Страница 5 из 46
Ее сигарета погасла, она посмотрела на нее странным удивленным взглядом, потом бросила в пепельницу.
— Там было так уютно с этим освещением, и снизу доносились звуки пианино. Но как мне объяснить, что это было ужасно? — Герцогиня беспомощно пожала плечами. — Через каждую секунду в окне сверкали молнии.
Я запомнила все в точности. Рауль и месье Вотрель стояли у стола в центре комнаты и смеялись… Да! Вот как все было! Рауль листал какой-то журнал… Я вошла в ванную, что соединяется со спальней, взять свою сумочку. Там было темно. Когда я открыла дверь, то увидела только смутно и мрачно поблескивающий в темноте белый кафель. Там, в ванной, есть окно с цветными стеклами. Затем раздался сильный раскат грома, который меня напугал… В окне сверкнула молния, и я увидела Лорана, который стоял там и улыбался мне…
Герцогиня схватила Банколена за руку. Она часто дышала и неестественно раскраснелась.
— Он стоял там, весь темный, на фоне ослепительной молнии, и слегка склонил голову набок. Я видела, как он улыбается. Одна его рука была воздета вверх. Потом он усмехнулся, разжал пальцы и выронил на пол какой-то предмет. Тот звякнул на полу… А потом все исчезло в темноте.
Откинувшись назад, Луиза Салиньи наблюдала за нашей реакцией. Но теперь, когда рассказанное воспоминание утратило свою живость, у нее на лице снова появилось равнодушное выражение — то ли стоицизма, то ли холодной гордости. Опять ее глаза стали непроницаемыми. Герцогиня прикрыла веки и слабо улыбнулась. Ее вялое теплое тело наклонилось вбок, когда она оперлась одной рукой на подушку дивана. Она щелкнула пальцами и пожала плечами. В ее глазах мелькнул проказливый огонек, а от ее замечания нас пробрала дрожь.
— Очень артистично со стороны моего помешанного первого мужа, не так ли?
Это прозвучало как тяжелый лязг железных ворот. Банколен спокойно поинтересовался:
— А что было потом?
— Ну, вероятно, я вскрикнула. Это ведь так естественно, вы согласны? Вбежали Рауль и месье Вотрель. Они включили свет и осмотрели ванную… — Герцогиня помолчала. — И хотя вы мне не поверите, но там никого не оказалось.
— Значит, он ушел через другую дверь?
— В ванной нет другой двери. Кроме той, через которую вошла я. Говорю вам, он исчез. Окно было заперто изнутри.
Графенштайн, который внимательно ее слушал, кивнул, тряхнув огромной, словно львиной гривой волос.
— Это легко объяснить, мадам, — бросился он на помощь очаровательной женщине. — Вы бессознательно старались забыть этого человека. Но разговоры о нем за последнее время вызывали его образ из глубин вашего подсознания. Вот вы упомянули о лампе и о зеркале. Ваше видение может быть следствием самогипноза, спровоцированного блестящей поверхностью зеркала. А металлический звук, безусловно, был результатом вашей ассоциации Лорана с брит…
— Я же сказала, — перебила Луиза Балиньи, — это вовсе не галлюцинация. Я видела его так же ясно, как вижу вас. И он исчез. Они все осмотрели. Потом я сказала им, что, должно быть, ошиблась, — мне не хотелось тревожить Рауля. Но я не ошиблась. О, я вижу, вы мне не верите. Отлично!
Собирая свои конверты, австриец по-отечески глянул на нее сквозь стекла очков, улыбнулся и, сложив на огромной груди, скорее, на животе толстые руки, довольный собой, откинулся на спинку дивана.
— Ладно, — вздрогнув, произнес Банколен, — мы легко можем это установить. А что за предмет упал на пол?
— Это был совок, — злорадно усмехнулась женщина. — Обыкновенный садовый совок. Помню, Вотрель поднял его и сказал: „Господи! Странная привычка держать подобные вещи в ванной!“
Все подавленно молчали. Наконец Банколен разразился смехом, но внезапно оборвал его и стал очень серьезен.
— Прошу прощения, мадам. Я вовсе не нахожу это смешным, но обычно считаю, что смешное не очень далеко от черного ужаса. — Он прищелкнул языком. — Что ж, доктор, может, ваша психология придает совку какой-либо фаллический смысл?
