Страница 85 из 128
Одновременно с Павлом Афины посетил еще один странник, в котором современные читатели легко признали бы Бернарда Шоу первого века. Речь, конечно же, об Аполлонии Тианском, чью встречу с представителями таможни я уже имел удовольствие описать. Подобно святому Павлу, Аполлоний тоже отмечал, что в Афинах «алтари возводятся даже неведомым богам». По дороге из Пирея в Афины он видел те же достопримечательности, что и Павел. Филострат, который взял на себя труд составить жизнеописание мудреца из Тианы, сообщает некоторые подробности этого путешествия в Афины.
…И, наконец, прибыли в Пирей, как раз в пору мистерий, когда справляют афиняне многолюднейший из эллинских праздников. Аполлоний, сойдя с корабля, поспешил в город, и тут навстречу ему попалась толпа любомудров, направлявшихся в Фалер: кое-кто из них загорал телешом, ибо осень в Афинах солнечная, кое-кто усердствовал над книгами, кое-кто упражнял гортань, кое-кто спорил, но мимо Аполлония ни один не прошел — все тут же догадались, что это он и есть, окружили его и радостно приветствовали. Сразу десяток юношей бросились к нему, восклицая: «Афина — свидетельница! — И с этими словами простерли они руки к Акрополю. — А мы-то уж отправились в Пирей, чтобы плыть к тебе в Ионию!» И Аполлоний обласкал их, сказавши, что любомудрствующим рад.
Пребывание Аполлония в Афинах тоже представляет для нас интерес, поскольку характеризует те условия, в которых приходилось жить и проповедовать апостолу Павлу. Известно, что, добравшись до Афин, философ первым делом отправился к устроителям Элевсинских мистерий и изъявил желание пройти посвящение и принять участие в празднестве. Однако иерофант, главный жрец, отказал ему, ссылаясь на то, что Аполлоний — дилетант в таинствах. В ответ философ выдал едкую тираду, вполне в духе Бернарда Шоу: «Ты еще не назвал главной причины запираться от меня, а именно того, что, будучи сведущ в таинствах более тебя, я все же явился к тебе за посвящением как к мудрейшему».
Философ побывал на празднике Дионисий и был возмущен тем, что увидел. Он обратился с речью к танцорам, исполнявшим традиционные для Дионисий танцы. В речи Аполлония как в зеркале отразился тот прискорбный упадок, который царил в Афинах эпохи эллинизма. Вот отрывок из этой речи, приведенный в книге Филострата «Жизнь Аполлония Тианского»:
Не переплясывайте славу Саламинских бойцов и множества доблестных мужей, ныне усопших! Была бы ваша пляска лаконской, я мог бы сказать: «Молодцы! Удаль свою вы упражняете для войны, а потому и я попляшу с вами!» Однако, видя такую едва не бабью разнеженность, что сказать мне о былых победах? Их трофеи воздвигнуты не в укор мидянам и персам, но вам в укор, ибо недостойны вы тех, кто их воздвигал. Откуда у вас все эти шафранные, пурпурные и багряноцветные одеяния? Поистине, ни ахарнянки так не наряжались, ни всадники колонские! Да и стоит ли о них поминать?.. Вы изнеженнее ксерксовых наложниц, вы все — хоть старцы, хоть юнцы, хоть мальчишки — наряжаетесь несообразно с собственной природой! В былые времена мужи, сойдясь в Агравлийском святилище, клялись с оружием в руках пасть за отечество, а ныне, похоже, клянутся ради отечества буйствовать, вцепившись в тирс! Шлемов вы не носите, обабились совершенно и — совсем по слову Еврипидову — превосходны лишь в позоре. Мне доводится слышать, что вы ко всему прочему сделались ветрами: трясете подолом и говорите, что-то, — де корабль распускает паруса, — а уж ветры вам надобно почитать, ибо были они вам соратниками и часто порывы их шли вам на пользу! Непозволительно делать бабой Борея, изо всех ветров мужественнейшего, свояка вашего, ибо никогда не сошелся бы Борей с Орифией, когда бы увидел ее пляшущей на такой вот лад!
Речь эта может показаться излишне жесткой (тем более что сами афиняне отнюдь не числили героизм среди своих добродетелей), зато помогает нам восстановить живую картину легкомысленных и распущенных нравов, царивших в Афинах той поры, и представить, какое негодование они вызывали у аскетов старой закалки.
