Прикосновение теней

В центре комнаты была клетка примерно шесть на шесть метров с частыми прутьями из толстого металла. Она была покрыта рунами, как и дверь. И пуста.

Я шагнула ближе.

И замерла.

Нет, клетка была не пуста, как мне показалось поначалу. Там, сжавшись в комочек, лежал на боку голый ребенок. На вид ему было лет десять или одиннадцать.

Я бросилась вперед.

— Милый, ты в порядке? Что случилось? Почему ты там?

Он поднял голову. Я споткнулась и рухнула на колени, оглушенная.

Я смотрела на ребенка из видения, которое поймала в памяти Бэрронса.

Я помнила его так подробно, словно только вчера мне выпала редчайшая удача — заглянуть в сердце Бэрронса. Стоило закрыть глаза, и я снова оказывалась там, с ним. Мы были в пустыне.

Сумерки. Мы держим на руках ребенка.

Я смотрю в ночь.

Я не хочу опускать глаза.

Не могу смотреть на то, что было в его глазах.

Не могу не смотреть.

Мой взгляд невольно жадно устремляется вниз.

Ребенок смотрит на меня с безграничным доверием.

— Но ты же умер! — запротестовала я, глядя на него. Мальчик двинулся ко мне, поднялся, ухватившись ладошками за прутья. Красивый мальчик. Черные волосы, золотистая кожа, темные глаза. Сын своего отца. Его взгляд был мягким, теплым.

А я была Бэрронсом и смотрела на него...

Его глаза говорят: я знаю, что ты не дашь мне умереть.

Его глаза говорят: я знаю, что ты успокоишь мою боль.

Его глаза говорят: верю/люблю/обожаю/тывсегдаменяохраняешъ/тыдляменявесьмир.

Но я не смог его спасти.

И я не могу успокоить его боль.

Мы были в пустыне, держали этого, именно этого, ребенка на руках и теряли его, любили его, горевали по нему, чувствовали, как ускользает его жизнь...

Я вижу это в его глазах. Все его прожитые дни. И день сегодняшний. И завтра, которое не придет никогда.

Я вижу его боль, и она рвет меня на части.

Я вижу его безграничную любовь, и мне стыдно.

Я вижу свет — чудесный, идеальный свет его жизни.

Он улыбается мне. Взглядом он выражает свою любовь ко мне.

И его глаза начинают гаснуть.

Нет! Из моей груди вырывается крик. Ты не умрешь! Ты не оставишь меня!

Кажется, что я смотрю в его глаза тысячу дней.

Я вижу его. Держу его. Он тут.

Его нет.

Но он был. Он был здесь, сейчас, со мной. Прижимался лицом к решетке. Улыбался мне.

Он смотрит на меня глазами, полными любви. Я таю. Если бы я могла быть кому-то матерью, я взяла бы этого ребенка и вечно оберегала бы его безопасность.

Я поднимаюсь на ноги, двигаясь, словно в трансе. Я держала этого ребенка на руках, будучи в сознании Бэрронса. И, как Бэрронс, любила и потеряла его. Разделенное воспоминание сделало эту рану и моей тоже.

— Я не понимаю. Как вышло, что ты жив? Почему ты тут?

Почему Бэрронс пережил его смерть? А он ведь пережил. Я была там. И тоже ощутила потерю, которая напоминала мои чувства к Алине.

« Вернись, вернись! — хочу я закричать. — Еще хоть миг. Еще одна улыбка. Еще один шанс все исправить». Но его нет. Его нет. Куда он исчез? Что случается с душой, когда она покидает тело? Ушел ли он куда-то или, будь все проклято, просто исчез?

— Как ты здесь оказался? — удивляюсь я.

Мальчик говорит со мной, но я не понимаю ни слова. Этот язык давно мертв и забыт. Но я слышу мольбу в его голосе. И улавливаю слово, похожее на «ма-ма».

Подавив всхлип, я тянусь к нему.

И когда я просовываю руки между прутьями, обнимая маленькое обнаженное тело, темноволосая голова припадает к ложбинке, где мое плечо соединяется с шеей, клыки прокалывают мою кожу, и прекрасный маленький мальчик вырывает мне горло.

42

Умираю я долго.

Гораздо дольше, чем должна бы.

