Страница 9 из 46
В общем и целом я бы назвал его облик неряшливым, но неряшливость эта была странного свойства: издалека она не бросалась в глаза и становилась заметной лишь при ближайшем рассмотрении. Зато руки у мистера Снапа были исключительно изящными — маленькие, хорошо вылепленные и ухоженные. Я обратил внимание также, что его коричневые туфли хорошего качества и практически новые. Если он и носил их постоянно, то, очевидно, не ленился каждый вечер пробегаться по ним щеткой.
Все это говорило в пользу мистера Снапа, однако было в его облике что-то сомнительное и — как бы лучше выразиться — деклассированное, что ли. То есть я хочу сказать, что сейчас он выглядел вполне приличным пожилым джентльменом, но какие-то неуловимые детали наводили на мысль о бурной (и далеко не благопристойной) молодости.
После нескольких порций виски мой визави слегка оттаял, растерял свою изначальную сдержанность и потихоньку разговорился. Выяснилось, что мистер Снап весьма образованный человек. Он со знанием дела рассуждал об истории Египта, сыпал именами и названиями династий фараонов, цитировал по-гречески Геродота и вставлял в свой рассказ целые куски из Страбона и Плутарха. Причем делал это легко, без излишней аффектации, столь свойственной профанам от науки. Странно было наблюдать, как он сидел напротив меня — маленький, потрепанный жизнью человечек — и своим надтреснутым старческим голосом излагал малоизвестные факты из далекого прошлого. Мистер Снап сказал, что с радостью возьмется показать мне Египет, после чего неожиданно засобирался уходить. Он пожал мне на прощание руку и, прихватив свою панаму и коричневые лайковые перчатки, исчез.
Среди ночи я проснулся и снова вспомнил этого удивительного человека. Мне не давало покоя его загадочное прошлое. Кто он и что осталось у него за спиной?
Я уселся у окна — мой номер находился на самом верху «Шепердс», вровень с пушистыми макушками пальм — и стал смотреть вниз, на уходящие вдаль красные пески.
Я прислушивался к отдаленному бою барабанов и размышлял, каким образом этот пожилой англичанин с его неистребимым иностранным акцентом и досадной привязанностью к чесноку очутился на старости лет затерянным в Африке.
Мое отношение к нему было неопределенным: я никак не мог решить, нравится он мне или нет, и это почему-то тревожило. Как правило, все мои симпатии и антипатии складываются в первые же минуты знакомства с человеком. Однако с мистером Снапом все было по-другому.
На следующий день он позвонил прямо с утра. Сказал, что случайно проходил мимо и хотел бы засвидетельствовать свое почтение. Я пригласил его в бар и, уже не спрашивая, заказал для него выпивку. Мистер Снап снял свою панаму и аккуратно положил на мраморную стойку бара — туда, где уже покоилась пара лайковых перчаток.
На сей раз беседа зашла о нашей родной Англии.
— Клянусь Юпитером, — произнес он, — Лондон, наверное, сильно изменился с тех пор, как я его видел. Да, клянусь Юпитером…
Меня так и подмывало спросить, когда это было, но внимание мое отвлеклось на старомодное выражение — «клянусь Юпитером». На меня повеяло ароматом девятнадцатого столетия… Вероятно, в юности мистер Снап был завзятым щеголем — из тех, что в 1870 году фланировали с тросточками по Пиккадилли.
— Как давно вы покинули Лондон? — поинтересовался я.
— О, клянусь Юпитером, это было давно! — лукаво рассмеялся он. — Дайте-ка вспомнить… С тех пор прошло шесть… нет, все же пять десятков лет. Помнится, тогда в премьер-министрах у нас ходил Дизраэли. Да-да, именно так все и было. Клянусь Юпитером!
Я ощущал странные флюиды, которые исходили от моего собеседника (и о которых он сам едва ли догадывался). Старику хотелось, чтобы я разговаривал с ним как со своим современником. Но я видел в нем представителя ушедшей эпохи — этакий любопытный экспонат паноптикума — и ничего не мог с этим поделать. Если уж говорить начистоту, то я вообще был не в восторге от нашей встречи! Некий сноб во мне придирчиво подмечал все изъяны в его внешности (а надо сознаться, сегодня, в ярких лучах утреннего солнца, мистер Снап выглядел не лучшим образом) и болезненно морщился при мысли, что кто-нибудь увидит меня рядом с этим малопочтенным старцем. Однако что-то мешало просто подняться и уйти.