— Мадам шутит, — с яростным возмущением заметил Графенштайн. — А я не люблю шуток и ненавижу, когда надо мной издеваются. Она рассказала нам неправдоподобную историю, которую люди моей профессии всегда могут объяснить: муж — бритва, все это совершенно ясно. Затем она пытается придать ей реальный смысл, оскорбляя…
Мадам вскинула голову. Луч света коснулся ее белоснежной шеи и блестящих волос. Ее рот исказился, обнажая усталость и боль. Она резко выпрямилась.
— Я столько пережила! Вам трудно понять. Когда-то я любила Лорана. Теперь я столь же сильно ненавижу его… — Герцогиня взглянула на свои напряженно сцепленные пальцы и с нарочитой наивностью спросила: — Разве человек не имеет право на счастье? Неужели ваш проклятый Бог должен преследовать людей даже в своей церкви? Шутки! Я вовсе не шутила! Я сама терпеть не могу подобных шуток… Можете взглянуть на этот совок, если пожелаете навестить месье Килара. Помню, месье Вотрель с перепугу спрятал его в ящик с лекарствами.
Вдруг рядом со мной кто-то произнес: „Пардон!“ — и я чуть не подпрыгнул от неожиданности. К алькову подошел какой-то мужчина. Придерживая рукой шторку, он вопросительно смотрел на нас.
— Простите за вторжение, — учтиво произнес он. — Луиза, я не могу поверить…
Она кивком указала на нас, совершенно овладев собой:
— О да! Эдуар, это джентльмены из полиции. Позвольте представить вам месье Эдуара Вотреля.
Вотрель поклонился. Это был мужчина до кончиков ногтей, со светлыми вьющимися волосами и с агрессивным взглядом притягательных глаз. Над узкими усиками красовался прямой нос с трепещущими ноздрями. Лицо было изрезано глубокими морщинами. Его сдержанный поклон напоминал поклон военного, затянутого в корсет. В его манере играть моноклем, который висел на широкой черной ленте, было что-то нарочитое.
— Счастлив познакомиться, — вежливо отозвался он и продолжал стоять.
Банколен заговорил о погоде. Я обратил внимание, что наш детектив ни разу не взглянул на Вотреля. Он сидел очень прямо и не сводил глаз с двери, за которой скрылся герцог. По-прежнему пристально наблюдая за дверью, Банколен добавил:
— Мадам, даже если у вас была галлюцинация, как вы могли узнать Лорана? Разве у него не изменилась внешность? У нас есть основания так считать.
— Не знаю! Это было впечатление… Я просто увидела его в этом полусумраке. Его характерные жесты, манера широко открывать глаза… Я не знаю! Но я не могла обмануться, я видела именно его…
Вотрель недовольно улыбнулся и с упреком глянул в ее сторону:
— Ну прекратите же! Зачем поощрять какие-то видения, господа? Вы ведете себя так, будто боитесь этого человека. Я заметил, что здесь сшиваются с полдюжины полицейских. Право, смешно — подняли такую шумиху! Луиза, Рауль пошел в карточную комнату, — внезапно сменил тему Вотрель. — Он слишком много пьет. Думаю, будет лучше, если ты последишь за ним. Или поиграй в рулетку, если хочешь. Займись чем-нибудь.
— Эта музыка! — Она капризно скривила губки. — Черт побери эту музыку! Я не могу ее выносить! Не могу! Почему нужно играть целых полчаса одно и то же, одно и то же!
— Doucement, doucement![2] — стал уговаривать ее Вотрель, нервно озираясь. Мне показалось, он чем-то испуган. Но когда друг герцогини оглянулся на нас, его лицо было уверенным и спокойным. Постепенно, извиняясь перед нами и увещевая мадам, он увел Луизу от алькова. Казалось, она и думать о нас забыла.
Банколен протянул руку и взял из пепельницы окурок, который оставила женщина, но по-прежнему не отводил глаз от двери в конце помещения. Мадам и Вотрель были в самой середине салона, как раз под одной из люстр, и Графенштайн мрачно говорил:
— Вот вы и получили! Теперь понимаете, почему я так сказал? — когда все мы замерли и насторожились.
Мы услышали звон разбитого стекла и увидели стюарда в белом фраке, бессильно привалившегося к двери карточной комнаты. У него из рук выскользнул поднос с коктейлями, и он тупо уставился на разбитые стаканы.
2
Здесь: спокойно, спокойно! (фр.)