Прерий душистых цветок…

— Погодите, погодите, Мариночка… Что–то я ничего не понимаю, - закрутила головой Ольга Андреевна. – А Василиса–то тут при чем? 

— Ну как же при чем, Ольга Андреевна? Вы что, сами не видите, при чем?

— Нет…

— Да господи…Да любовь же у них образовалась! Неужели вы не заметили ничего?

— Нет…Да что вы такое говорите, Мариночка! Какая такая любовь?

— Да вот такая вот! Любовь!

 Марина встала перед ее креслом, по–бабьи уперев руки в бока, смотрела сверху вниз надменно, будто обвиняла в чем. А может, и в самом деле обвиняла – не углядела, мол, бабка за внучкой, вот и получай теперь…

— А вы не ошибаетесь, Мариночка? 

— Нет, не ошибаюсь! Мне ли в этом ошибаться, если моего мужика прямо из под носа увели…

— Значит, вот оно как обернулось… Любовь, значит…Надо же… Расцвел–таки прерий душистых цветок… — медленно проговорила Ольга Андреевна, глядя куда–то мимо стоящей перед ней грациозным столбиком Марины и улыбаясь грустно.

— Что? Какой такой цветок? Вы это о чем сейчас, не поняла?

— Что? – словно очнулась вмиг Ольга Андреевна, с удивлением глядя на Марину. – А, это я так, Мариночка. Это я о своем, вы не обращайте внимания…

 Марина вздохнула тяжело и закатила глаза к потолку, и опустила безвольно плечи – господи, ну что с них возьмешь…Блаженные они все в этой квартире, что ли? Вот и Ольга Андреевна вдруг заговариваться начала – про цветы да прерии какие–то чушь понесла… И Сашечку не зря, видно, именно к ним сюда судьба притянула – не мог таки у более приличных людей комнату себе снять…Еще раз вздохнув, она произнесла обреченно:

— Ольга Андреевна, а можно мне завтра–то прийти? Так хочется на эту вашу невестку глянуть…

— А? Да, да, конечно, приходите, Мариночка, если вам так хочется…

 ***

 21.

 …А потом они обедали в кафе. Василиса выпила целый бокал сухого красного вина и враз охмелела. Монгольские глаза ее раскрылись, сияли теплым и влажным серо–зеленым светом, смуглое лицо порозовело и будто потеряло хмурую свою твердокаменность – девчонка и девчонка малолетняя сидела напротив взрослого своего кавалера, а никакая вовсе не коняшка–судомойка с кучей жизненных проблем за плечами. Она уплела со своей тарелки вмиг огромную отбивную и со скромным вожделением поглядывала уже и на Сашину, пока он не подозвал официантку и не заказал для нее еще одну. И вообще, вела себя, как девочка–семиклассница, навравшая про свой малолетний возраст и впервые оказавшаяся на свидании совершенно по–взрослому, с ужином в кафе и настоящим взрослым мужчиной напротив, разглядывающим ее с определенным уже интересом. А когда Саша сказал ей об этом – рассмеялась звонко, откинув голову назад. И подумала – не так уж он в этом и не прав…

 Отец почему–то не любил ходить по ресторанам, и ее с собой не водил, он был вообще домашний больше человек. Нет, на заморских курортах они обедали и в кафе, и ресторанах всяческих замечательных, конечно, но это было не то, совсем не то. Была там и еда вкусная, и красота роскошно–неописуемая, но все равно не то. Или она не помнит просто, или старается изо всех сил не помнить…Отчего–то ей было очень хорошо именно здесь, в этом самом заурядном кафе, сидеть и лопать самые заурядные, но такие замечательно–вкусные отбивные, и пить красное сухое вино, и без конца смотреть в мужские глаза напротив, и пропадать в них бездумно и радостно…

— А когда она приедет за вами, Василиса? – спросил вдруг Саша, нарушив долгое их молчание.

— Кто? – опешила от его вопроса Василиса, словно с размаху ударившись о землю.

— Мама ваша, кто…

— А, ну да… Завтра приедет. Ой, неужели уже завтра?

 Она моргнула и замолчала испуганно, и смотрела на него озадаченно, словно требовала ответа на свой вопрос. А потом вдруг и сама спросила так же неожиданно:

— Саш, а тебе в издательство за ответом когда надо идти?