Он казался мне каким-то беззащитным и трогательным. Наверное, женщины, всю жизнь прожившие с мужем-пьяницей, меня поймут. Не так легко оттолкнуть человека, который взирает на вас доверчивыми голубыми глазами. Мне хотелось как-то помочь мистеру Снапу. Я почти мечтал, чтобы он попросил у меня «взаймы» десять фунтов. Пожалуй, он мне все-таки нравился! Мне импонировало то, что было скрыто глубоко в его душе и лишь изредка пробивалось наружу. Меня не покидало странное ощущение, будто я разговариваю со своим двойником — человеком моего возраста и моего воспитания, — застрявшим на Пиккадилли 1870 года.
— Клянусь Юпитером, — встрепенулся вдруг мистер Снап, — я вот все думаю: а вы случайно не знакомы со Снапами из Линкольншира?
— Боюсь, что нет.
— Наш род один из старейших в Англии, — спокойно заметил он. — Один из моих предков по имени Жиль де Снап участвовал в битве при Гастингсе.
— Вот как! — откликнулся я, чувствуя себя довольно глупо.
— О да! Клянусь Юпитером, — подтвердил мистер Снап, основательно прикладываясь к стакану с виски. — А еще один из Снапов присутствовал при подписании Великой хартии вольностей. Не говоря уж о сэре Чарльзе Снапе, который оборонял замок Раксмор от кромвелевских солдат… Вы, конечно же, слышали эту историю?
— Ну, как же, тот самый Снап… — промямлил я.
Мой собеседник поставил стакан на стойку бара и обратил ко мне серьезное лицо.
— Да, — сказал он. — Все это истинная правда, клянусь Юпитером!
Затем он вновь заявил, что будет рад показать мне настоящий Египет, и поспешно удалился. А я остался размышлять, что же мистер Снап предложит моему вниманию — какую-нибудь скабрезную безделушку на Рыбном рынке или же подлинный шедевр в Булакском музее. Оба варианта казались мне в равной степени возможными.
Постепенно я начал понимать этого человека (по счастью, он об этом не догадывался). Мистер Снап заглядывал в гостиницу ежедневно. Иногда он заставал меня на месте, иногда нет. В конце концов он стал приходить прямо с утра: сидел на краешке моей постели, наблюдал, как я заканчиваю одеваться, и сыпал своими бесконечными «клянусь Юпитером» и «чертовски здорово» — до тех пор, пока у меня не возникало четкое ощущение, что господа Гилберт и Салливан многое потеряли, не удосужившись в свое время познакомиться с мистером Снапом. Человек этот вполне мог бы служить символом викторианства. Мне не доводилось видеть ничего (если не считать, конечно, Хрустального дворца), что бы в большей степени отражало дух той эпохи.
Наша дружба крепла с каждым днем, и я узнавал все новые подробности из жизни мистера Снапа. Он перманентно сидел на мели, и это печальное обстоятельство входило в противоречие с его вкусом к красивой жизни.
К примеру, он очень любил посидеть в ресторане «Шепердс» или «Континентал-Савой» — съесть приличный обед, а после выкурить хорошую сигару, — но всегда содрогался от ужаса при виде официанта со счетом (только человек, познавший беспросветную нужду, поймет его страх перед астрономическими цифрами на клочке бумаги). Да и в быту он ценил хорошие вещи и умел получать от них удовольствие, однако тратиться на собственные удовольствия не любил. Ему всегда казалось, что деньгам можно найти более разумное применение.
Мистер Снап привязался ко мне. Смею даже утверждать, что он по-своему полюбил меня (сколь ни смешно это звучит в применении к старичку с красным шелушащимся носом, от которого вечно пахнет чесноком). Наверное, потому, что я вызывал к жизни лучшие черты его натуры. Я же, со своей стороны, с интересом наблюдал за проявлением этих черт в различных (порой самых неожиданных) ситуациях. Не помню, чтобы раньше мне приходилось встречать английских джентльменов в столь стесненных обстоятельствах. По крайней мере я не видел, чтобы джентльмены эти сохраняли столько внутреннего благородства и самобытности. Кроме того, я с удивлением обнаружил, что постоянное общение с мистером Снапом оказывает благотворное воздействие на меня самого. Я стал более тактичным и благовоспитанным. Благодаря ему (вернее, его представлению обо мне) я словно бы переносился в иную эпоху, в век хороших манер. Порою — когда мы обсуждали Лондон 1870 года или же его родственников, Снапов из Линкольншира — я ловил себя на мысли, что нисколько бы не удивился, если бы на пороге нашей комнаты вдруг возникла королева Виктория под руку со своим драгоценным супругом, принцем Альбертом. Полагаю, молодая интересная американка очень удивилась, узнав, что приватной встрече с ней в отеле «Гезира» я предпочел обед со старым мистером Снапом в одном из захудалых местных ресторанчиков.