели и нарциссы с их доэллинскими именами, безусловно, несли в себе зловещий, связанный со смертью смысл еще в микенские времена.
Равнины
Но есть в Греции пейзажи, на которые присутствие человека воздействует гораздо сильнее, чем они — на живущих здесь людей. Вот уже четыре с половиной тысячелетия человек возделывает почву своих немногочисленных равнин. С них-то в 1250 году до н. э. и отплыли к берегам Троады большинство воителей. Солдаты, мобилизованные между Олимпом и Отрисом, на ста шестидесяти восьми кораблях унесли с собой образ трех фессалийских впадин, равнин Трикки, Лариссы и местности к юго-западу от Воло, которая теперь называется Гальмирос.
Воды, омывавшие первые две из них, сливались в русле Пенея и его притоков; на юге, в окрестностях озера Бебеида, люди страдали от соседства зловонных болот. Третью равнину, расположенную еще южнее, омывали четыре стремительных потока. Всего 100 километров бурых земель, протянувшихся с запада на восток, и 85 — с севера на юг славились пшеницей, быками и крепкими лошадьми. Летом знойный ветер, прилетая с Пинда, превращал угрюмую Фессалию в степь и поднимал тучи пыли. Деревья можно было увидеть лишь по берегам рек. По всему пространству равнины можно было видеть шалаши из ветвей, лачуги из высушенной глины, колодцы с журавлем. Зимой поля раз в два года оставляли под паром, и одетые в шкуры пастухи перегоняли сюда с предгорий стада овец и коз, едва гуси и журавли собирались в стаи. Когда же возникала угроза землетрясения, что, по мнению греков, случалось слишком часто, именно эти птицы первыми предупреждали о надвигающейся катастрофе.
Не менее пятидесяти пяти поселений в XIV–XIII веках насчитывали эти края, благословенные Деметрой, Матерью жатвы. Раса господ, полускотоводов-полуземледельцев, явившаяся с Балкан в начале бронзового века, обратила в бегство местные племена вокруг Сескло, Димини, Агриссы и вокруг безымянных поселков-магул и укрепилась в нескольких цитаделях с еще доэллинскими именами вроде Лариссы, Шртона и Трикки. Потом, мало-помалу, оставив своим рабам, пенестам, заботу об обработке земли и сборе урожая (а заодно — о борьбе с болотной лихорадкой), новые хозяева, эллины, занялись коневодством, военными походами, пиратством и завоеваниями всяческих «золотых рун» по берегам азиатских рек. О чем тосковали Ясон, сыновья Асклепия или царь Филокрет, мы знаем от поэта: о равнине Фессалии, о черноземе, густой траве, цветах, белых городах, серебристых водоворотах Пенея, бесчисленных стадах, великодушных мужах и прекрасных женах.
Критяне вздыхали о чудесной равнине Месара на юге своего острова, о море оливковых деревьев и смоковниц, о виноградниках у подножий гор вокруг цепочки мелких, сильно перенаселенных крепостей, зависимых от Гортины или Феста. Как и фессалийцы, под Троей они дрожали от холодного ветра, мечтая о знойном дыхании Нота, который не только сжигал порой критскую равнину, но и вдвое увеличивал число тех обитателей устья Леты, кто страдал от лихорадки. Последняя более всего отравляла жизнь на пропитанных влагой и плохо осушаемых землях: малейшая оплошность тут была чревата появлением стоячих луж, в которых кишели комары, разносчики болотной лихорадки. В Месаре, как и в Фессалии, была своя Бебеида. Стоило войне или внезапному набегу нарушить экономическое равновесие, как лес и болото возвращали себе прежде отвоеванные людьми территории.
Микенская Беотия с ее крупными озерами, Копаидским, Ликарис и Пара, тоже не избежала этой участи. Несмотря на плодородность ила, мужество земледельцев и пастухов, огромная прибрежная равнина, простирающаяся от Орхомена до Платей, после братоубийственной войны сыновей Эдипа была уже не столь густо заселена, как во времена процветания Семивратных Фив. В 1250 году 30 беотийских городов сумели сообща снарядить лишь 50 кораблей, и в «Илиаде» мы находим упоминание только о нижнем городе, то есть посаде, но не о самих Фивах.
Зато долина Аргоса, добросовестно осушаемая по совету сыновей Египта, которые около 1450 года основали там три города, и надежно защищаемая Гераклом, приблизительно в 1300 году покончившим с «гидрой» Лернейских болот, сумела снарядить в Трою 80 кораблей.
Болотистая Этолия в устье Ахелоя и вокруг Трихонидского озера имела в ту пору всего четыре небольших городка, чьи следы едва удалось отыскать. А вот низменные равнины Алфея вокруг Олимпии и низменности Мессении в окрестностях Пилоса и в устье Памиса предоставили взору ученых остатки более шестидесяти микенских городов, и это при том, что в табличках из дворца Нестора и «Каталоге Кораблей» некоторые здешние поселения именуются «Гелос», то есть «Болото». Лаконская «ненасытная земля», вотчина Менелая, была уже добросовестно возделана руками местных жителей, покоренных и manu militari {4} вынужденных вырубить тростник у Эврота, дабы осушить болотистую почву.
По-другому дело обстояло на маленьких приморских равнинах, разбросанных, впрочем, по всему периметру Средиземного моря. Это небольшие впадины, зажатые между двух гор, обычно — известняковых, иногда и сланцевых, орошаемые зимой бурными потоками воды, а летом превращающиеся в сухое каменное ложе. На скудной почве успевает вырасти немного ячменя или пшеницы, олив и винограда. По кромке моря — крохотные порты или просто стоянки, где лодки обычно вытаскивают на берег. И каждое поселение мнит себя чуть ли не столицей, хотя за полоской плодородной земли начинаются пустоши или заросли кустарника, скалы и камни — раздолье для пастухов и мелкого скота, а также для беглых рабов и преступников. Еще дальше — в горах, откуда можно охватить взором все родные края, — лежали «общие» владения, то есть те, что принадлежали лишь богам, а поскольку на них претендовали и соседи, право собственности приходилось отстаивать с оружием в руках. К счастью, бежать из этого замкнутого и слишком густо населенного мирка неизменно позволяло море со всеми его искушениями, приключениями, опасностями, море, чреватое набегами и побегами.