— Тоже завтра…

 Теперь он смотрел на нее так же испуганно и озадаченно, и они снова замолчали надолго, но совсем уже по–другому. Молчание это не было больше легким и радостным, оно настоятельно требовало какого–то выхода, решения какого–то, как требовало своего разрешения и возникшее между ними чувство, обыкновенное земное чувство притяжения земного мужчины к земной женщине. Такова уж матушка–природа, и ничего с этим не поделаешь…

— Василиса, не уезжай… — тихо проговорил вскоре Саша. – Ты ведь не уедешь от меня, Василиса? Я понимаю, что не вправе и просить даже тебя об этом, но все же, не уезжай. Ты ведь не уедешь, да?

— Я не знаю, Саш… Я правда, правда ничего не знаю. Я запуталась, наверное, или устала очень, или ослабела–растерялась за последние эти дни… Не спрашивай меня пока об этом, пожалуйста!

— Хорошо, я не буду. Только ты знай, Василиса, я люблю тебя. Очень. Я и жить больше без тебя не смогу. Странное такое чувство, знаешь… Будто выпал я из своего мира и в твой мир влетел с размаху, и не адаптировался еще в нем как следует, а ты меня уже бросаешь…

— Да я не бросаю, что ты! – отчаянно прошептала Василиса и закрыла лицо руками. – Как же я могу тебя бросить, я и сама…

 Она хотела сказать, что тоже любит его, очень любит, да вместо этого вдруг расплакалась, расквасилась вниз уголками губ и задрожала лицом. Но он понял, что она хотела ему сказать, и улыбнулся счастливо, и закрыл на секунду глаза. Нет, он ее никуда теперь не отпустит. Пусть он будет эгоистом самым страшным на свете, но не отпустит. Он пропадет без нее. Не способен он ни на какую такую самоотдачу. Подумалось ему в этот миг почему–то - как же все идет сейчас не по сюжетам его книг, в которых любовь и определяется именно дурацкой этой самоотдачей, в которых благородные герои отказываются от своей любви во имя счастья другого…Господи, глупости–то какие. Не бывает такого счастья — счастья разлуки. Как же он раньше этого не понимал? Это же так ясно - любящие друг друга люди должны быть вместе, и отвечать за посланный им подарок судьбы тоже должны вместе, несмотря ни на какие искушения возможного благополучия. Может, он и не прав, конечно. А только девушку эту он не может, ну никак не может вдруг взять и потерять…

— Не плачь, тебе не идет, — весело произнес он, решительно отрывая ее руки от лица. – Не плачь. Лучше выходи за меня замуж. Иначе я приеду в твою Германию и побью там всех.

Ты же знаешь, я могу…

— Да уж… — засмеялась сквозь слезы Василиса. – Это уж точно –побьешь… Только ехать тебе придется и не в Германию вовсе, а во Францию. Мамин муж решил меня в Сорбонну учиться отправить…

— Да какая мне разница. Побью тогда всю Сорбонну…

 И, посерьезнев, решительно добавил:

— А наше образование, между прочим, и не хуже французского! Может, и лучше даже! Подумаешь, Сорбонна…

 Василиса всхлипнула протяжно и замолчала. Сидела, потупив глаза и водя вилкой по скатерти. И была очень счастлива в этот момент, несмотря на пролитые только что слезы, несмотря на упорное свое молчание и не смотря даже на то, что до сих пор так и не поняла, что ей надо делать…

 А потом они долго еще гуляли по тем же самым бульварам, взявшись за руки, и вместе слушали тихий шелест осени, и молчали, и говорили о пустяках всяческих, и улыбались друг другу совершенно глупо, и целовались отчаянно, будто в первый и последний раз в жизни, и подгибались коленками, и задыхались в кружении поднятых ветром листьев – так растущая в них любовь требовала своего природного законного продолжения, потому как была земной, горячей и самой обыкновенной, а не какой–нибудь там книжной, созревшей в голове писателя–фантазера и оттого придуманной правильно и красиво. Хотя чего уж там говорить, и книжная любовь, удачно преподнесенная, нас порой развлекает…

 К ночи похолодало. Сильный северный ветер дул в спину, забирался под рукава курток и нес в себе запах грядущего скорого снега. Закончился светлый октябрьский день, словно на них рассердившись – хватит уже гулять, и нечего тут мерзнуть, и идите уже себе домой, несчастные мои и счастливые влюбленные… Они и пошли. Тихо провернули ключ в дверях, тихо вошли в темную прихожую, тихо остановились у двери Сашиной комнаты. Василиса, взглянув коротко ему в глаза, решительно открыла дверь и шагнула в нее первой, ведя его за собой за руку. Она так решила. Имела право, в конце концов. Она ведь так и не произнесла еще вслух, что тоже любит его. Очень…