Я умираю медленно и больно. Я несколько раз теряю сознание и удивляюсь, приходя в себя. Меня бьет лихорадка. Кожа на шее немеет, но рана болит, словно пропитанная ядом.

Кажется, половина моей шеи осталась в огромных челюстях.

Ребенок начал изменяться в тот миг, когда я обняла его.

Я смогла вырваться из сверхъестественно сильной хватки и отползти от клетки прежде, чем превращение завершилось.

Но было слишком поздно. Я сглупила. Мое сердце превратилось в сердце Бэрронса, и при виде плачущего мальчика я стала сентиментальной. А я ведь видела цепи, засовы, барьеры, которыми Бэрронс защитил ребенка.

Точнее, защитил мир от этого ребенка.

Я лежала на полу каменной комнаты и умирала. Я снова потеряла ощущение времени, а затем очнулась.

И смотрела, как мальчик становится ночной версией монстра Бэрронса. Черная кожа, черные рога и клыки, алые глаза. Убийственное безумие. По сравнению с ним монстр Бэрронса в Зеркалах был образцом разумности и спокойствия.

Изменяясь, мальчик непрерывно вопил, мотал головой из стороны в сторону, брызгая на меня слюной и кровью, прожигая дьявольскими глазами. Он хотел запустить в меня зубы, встряхнуть, выпустить из меня кровь. Метка Бэрронса на моей голове ничуть не уменьшила его кровожадности.

Я еда, а он не может меня достать.

Он трясет прутья клетки и воет.

Вырастает до трех метров.

Вот чей рев я слышала под гаражом. Вот кто выл, когда я смотрела на Бэрронса поверх крыши автомобиля.

Это выл мальчик, запертый здесь навсегда.

Теперь, когда с кровью из меня вытекала жизнь, я поняла, почему Бэрронс вынес тогда из Зеркала труп женщины.

Ребенка нужно было кормить.

Он держал мальчика на руках и видел, как тот умирает. Я попыталась обдумать это, понять. Ребенок, наверное, его сын. Если Бэрронс его не кормил, мальчик страдал. Если кормил, то должен был видеть монстра. Как долго? Как долго он опекал этого ребенка? Тысячу лет? Десять тысяч? Больше?

Я пытаюсь коснуться шеи, определить размер раны, но не могу поднять руку. Я слаба, мысли путаются, и мне все равно. Хочется просто закрыть глаза и заснуть на пару минут. Только немного подремать, чтобы проснуться и выудить из озера то, что поможет мне выжить. Я думаю о том, есть ли руны, способные залечить вырванное горло. А может, поблизости окажется Невидимый.

Я гадаю, не пробил ли мальчик яремную вену. Если да, то для меня все кончено.

Я не могу поверить, что умру вот так.

Бэрронс придет и найдет меня здесь.

Истекшую кровью в его пещере Бэтмена.

Я пытаюсь собрать волю в кулак и потянуться к своему озеру, но, видимо, я слишком быстро истекаю кровью. Мне уже все равно. Озеро молчит. Словно наблюдает за мной и хочет узнать, чем это кончится.

Рев из клетки был таким громким, что я не услышала шагов Бэрронса, пока он не подхватил меня на руки и не вынес из пещеры, захлопнув за собой дверь.

— Какого хрена, Мак? Какого хрена? — повторял он снова и снова. Глаза у него были дикими, лицо побледнело, губы сжались в тонкую линию. — О чем ты думала, когда поперлась сюда в одиночку? Я бы сам привел тебя в эту пещеру, если бы знал, что ты способна на такую глупость. Не смей умирать! Даже не думай так со мной поступить!

Я смотрела на него. Синяя Борода, подумалось мне в полусне. Я открыла дверь в комнату с трупами его жен. Слова не выговаривались. Я хотела знать, почему ребенок еще жив. Я онемела. « Он твой сын, да?»

Бэрронс не ответил. Он смотрел на меня так, словно пытался запомнить все черточки моего лица. И в глубине его глаз что-то шевелилось.

Зря я не согласилась заняться с ним любовью. Зря боялась проявить нежность. Теперь меня злил собственный идиотизм.

Бэрронс моргнул.

— Даже не думай, что можешь сказать это, а потом умереть. Что за дурь! Я не собираюсь пережить это снова.

«У тебя есть мясо Невидимых?»Я ожидала, что он поднимется наверх, чтобы поймать кого-то и принести сюда. Но я знала, что не дождусь его.