Нетрудно вообразить, какое впечатление Афины произвели на святого Павла. Некоторые авторы расписывают изумление и ужас, с которыми апостол взирал на многочисленные статуи, выстроившиеся в ряд на улицах Афин. Лично мне это видится более чем сомнительным. Конечно, религия и жизненный уклад афинян не вызывали у него одобрения, но он ничему не удивлялся. Ведь он достаточно долго жил в Антиохии Сирийской и привык к подобному положению вещей. Как истый христианин он презирал языческих идолов, но удивления не испытывал — слишком часто он видел их в своей жизни.
Думается, Павел вместе с толпой приезжих обошел все достопримечательности Афин. Он наверняка побывал в Парфеноне и внимательно рассмотрел статую Афины: отметил тусклый блеск золота в полумраке храма, взглянул на позолоченные сандалии, которые располагались как раз на уровне глаз зрителей, и, задрав голову, полюбовался шлемом, который едва не упирался в крышу. После этого заглянул в храм Ники Бескрылой, в Эрехтейон и в расположенную на северном склоне Акрополя пещеру Пана. Я уверен, что он добросовестно (пусть и без особой радости) осмотрел все статуи — как греческие, так и чужеземные, — которые высились на пьедесталах в храмах и на городских улицах.
Павел дожидался своих товарищей — Силу и Тимофея, которые задержались в Фессалонике. «В ожидании их в Афинах, Павел возмутился духом при виде этого города, полного идолов. Итак он рассуждал в синагоге с Иудеями и с чтущими Бога, и ежедневно на площади со встречающимися. Некоторые из эпикурейских и стоических философов стали спорить с ним; и одни говорили: “Что хочет сказать этот суеслов?”, а другие: “Кажется, он проповедует о чужих божествах”, потому что он благовествовал им Иисуса и воскресение.
И, взявши его, привели в ареопаг и говорили: можем ли знать, что это за новое учение, проповедуемое тобою? Ибо что-то странное ты влагаешь в уши наши; посему хотим знать, что это такое? Афиняне же все и живущие у них иностранцы ни в чем охотнее не проводили время, как в том, чтобы говорить или слушать что-нибудь новое» 35 .
Сколь точно подметил автор Деяний любопытство и интеллектуальную неугомонность, присущие афинянам! Эту их характерную черту отмечали Платон, Федон, Протагор, Демосфен и Плутарх, который к отмеченной уже неугомонности афинян добавлял проницательность, любовь к шуму и всяческим новшествам. Их отношение к заезжему проповеднику правильнее всего характеризовать как любопытство с оттенком высокомерия. Слово, которое в Деяниях переведено как «суеслов», по-гречески звучит как «σπερμολογος» [37]. На сленге афинян это означало бездельника, человека, который целыми днями ошивается на агоре и в ее окрестностях, подбирая всякую всячину. (В современных условиях этим словом стали называть нищих бродяг, которые начинают свой день с того, что обследуют мусорные баки и припасают объедки и окурки.) Понятно, что употребив это слово в отношении Павла, афиняне выражали таким образом свое презрение. Философы полагали, что перед ними малограмотный самоучка, нахватавшийся обрывков непроверенных знаний.
Павел прекрасно чувствовал это отношение свысока, но тем не менее с нетерпением ждал случая обратиться к высокомерной афинской публике. Получив такую возможность, он построил свое выступление в тоне вежливой иронии. Апостол признался, что вместе с другими приезжими добросовестно осмотрел все достопримечательности Афин, но они его не впечатлили, ибо ум апостола был занят другим — возможностью спасения человечества через учение Иисуса Христа. Он был сосредоточен на своей миссии, а все остальное рассматривал как вторичное и незначительное. Таким образом, он не стал льстить афинянам — как поступили бы большинство ораторов на его месте, восхваляя красоты города и обращаясь к древней славе. Нет, Павел сразу же перешел к тому, что имело непосредственное отношение к его миссии, он заговорил о множестве алтарей, которые заметил на улицах Афин.
37
Изначально так называли маленькую птичку, которая склевывала с земли зерна; позже стали называть людей, которые ходят и собирают слухи и сплетни.